Рождение волшебницы

Суд и приговор произвели потрясение во всем Золотинкином существе, она чувствовала и догадывалась: что-то переменилось. Неожиданное облегчение… словно очистилась от скверны.

Она думала теперь о казни без того судорожного и одновременно мимолетного ужаса, который посещал ее в прежние дни. Теперь она не верила в смерть. И потому нарочно принималась убеждать себя: надеться не на что. Но куда было деться от ощущения, что все это не так важно по сравнению с тем, как ревели они навзрыд?

…Это случилось на другой день, когда Золотинка поднялась с ощущением чуда и тотчас же вспомнила заплаканных судей, застенчивых, мучительно робеющих стражей, которые прятали глаза, запирая ее ночь. А на столе, на полу и на лавке громоздились подарки от неизвестных доброжелателей: коробочки да кулечки с фруктами и сластями. Появилось даже какое-то маленькое зеленое растеньице в горшочке – оно стояло на круглом каменном столе в передней комнате.

Так, травинка, с десятком мелких листиков и простой белый цветок о пяти лепестках, источавший удивительно нежный, но стойкий и сильный запах. Что-то от сирени и жасмина, определила Золотинка, уткнувшись носом, – она перебралась к цветку, едва проснулась, прямо в рубашке. Удивительное растеньице поднималось над горшочком на ладонь, не больше, и такой жалкий стебелек – тоньше соломинки.

Уставив недвижный взор на саженец, с печалью на душе Золотинка думала, растроганная до слез, о всесилии жизни…

Из сочленения веточек прорезался слабенький зеленый нарост, почти прозрачный, неопределенный… мохнатый что ли… Он быстро вытягивался, имея на конце крошечные завитушки, которые начали разгибаться, обращаясь в начатки листиков. Между тем белый цветок, венчавший верхушку растеньица, побурел и завял, черные тычинки склонились к пестику, соприкасаясь с ним… и уже отвалились, тогда как в основании пестика образовалась завязь, в считанные мгновения ставшая крошечной, с булавочную головку ягодкой. Растеньице подрастало, появлялись новые, круглые поначалу листочки, они вытягивались, обретая густо-зеленый цвет. Ягода раздувалась, склоняя веточку, и уже начинала краснеть.

Растение поднималось на глазах так быстро, что чудилось шуршание и треск разорванных почек, шум разворачивающихся листьев. Поднявшийся над слишком маленьким горшком кустик покрылся душистыми цветами. Волшебство! То было ее собственное, непроизвольное, так мощно пробудившееся волшебство!

Золотинка соскочила со стула, где сидела, подобрав под себя ноги, и сделала круг, тиская в волнении пальцы.

Растеньице походило уже на куст и на дерево. Горшочек, смехотворно маленький, лопнул, раздавленный изнутри, деревце опрокинулось, перевалившись кроной за край стола – и на пол. Тяжелое развесистое деревце с корявым стволом.

Золотинка опомнилась. Не имелось, по-видимому, причин таить волшебство от пигаликов… так же как не было надобности его открывать. И соблазнительно было оставить себе эту маленькую тайну, раз уж народный приговор «обжалованию не подлежит».

Она не успела ничего решить, когда заскрипел замок и заглянул часовой – в кольчуге, шлеме и при мече.

– Вот ведь, – сказала она тотчас. – Это, наверное, подарок Тлокочана. И что вышло – глядите. Горшок оказался мал, – радушно пояснила Золотинка, указывая на черепки среди передавленных ягод.

– Так вам другой нужен? Побольше? – сообразил малый.

– Может, вы совсем деревце заберете?

– Я? – пролепетал стражник, смущаясь с обычной для пигаликов легкостью. – Это большая ценность, – сказал он еще, как бы спохватившись, что легкомысленно принимает слишком щедрый дар. – Это чей подарок? Удобно ли? Не лучше ли вернуть?

– Нет-нет, ни в коем случае! – заторопилась Золотинка. – Забирайте.

Потом пришли известные уже Золотинке пигалицы, те, что стригли ее перед судом. Они хотели исправить зло и предложили ей чепчик… на время… пока волосы сзади…. отрастут. Золотинка отмахнулась: ай, стригите налысо, чего уж теперь! В глубоком молчании пигалицы приступили к делу. Когда они отмучились и ушли, оставив на прощание два нарочно сшитых для Золотинки платья, начальник караула известил узницу о переезде.

Проследовали долгим прорубленным в скалах просеком, и начальник караула отпер кованые двери, потом еще одни – хлынул пронзительный белый свет. С первого взгляда Золотинка узнала высокий многоцветный купол и нисходящие к круглой площади склоны, сплошь заставленные строеньицами под плоскими крышами – если можно, конечно, говорить о крышах в мире, где не бывает дождей. То был подземный городок пигаликов Ямгоры, крепко запечатленный в памяти тем самым происшествием, что привело ее на скамью подсудимых.

Стражники пошли вниз короткой каменной лестницей, которая пропадала между рядами разросшейся зелени. Золотинка узнала обыкновенные помидоры, огурцы, перец, бобы, так же как маленькую вишню и крошечную, не больше кустика яблоню, усыпанную недозрелыми яблочками.

В новом Золотинкином жилище не было ни запоров, ни решеток – пигалики вообще не пользовались в быту замками. Что тут имелось определенного – это потолок и пол. Все остальное: окна, двери и даже стены по большей части – представляло собой чистую условность, одно название, – все заменялось подвижными складными перегородками. Помещение легко было обратить в крытый дворик, который без преград переходил в улицу: а улица представляла собой заставленную кадками с зеленью крышу нижележащего дома. Понятно, что и у Золотинки над головой кто-то ходил и катал тележки, она слышала это тем лучше, что едва не доставала теменем до потолка.

Начальник караула показал пределы – матерые стены, которые отделяли ее от соседей. Он отвел ей участок улицы с плодовыми деревьями и кустарниками, который она могла использовать для прогулок, и повторил несколько раз в заключение, что это тюрьма, узилище. Три шага за пределы будут считаться побегом. Стражники вскинули на плечи самострелы и удалились – все до последнего.

Выходит, никакого часового Золотинке не полагалось. Она осталась под охраной собственной сознательности.

Золотинка прошла на улицу, отмеченную нависающими откуда-то с крыши, из сада верхних соседей гроздьями винограда. И, озираясь, обнаружила над ограждением верхнего садика густой урожай голов – повсюду теснились, заглядывая в ее двор, пигалики.

– Здравствуйте! – сказала Золотинка, насмешливо улыбаясь. Она безошибочно чувствовала, что пигаликов легко уязвить и такой безделицей.

В два счета пигалики освободили весь верхний ярус и с каким-то растительным шуршанием исчезли.

Вечером Золотинка выдвинула стены, оставшись в сумрачном одиночестве. Никто не нарушал ее уединения, не слышно было шагов в проулке перед домом. Понадобилось время, чтобы уяснить себе: пешеходы дают крюку, поднимаясь и спускаясь на боковые улицы, – подальше от навевающего тоску жилища.

Золотинка не догадывалась и предположить не могла, что решение верховного судьи поместить ее в середине города – это не только послабление для узницы, но и живой укор всему населению Ямгор. Своего рода наказание, которое прямо имел в виду премудрый судья. Верховный судья имел все основания переложить часть своих нравственных затруднений на плечи тех, кто лишил его покоя и сна. Он лучше чем кто бы то ни было понимал, что даже случайная встреча с приговоренным тобой к смерти человеком есть тяжелейшее испытание для честного и чувствительного пигалика. И надо сказать, что эта воспитательная мера (а пигалики ни при каких обстоятельствах не забывали воспитывать друг друга) имела чрезвычайный успех: притихший город переживал тяжелые времена.

Подавленная тишина наступала без видимой причины за семейным столом. Закадычные друзья сурово раскланивались и проходили мимо, словно бы в жесточайшей ссоре. Родители повышали голос на детей и раздавали подзатыльники. Развлечения потеряли вкус, работа – смысл. И эти беспричинно брызнувшие из глаз слезы…

Народный приговор не может быть отменен и обжалованию не подлежит! Трудно представить, какое горе заключала в себе теперь эта простая истина!