Рождение волшебницы

Золотинка начала догадываться, что затевается, когда их карета нагнала Порывая. Теперь же, когда она увидела взбудораженного надеждами Лжевидохина, она поняла все. Поняла прежде, чем смогла подкрепить найденное решение доказательствами. В догадке ее было пока что много пробелов, но итог она уже знала. Рукосил – на пороге блуждающего дворца. Люди, которых он поставил перед собой, – это проводники во дворец, достойные и добродетельные. Чародей рассчитывал укрыться за спинами праведников. Они вынесут Лжевидохина на руках. Половина их этим утром извлечена из тюрем, чему как раз не следует удивляться.

В повадке Лжевидохина сказывалось беспокойство, неуверенность… несомненно, он торопится. Значит – еще одна связка! – он следует за Порываем по пятам.

Или Порывай следует за ним по пятам… Укрепленный со всех сторон праведниками, Лжевидохин должен войти во дворец прежде, чем истукан доберется до змея.

Последняя догадка, как замковый камень, скрепила все сооружение. Остались неясными только частности, главное открылось Золотинке с определенностью нарисованного на стене чертежа: Лжевидохин входит во дворец и обращается в Рукосила. И обращается за малую долю часа до того, как медный болван вступает в схватку со змеем. Именно так! Все рассчитано. Невозможно было сейчас догадаться, каким именно образом Рукосил-Лжевидохин исхитрился обратить грозную дурь истукана на змея, но это частности. Следует исходить из того, что надо чародею в итоге. А нужно вот что: нужна гибель змея в тот самый миг или вскоре после того, как Лжевидохин обратится в Рукосила. При несомненной связи дворцов со змеем чары их падут, и если падет змей, то тогда… тогда, можно предполагать, Лжевидохин останется Рукосилом навсегда. Этого нельзя исключить. И очень даже правдоподобно… Дикое… первобытное волшебство змея, не знающее никаких законов. Эта застрявшая в толще времен тварь – Смок – явилась на свет прежде всяких, каких бы то ни было законов. И потому… Вопреки известным… цивилизованным правилам волшебства чародей возвратит себе свое собственное потерянное два года назад естество.

Обновленный Рукосил – это молодая ярость и вновь забродившая злоба, это отмщение за старческие обиды и страхи, которые копил он в своей черной душе все эти годы. Золотинка сжалась. Замысел Лжевидохина, если она правильно его разгадала, был необыкновенно дерзок и остроумен. И значит, имел все шансы на успех. От этого больно и гулко билось сердце. Словно намеченное уже свершилось.

– Почтенные господа! – начал Лжевидохин, напрягая старческий голос, неслышный поначалу, пока не опустилась удушливым пологом тишина. – Беда, господа! Беда! – он делал остановки набрать дыхание и раз от разу говорил громче, словно решившись расходовать свои силы без остатка. – В лихую годину я обращаюсь к вам… к лучшим людям страны. Помогите мне! Рукосил-Могут нуждается в помощи! Господа, я прошу… В этот тяжелый час я не зову бояр и окольничих, думных дворян, моих придворных – я зову вас. Бескорыстие, милосердие, преданность, подлинная правдивость, духовность и мужество… этими бессмертными качествами отмечена вся ваша жизнь. Да, господа. Я знаю, многие из вас не шибко-то меня жалуют… Кому-то я причинил зло, но горько об этом жалею. Заслуги… я их не оценил по достоинству. Да, господа, я прошу прощения у всех… у всех… Я знаю, как виноват. Виноват, что проглядел, упустил, не заметил, не призвал, не наградил по достоинству… Все так. И впредь все будет по-другому. Я сделаю все, чтобы искупить свои… свое верхоглядство. За ошибки свои я уж и так наказан. Что я могу? Могу склонить перед вами голову… Притом же я многое сделал для страны. Расширил ее пределы. Дал новые установления. Я заложил основы для процветания… Почему в кандалах? – остановился он вдруг. – Один… другой… Почему двое в кандалах? Что такое? Что за безобразие?! Почему никто ни о чем не думает? – государь оглянулся на ближних людей, сердито шамкая губами, и несколько дворян с перекошенными лицами бросились за кузнецом.

– Сейчас исправят последнее зло… надеюсь, последнее, – попытался оборотень улыбнуться. – Господа, великий князь просит помощи бескорыстной и великодушной. Ничего меньшего я от вас не ожидаю. Вы соль земли слованской… Не все, может быть, готовы переступить обиды и недоразумения… переступить себя ради старого больного князя, я зову тех… зову само бескорыстие, я зову искренность, я зову благородство… я зову милосердие. Милосердие, господа! – голос сорвался в крик.

И дрогнула тяжким гулом земля – все головы повернулись в сторону дворцов, над которыми поднимался восходящий к небесам туман.

Лжевидохин скомкал речь торопливым призывом:

– Я прошу всех… великий князь просит всех, кто готов помочь… подойдите ко мне.

Золотинка прикинула, что если в строю человек сорок, то можно выйти в числе первого десятка. Нельзя вылезать вперед, но нельзя и мешкать. Но длилось томительное молчание… Ни один человек не откликался.

На лицах дворян и стражи, стоявших железным квадратом вокруг праведников, читалось недоброе жесткое ожидание. Верные люди князя, казалось, готовы были вытолкать добровольцев взашей да и потом еще подкрепить их хваленую добродетель хорошим пинком под зад.

– Друзья мои! – с натугой приподнялся на ложе Лжевидохин. – Я не могу приказывать… не могу угрожать. И не дело предлагать деньги, почести и княжеской щедрости награды, хотя все это будет. Не корыстное движение души – но милосердие, сострадание, доброта…

В старческом надрыве слышалась уже и слеза. Лжевидохин, видела Золотинка, на грани истерики. Слишком много поставлено было на кон. Для него – всё.

– Государь! – раздался вдруг ясный голос. Говорил один из тюремных сидельцев, что видно было по его болезненной бледности. – Вы хотите милосердия и хотите искренности. К милосердию мы готовы… многие готовы, я уверен. Но искренность, государь, может быть, не в нашей воле… Вот если вы готовы принять милосердие без искренности…

– Нет-нет! – возразил Лжевидохин. – Спасибо, друг! Спасибо! Но мне нужно и то, и другое. Искренность, искренность, обязательно искренность. В том-то и штука: искренность прежде всего!

Ответом ему было совсем безнадежное молчание. Исподтишка поглядывая на соседей, Золотинка видела сомнения и тревогу… потупленные взоры занятых трудными размышлениями людей – то самое как раз, что означало искренность. Немного здесь было таких, которые заранее и убежденно отвергали всякое сотрудничество с тираном. Но Лжевидохин уже не мог ждать.

– Друзья, дорогие мои! Товарищи!.. – воззвал он после долгого промежутка, но потом сказал сухо, в сторону: – Подайте список.

Нестарый дьяк или боярин как будто бы уже ждал: бумага явилась в тот же миг. С некоторым затруднением Лжевидохин развернул лист, и Золотинка увидела на левой его руке несвежую, в пятнах почернелой крови тряпицу. Безымянного пальца не хватало. Того самого, на котором запомнила она в последний раз Паракон.

– Вот! – сказал Лжевидохин с какой-то жадностью. – Ну вот! Вот же: Чичер! Достопочтенный Чичер! Где Чичер?

– Государь! – тотчас же выступил из ряда знакомый Золотинке Чичер. – Такая честь, государь! Но с какой стати? Я пьяница и развратник. Как я попал в этот список? Умоляю вас: это недоразумение. – Он прижал руки к груди, готовый, кажется, и на колени стать.

– Ах, Чичер, плутишка, вы поэт. Вы записаны как поэт. Как человек высокой души!

– Государь! – сказал Чичер с тонкой улыбкой, в которой загадочным образом скользнуло нечто непристойное. – Я придворный стихоплет. – И он помолчал, давая государю возможность осмыслить это заявление. – Должность ответственная и почетная… но, простите, государь, придворный стихоплет, это не совсем то же, что поэт. И даже, смею сказать, совсем не то. Хотя и близко. Когда-то, государь, о, да!., я имел право называться этим словом… я был молод, полон надежд и чистых помыслов… Да, я знаком с вдохновением. Знаком… вы помните, может быть: «Ода на день восшествия на престол великого государя и великого князя Рукосила-Могута», там недурственные строки, государь: «И се уже рукой пурпурной врата открыла в мир заря…»