Рождение волшебницы

Освоившись в новом жилище, Золотинка нарочно прошлась по улице, нарушив все указанные ей стражей границы. По остановившимся взглядам соседей, испуганным, отчужденным лицам случайных прохожих она поняла всё. Каждый бунтарский шаг ее за установленные пределы молчаливо отмечен в онемевших душах свидетелей. Никто не сделал ей замечания, но никто, с другой стороны, не пытался притворяться, что побег узницы никак его не касается. Она возвратилась домой притихшая. Впервые она осознала, что все они единый народ, сплоченный общностью изначальных понятий и убеждений.

Глубокой ночью в дверь ее жилища постучали.

– Простите, я проходил мимо – вижу свет.

Голос принадлежал Буяну. На пороге он зажмурился от ярко сиявших ламп.

– Вы не спите? – продолжал гость, отметив взглядом обыденное Золотинкино платье со шнуровкой. – Увидел свет и набрался храбрости зайти, несмотря на поздний час. – Он глядел озабоченно, если не сказать удрученно. – Решился зайти, – повторил он в третий раз, присаживаясь к столику.

Член Совета восьми не видел нужды торопиться, напротив, он поскучнел. Ссутулившись, осмотрел надкушенный персик, круглым серебряным ножичком старательно вырезал пострадавшее место, а потом, как это и подобает рачительному государственному мужу, возвратил починенный плод в вазу, поставив его подрезанным бочком вниз, чтобы не портил вида.

– Я не был у вас три дня, – молвил он глухо. – Как вы?.. Очень ли вы страдаете?

Золотинка взяла надрезанный персик, подержала его в горсти, сколько показалось нужным, и выложила вновь гостю.

Персик был снова цел.

– Волшебство? – ненужно спросил Буян. Словно это могло быть что-то другое!

Золотинка не снизошла до ответа. Толстая персиковая косточка в кулаке лопнула, пробилась ростком, зеленый листок выполз между пальцами, расправляясь, потянулась веточка и на глазах более встревоженного, чем обрадованного Буяна стала деревцем. Оно ветвилось, зеленело, из-под кулака лезли жадно ищущие что-то в пустоте корни.

– Еще? – коротко спросил Буян. Он откинулся на стуле и следил за превращениями персика неулыбчиво и собранно… как-то требовательно, словно Золотинка обязана была ему отчетом.

Прошло несколько напряженных мгновений – Золотинка взяла скособоченное без опоры деревце и подняла его еще выше – на вытянутую руку. Листья увядали, чернели и как будто мерцали, обращаясь туманом. Туман становился гуще, шел тяжкими сизыми клубами, которые сползали на пол, лениво перетекая. И обращались в волны. Сверкающее на полуденном солнце море заполняло комнату.

Море было такое, словно бы Золотинка и Буян, большие, как башни, глядели на сверкающий голубой простор с высоты. Вдали проявился берег и горы. Упрятанный в складках рыжих холмов город. Угадывались в гавани корабли.

– Колобжег, – раздался голос.

Буян встрепенулся и не обнаружил волшебницы. Ничего вообще, кроме беспредельного моря, неба и тающего в дымке берега. Исчезло все, стены и стол, остался поднебесный простор, в котором Буян ощущал себя оторопелой, разучившейся летать птицей.

– Колобжег, как он сейчас есть, – повторил из пустоты голос. – Глядите: корабль идет в полветра, западнее Лисьего Носа. Если ветер не упадет, часа через два он будет в гавани. В прошлый раз я пригляделась: церковь святого Лухно подросла, ее достроили с тех пор, как я видела город последний раз, значит, это современный Колобжег, как он есть в этот миг.

Глянув под собой в бездну, Буян обнаружил там, где должно было искать свои ступни, крошечную лодочку с рыбаками и успел испугаться, что утопит занятых делом человечков, когда сообразил, что это все же морок, видение.

– Давно это у вас э… получилось? – хрипло спросил он.

– После приговора.

Буян с облегчением обнаружил Золотинку на прежнем месте. Море распалось, как свернувшееся молоко, показалась, сначала пятнами, комната. Волшебница сидела, опершись локтями на стол, а руками обхватив голову – в напрасной попытке взъерошить волосы, коротко состриженные.

– Колобжег получается лучше всего, – призналась она виновато. – Я люблю свой город.

– А как насчет хотенчика?

– Дался вам этот хотенчик, – улыбнулась Золотинка, очевидно польщенная. Она глядела именинницей. Она никак не походила на измученную бессонными ночами узницу, тогда как в облике пигалика, в неподвижном лице его, в замедленных движениях проступало нечто горестное. Отрывистую, принужденную речь его нельзя уже было объяснить одной только растерянностью, чего Золотинка по-прежнему не замечала.

– Вот вам хотенчик, – сказала она с лукавой усмешкой и принялась обламывать засохшие ветви персика.

Буян не обронил ни слова, пока она не закончила работу: обкорнала кое-как корявую палку, привязала к ней пояс и пустила. Хотенчик рванулся, дернув привязь, и потянул в сторону глухой задней стены, за которой как будто бы ничего, кроме скалы, не было.

– Это все? – спросил Буян, помолчав.

– Пока все, – скромно отвечала Золотинка, оттягивая зарвавшегося хотенчика на место. – За три дня. Разве мало? Меня стоит похвалить, – добавила она с милой улыбкой и засмеялась: – Если меня вовремя похвалить, я вам горы сверну.

Буян не улыбнулся.

Теперь Золотинка заметила строгий черный наряд члена Совета восьми, накрахмаленный, простого покроя воротничок, который странно было видеть на любителе ярких шарфов и платков.

– Вы откуда сейчас? – спросила она, перестав дурачиться.

– С заседания Совета восьми. Мы собираемся по вторникам, – без выражения сообщил Буян. После некоторого промедления он сказал, словно преодолевая себя: – Сожалею, что не предупредил вас сразу, с самого начала. На этом заседании мне поручено обеспечить охрану узницы. То есть постановлением Совета восьми на меня возложены обязанности тюремщика. Возложены на меня лично. Передайте мне хотенчик.

Невольно испуганная, более испуганная, чем обиженная этой безжизненной сухостью, неожиданной и страшной в таком хорошем товарище, каким Золотинка привыкла почитать Буяна, она поспешно протянула корягу. Буян же, не замечая узницы, осмотрел волшебный предмет и упрятал его за пояс.

– И вы не могли уклониться от поручения? – спросила Золотинка с непредумышленно выказавшей себя жалостью.

Тюремщик молчал так долго, что казалось, придумает, наконец, в ответ что-то умное и важное, но он сказал без всякого выражения и личного чувства:

– Должен предупредить вас: никакое волшебство не разрешается.

– А нечаянное? – не уставала дивиться Золотинка. Дружелюбная живость ее являла собой резкую противоположность скованным повадкам пигалика.

– О каждом нечаянном волшебстве следует ставить меня в известность.

– Постараюсь, – кивнула Золотинка. Взор ее заблестел, то были слезы волнения и жалости. – Но не могу обещать. Вы понимаете, Буян, как я к вам отношусь. Но обещать не могу. Чтобы во всех случаях. Мало ли что.

– Тем более, – кивнул он, ничуть не меняясь. – Я вынужден отдать распоряжение, чтобы вас перевели в тюремную камеру особо строгого содержания под неукоснительное и круглосуточное наблюдение. Меры будут приняты немедленно.

В ту же ночь Золотинка оказалась в угрюмой, без обстановки камере, вырубленной в толще материковой породы. Железная дверь с решетчатым окошком преграждала ей выход. Необходимые удобства были представлены основательным горшком под крышкой, который она сразу задвинула в ближний к двери угол – единственное место, где можно было укрыться от бдительных взоров молчаливого сторожа.

Первый день за решеткой она провела в каком-то оглушении и свалилась прежде времени спать. Проснувшись, она нашла на каменном столе подле койки, где стояли вчера только кувшин с водой и кружка, книгу, которая называлась «Азы» – начальное руководство по волшебству. Она провела утро в своего рода запое, смутно сознавая, где находится.

Отрываясь от книги, Золотинка отмечала глухую, тревожную скуку обступившей ее тишины. Стражники появлялись неслышно и безмолвно исчезали. Буян не удостаивал ее посещением.