Рождение волшебницы

Скоро Золотинка начала задыхаться и отставать, но не просила пощады. Она помогала себе руками, карабкалась, подобрав подол, на четырех конечностях. Стражнику приходилось и управляться с хотенчиком, и придерживать за спиной самострел, но она отстала на добрый бросок камня – пигалик маячил уже на гребне увала. Золотинка выбивалась из сил, сердце колотилось, надсадное дыхание перешло в сплошной мучительный хрип.

Подъем кончился пологой складкой горы, и Золотинка, глотая разинутым ртом воздух, устремилась за взявшим вбок, поперек склона пигаликом. Налитые тяжестью ноги не слушались, не позволяли бежать иначе чем мелкими, ничтожными шажками, а так невозможно было догнать прыткого человечка.

– Подождите! Пожалуйста! – задушенно крикнула она.

Он оглянулся не сразу, как бы нехотя, приостановился, поглядывая на увлекавший его хотенчик. Но как только убедился, что Золотинка поуспокоилась и перешла на шаг, то, тяжело отдуваясь, обратился в бегство.

Он мчался, не разбирая дороги. Травянистые откосы сменились скалами, и там, куда тянул хотенчик, земля обломилась – разверзлась бездна, тусклая сизая пустота над провалившейся вниз долиной.

– Стойте! – крикнула Золотинка, переставая понимать это безумие. – Стойте, там пропасть!

Пигалик обернулся на бегу – с какой-то неизъяснимой досадой, почудилось ей в тридцати шагах, и – ах! – сорвался с обрыва. Не успел сказать слова, оступился и ухнул – покатился крутым каменистым откосом. Золотинка вцепилась в камень, чтобы не оборваться следом.

Пигалик, как тряпичный, перекинулся через мотавшийся за спиной самострел и остался в недвижности саженях в десяти ниже. Золотинка стояла над обрывом. Сперва ей почудился стон… но стонал не пигалик, она сама мычала, сжав губы.

А больше ничего – гнетущая тишина. Не слышно было даже сверчков, оставшихся далеко внизу в зеленом мареве долины. Здесь были только камни и пустое, пронзительное небо.

Нужно было искать спуск. Золотинка двинулась назад, прыгнула раз, другой и помчалась большими скачками наискось по откосу.

Еще издали, с нескольких шагов, она увидела, что дело плохо, еще не коснувшись тела, почуяла переломы, различила ушибы и кровавые повреждения по всему телу. Пигалик лежал ничком в неестественном положении. Невозможно было повернуть тело, не причинив раненому вреда – внутренним взором Золотинка видела разбитые и сдвинутые кости. Падая, он выставил руку – правую – и сломал. А потом, когда катился вниз, ударился, перекинувшись, затылком. Сердце билось слабо, сбивчивыми толчками.

Золотинка не знала, за что хвататься. Всем своим существом она чувствовала, что жизнь ускользает, в тяжелом, смертельном оглушении пигалик ничего не ощущал и не сознавал.

Она стащила самострел, страдая от грубости своих движений, бросила его в сторону. Нужно было заняться переломом, чтобы потом перевернуть тело. Золотинка видела разошедшиеся, в кровавом сгустке, обломки костей, словно просвечивала раненого взглядом. С последним, самым коротким вздохом она твердо взяла предплечье у локтя и у запястья, подвинула, свела и сжала кости, усилием воли направляя осколок на место, и закусила губу, забылась в трудном и продолжительном усилии.

Сколько прошло времени, неясно – Золотинка опомнилась: кость срослась, склеилась мягким хрящиком, рассосался кровавый синяк вокруг раны, рука была вне опасности… И вдруг она поняла, что сердце раненого не бьется.

Золотинка лечила мертвого.

Когда? Трудно было сообразить – она утратила представление о времени.

Быстро перевернула тело и припала губами к влажному, но холодному рту. Несколько сильных, до обморочной потуги вдохов и выдохов – кругом шла голова. Золотинка отстранилась, задыхаясь, потом быстро расстегнула изодранную куртку, обнажив разбитую, ушибленную до синяка грудь.

Сердце не билось. Жизнь покинула истерзанное, хладеющее тело.

Золотинка вскочила, чтобы крикнуть на помощь. Где был напарник стражника? Почему не вернулся? Никого! Горные склоны не откликались даже эхом.

Она кинулась к телу – синюшное, покрытое грязными кровавыми ссадинами лицо поразило ее… До болезненного ощущения вины: опытный и хладнокровный волшебник, окажись он на ее месте, не упустил бы еще трепещущую в теле жизнь… Или не поздно?

– Помогите! – крикнула Золотинка, оглядываясь. Ниже, на другом краю лощины она узнала как будто бы скалистый обрыв, в котором нужно было искать ворота подземелья, по-прежнему закрытые.

Она присела и приняла пигалика на плечи. Потом поднялась, согнувшись под тяжестью, и побрела, пускаясь временами под уклон трудной шаткой побежкой. Дыхание вырывалось с хрипом, пот капал с бровей и слепил взор.

Наконец, шатаясь от изнеможения, она узнала место… приметила хотенчика с куцей привязью на хвосте. Совершенно забытый, он забежал вперед и тыкался в ворота, которые иначе и невозможно было бы различить в неровностях растрескавшейся скалы.

Волшебный сучок походил на собаку, что потеряла хозяина: бестолково суетился, тыкался в запертые ворота, кружил и разве что не возвращался, чтобы завыть над недвижным телом. Растерянность его и горе (насколько можно говорить о собственных чувствах хотенчика), несомненно, опровергали мелькнувшие было у Золотинки подозрения о предательском поведении не проверенного еще в деле существа.

Золотинка опустилась к распластанному на траве телу и, помедлив, без надежды припала к холодным влажным губам.

Здесь, на коленях перед мертвецом, ее и нашли вышедшие из раскрытых ворот стражники.

Пигалики положили товарища на плащ и подняли. Налитая синей застоявшейся кровью, словно распухшая, голова, свесившись через край, безвольно моталась в такт с их неровным шагом. Пусто глядели глаза.

Несколько часов спустя в двери Золотинкиной камеры загремел ключ и вошел Буян. Один, без сопровождения. Белый шарик на шапке сам собою померк, медленно угасая на свету, и таким же угасшим при виде поднявшейся навстречу Золотинки предстало лицо одетого в черный траурный кафтан пигалика.

– Всему виною… хотенчик, – начала она, не уверенная даже в том, что Буян дослушает до конца, – он завел в пропасть. Я не ждала предательства.

– Так вы ничего до сих пор не поняли? – холодно перебил Буян, и Золотинка застыла, потрясенная этим простым высказыванием.

– Не-ет, – протянула она, когда догадка ослепила ее своим безжалостным светом.

Но в это нельзя было поверить. Она безвольно опустилась на кровать.

– А вы, – молвила она, поднимая глаза, – вы поняли, что произошло?

– Я это знал заранее. – Чудовищное признание Буян произнес и не двинулся с места. Все стоял у порога, словно решить не мог, бросить ли несколько уничтожающих слов и удалиться или уж договаривать до конца. – Я преступник, – сказал он как-то сухо, со злобой – без надежды на прощение. – Я должен был догадаться, чем это может кончится. Должен. Надо было остановить.

– Как его звали? – тихо молвила Золотинка.

– Чекун. Он погиб, чтобы у вас был случай убежать.

Она подавленно кивнула.

Потом Буян стащил с головы шапку, казалось, насилуя себя, чтобы остаться, и подвинул табурет.

– Решение Совета восьми, – бесцветно сообщил он. – Совет восьми поручил мне устроить побег.

– Зачем? – поразилась Золотинка.

– Народный приговор не может быть отменен. Совет восьми поручил мне совершить преступление и взять его на свою совесть. Совет восьми разрешил мне посвятить в замысел одного пигалика. Я выбрал Чекуна. Надежный, твердый в слове товарищ. В крайнем случае, придется сломать ногу, сказал он мне сегодня со смехом. Этот смех… этот смех и сейчас у меня в ушах.

Раздавленная виною, Золотинка не смела подать голос.

– Что теперь? – сказал Буян.

Может быть, он ждал ответа. Но не дождался.

– Теперь Совет восьми решил отправить вас в облике пигалика, – продолжал Буян. – У меня есть один на примете. Это крепкий молодой пигалик…

– Оборотень? – усомнилась Золотинка. – Вы хотите сделать меня оборотнем? Приятного мало… – тут только она сообразила, что несет, и сбилась, зажав рукой рот.