Рождение волшебницы

Такое уж было несчастное ее свойство: как бы ни повернулось дело, из любых обстоятельств она умела извлекать хлопоты и нравственные затруднения. Тогда, после старательно разыгранного обеими сторонами побега, когда обращенная в пигалика Золотинка, благополучно миновав указанные ей заранее заставы и ловушки, уже сбегала козьей тропой в долину и полной грудью вдыхала упоительный воздух воли, прошлое нашло способ напомнить о себе и о долге. В узком месте тропы под скалой, где нельзя было разминуться, поджидал Буян.

Член Совета восьми, седеющий пигалик с детским личиком, на котором застыла не совсем естественная, какая-то болезненная улыбка, держал шляпу в руках и, увидев беглеца, тотчас ее надел. Золотинка обрадовалась другу, не совсем понимая только, что значит эта сумрачная, со вздохами и с застылой улыбкой сосредоточенность.

– Присядем, – строго сказал Буян, оглядываясь по сторонам.

Они сошли в заросшую изумрудной травой ложбину, где бежал в глубоком каменном ложе, низвергаясь по уступам, ручей, и опустились на прогретую солнцем землю.

– Вот ты и беглец. Изгой. Ничто не связывает тебя с обществом, – начал Буян, и нечто особенное в голосе заставило Золотинку насторожиться. – Изгой, ты извергнут обществом. И по легенде, и по жизни. Мало что связывает тебя с людьми и еще меньше с пигаликами.

Настроенная все ж таки достаточно легкомысленно, она улыбнулась и тронула друга за руку:

– Ты не хочешь признавать за мной ни привязанностей, ни даже права на благодарность.

– Благодарность?! – воскликнул Буян с изумившим Золотинку ожесточением. – Это надо бы раз навсегда забыть. Мы приговорили тебя, ты бежала… ты бежал. Неловко и слышать о каких-то там благода-арностях, – протянул он с недовольной гримасой.

Золотинка только диву давалась.

– Но Буян! Милый член Совета восьми – если тебя еще не исключили и не прокляли… – пыталась она обратить разговор в шутку, что плохо, однако, получалось: так дико звучал в ушах чужой голос, что Золотинка невольно запиналась, прислушиваясь сама к себе. – Милый начальник…

– Из состава Совета восьми меня еще не вывели, – буркнул Буян. – Побег еще не открыт, этого можно ожидать с часу на час. Не так-то это все быстро: лишить полномочий действительного члена Совета восьми! Сначала меня должны отдать под суд.

– Но Буян, – настаивала Золотинка, – как я забуду, что бежала с вашей помощью? Под деятельным руководством всех пятнадцати членов Совета восьми!

– Ты должна это забыть, – сухо возразил собеседник. – И оставим. Оставим благодарности. – Он сердито швырнул подвернувшийся под руку камешек, и тот неслышно булькнул в шумную воду.

Золотинка пожала плечами – все ж таки это оставалось выше ее разумения. В который раз дивилась она добросовестному лицемерию пигаликов, для которых «должен» значит то же, что «есть». Близкое знакомство с ними многому научило Золотинку, многое заставило переосмыслить. И если пигалики в конце концов не обратили ее в свою веру целиком и полностью, то лишь по той самой причине: так она и не обрела способности не замечать сущего, когда оно противоречит должному.

– Оставь! – повторил Буян после промежутка. Многоопытный волшебник, он без труда читал в открытой для друга душе – не мысли, разумеется, но чувства. – Оставь! – С ожесточением кинул камешек. – Ты ничем нам не обязана! Ты что, хочешь поставить пигаликам в заслугу сознательное нарушение закона? Радоваться нечему. Мы приговорили тебя к смерти, а ты бежала – очень весело?

На это можно было бы возразить, что не преступник бежал, а тюремщики его вытурили. Но Золотинка не стала уточнять, чтобы не расстраивать друга еще больше.

– И имей в виду, – молвил он с неподдельной горечью, – теперь, чтобы скрыть это позорное событие, придется как-то подчистить наши летописи. Ступив на путь лжи… ступив на этот путь… мы ступили на путь лжи… – Буян нагнулся, отвернув лицо, и Золотинка притихла.

Они долго молчали, по очереди кидая в ручей камешки.

– Вот! – глубоко вздохнув, начал снова старший из пигаликов. – Больше тебя ничто не связывает с Республикой – ни тюремные решетки, образно выражаясь, ни нравственные обязательства – ничего такого. И поэтому я могу сказать… считаю необходимым… В Словании ты сделаешь себе хотенчик?

– А? Да! – небрежно махнула Золотинка, понимая, что не об этом речь. – Не один. Если уж я наделала для вас, для республиканской скарбницы, шестьдесят хотенчиков…

– Шестьдесят четыре.

– …То и себя не обделю. Не знаю, куда уж он выведет…

– Вот об этом-то я и хотел сказать. – Буян как будто бы волновался. – Не знаю, найдешь ты Юлия или он погиб… Но, так или иначе, хотенчик вряд ли тебе поможет.

– Почему?

– Потому что требуется подвиг. Теперь ты должна совершить подвиг.

Пигалики не бросаются словами. Если Буян сказал подвиг, то именно подвиг он и имел в виду.

– Да, – Буян бестрепетно встретил ее взгляд и кивнул, подтверждая каждое слово. – А если понадобится, то и жизнью пожертвовать.

«Но… Но зачем?!» – немо вскинулась Золотинка. То, что она испытывала в этот миг, походило на возмущение. Кровь волновалось, как от пощечины. Она чувствовала себя оскорбленной в своих надеждах, в смутных ожиданиях какого-то нового, вполне доступного ныне покоя и счастья.

Конечно же, ей не было надобности говорить, что она чувствует. Буян это знал, как если бы слышал Золотинкины возражения в самых внятных и недвусмысленных выражениях. Потому он ничего и не спрашивал. Просто они сидели рядом, одинаково сцепив руки крепким мучительным замком, и он сказал:

– Нужно проникнуть в логово к Рукосилу. Добраться до паука. Хотя военные действия не начаты, Республика находится в состоянии войны, она объявлена, поэтому я и говорю без обиняков: нужно убить чародея. И больше некому. Ты крайняя.

Золотинка только повторила себе: «Боже мой!». Буян помолчал, прислушиваясь к лепету растревоженных чувств, и продолжал тем же ровным, бесстрастным голосом – так излагают урок:

– Война объявлена, но не идет, потому что обе стороны опасаются друг друга. Вечно так продолжаться не будет. И время, к сожалению, работает на слованского оборотня. Через три года на полях Рукосила вызреют пятьсот тысяч едулопов. Иные считают до миллиона. А все население Республики в одиннадцати городах – сорок тысяч. Убийство тирана позволит избежать неисчислимых жертв, освободит мир от угрозы. Я говорю убийство, правильнее сказать казнь – Рукосил преступник.

– Я понимаю, – прошептала Золотинка.

– Нет никакой уверенности, что ты доберешься до него. Можно погибнуть на пороге логова. Со смертью, как всякий оборотень, ты превратишься в саму себя, то есть в мертвую Золотинку. Это большое преимущество.

– В самом деле? – не сдержалась она.

– Это позволит оттянуть начало военных действий – отведет подозрения от пигаликов. Золотинка – мало ли что, мало ли чье обличье приняла волшебница, замышляя покушение на слованского государя?! Она имеет с Рукосилом давние счеты. Кто этого не знает?

– Понима-аю, – протянула она с ускользающим выражением.

– Есть и другие обстоятельства. Неизвестно, удастся ли пронести волшебный камень. Но ты-то можешь волхвовать без камня. Редкое качество. Собственно говоря, исключительное. Все знают, чем ты расплачиваешься. Но если речь идет о жизни и смерти, что меняет толика золота, добавленная к и без того тяжкой ноше?

«Да, действительно», – могла бы сказать Золотинка, но промолчала, чтобы Буян не принял ее слова за насмешку.

– Ну, и последнее, – с завораживающей основательностью продолжал пигалик. Золотинка, скосив глаза, приметила, как Буян приподнял брови и пожал плечами, встречая гримаской укоризны известные ему, но нестоящие, не имеющие под собой почвы возражения. – Последнее по порядку, но не по значению: Сорокон. Рукосил поднялся с Сороконом. Это главное. Тот самый изумруд, который ты возродила к жизни и который с тех пор несет отпечаток твоей личности. Кто знает, может статься, в близком соседстве с Сороконом – а ты угадаешь его и через стены – тебе удастся установить связь с камнем вопреки новому его владельцу и повелителю. Я бы не удивился, если бы удалось. Хотя, разумеется, это уж близко к чуду.