Рождение волшебницы

– Это была я… И я многого не знаю, – прошептала Золотинка упавшим голосом.

– Слишком многого, – подтвердил обличитель.

– У вас как казнят? – спросила она, и бледные пальцы ее блуждали по колену. Хрун же не отвечал, предполагая, может статься, за вопросом попытку разжалобить обличителя.

– Ну да, – пробормотала Золотинка, силясь ухватиться за какую-нибудь постороннюю мысль. – Да… А это… Вы ничего не говорили: Нута. Что с ней приключилось?

Обличитель пожал плечами:

– Нута пропала. Мы ее не искали, а Юлий, сколько мы знаем, не нашел. Она пропала сразу после того, как государь вошел в Толпень. Еще прошлой осенью. Глашатаи кричали по всей стране, но принцесса не откликнулась. Так что пришлось ему развестись с мессалонской принцессой заочно. Ясное дело, он не мог обвенчаться с вами, не дав отставки своей законной жене.

– Обвенчаться со мной? – потерялась Золотинка.

– Ну да. Он обвенчался с вами в Толпенской соборной церкви Рода Вседержителя. – Кажется, обличитель не издевался, в длинном, благородных статей лице его было спокойствие честного пигалика.

– Обвенчался с Чепчуговой Зимкой, – поправила Золотинка негромко.

– С Чепчуговой Зимкой, а думал, что с вами. Так что с точки зрения закона это все равно.

– А Юлий был счастлив с Зимкой? – спросила Золотинка после некоторого молчания.

Кажется, это был нелегкий вопрос для обличителя.

– Не стану врать, – сказал он и непонятно вздохнул.

– Жаль, – тихо молвила Золотинка. Потом она пожала плечами и проговорила задумчиво: – Но ведь, если я жалею, что Юлий несчастлив с Зимкой, то это что значит? Не люблю? – и она глянула на обличителя, ожидая разъяснений. С точки зрения закона.

– А вы жалеете?

Снова она усомнилась:

– Да нет. Ничего я не жалею… Кажется, и себя не пожалею, когда вы приговорите меня к смерти за невежество, что будет только справедливо, хотя и не весьма-то умно с вашей стороны.

Она задумалась с отсутствующим выражением и хоть уж не опускала глаза, но ничего не видела перед собой. Взволнованный писарь строчил, на ходу вздыхая.

– Кажется, не пожалею и себя…

– Спасибо, – тихо произнес Хрун.

Золотинка вздрогнула, смутно уловив нечто несуразное, а писарь промазал мимо чернильницы и попал пером в стол.

– Спасибо, – подтвердил Хрун. – Ваше мужество поможет мне довести обвинение до конца. – Он принялся собирать бумаги и добавил, догадавшись, что Золотинка не понимает: – Мужество приговоренного к смерти внушает мужество и тому, кто должен вынести приговор.

По окончании следствия Золотинку оставили в покое, и она слонялась из угла в угол или лежала без движения, с открытыми ли, с закрытыми ли глазами. Хрун посетил узницу только для того, чтобы уведомить ее законным порядком, что суд состоится через две недели месяца изока, в шестой день, в понедельник и что она имеет право избрать себе оправдателя.

Тут имелся в виду обыкновенный защитник или ходатай, поверенный, как принято называть людей этого ремесла у слован. Под «оправдателем» подразумевался, судя по всему, обыкновенный судейский крючок, приказная строка. И едва Золотинка возразила, что ей никто не нужен, как обнаружилось, что избирать она должна не «себе», а суду. То есть суд не может состояться без участия «оправдателя». Ну, это ваша забота, отрезала узница. И не ошиблась.

– Разумеется, – сказал Хрун, – вам подберут достойного оправдателя, чтобы представить дело в суде наилучшим образом.

Оправдатель не замедлил явиться. Предупрежденная еще с вечера, Золотинка приготовилась встретить подобие обвинителя Хруна, нечто столь же основательное и добропорядочное. Оправдатель, как она узнала от одного из сторожей, когда он доставил ужин, был отобран из сорока соискателей. И, следовательно, представлял собой наиболее яркий образчик пигалика, так сказать, являл собою самое существо и душу породы.

Душа эта поразила узницу легкомысленным, в высшей степени крикливым и щегольским нарядом. Сияя ярко-лимонным, в цветочек, жилетом с широкими, как лопухи, отворотами, средоточие пигаликских добродетелей прошло на середину тюремного покоя, бросило на стол тросточку, стащило тонкие перчатки и уложило их сверху крест-накрест. Потом оно сообщило поставленным, звучным голосом, несколько нараспев:

– Оман.

– Как-как?

– Когда явилась в этот мир

Ты… мм…

Пигалик покрутил рукой, как бы свивая из пустоты недостающие слова.

– Пир… мир, – озабоченно забормотал он. – Нет: свет… карет… Бред! Ты… Свет – совет – ответ. Вот! Слушай:

Когда явилась ты на свет,

Свет

каких планет,

Каких светил

тебе светил…

(ну, предположим)

Кто даст ответ?

– Вы поэт, – сказала Золотинка.

– Садитесь, – снисходительно отвечал пигалик.

Она опустилась на табурет, приготовленная таким образом к сногсшибательным откровениям, и пигалик сказал, опершись растопыренной пятерней на стол:

– И давай на ты! Ни одно живое существо в целом свете не будет ближе и роднее меня. Мы пройдем путь вместе, и я наизнанку вывернусь, чтобы устыдить жестокосердных, поколебать непреклонных и возмутить добродушных. Я истерзаю их совесть.

Золотинка улыбнулась.

– Позволь-ка на тебя посмотреть! – Оман уселся напротив и уперся руками в раздвинутые колени.

В затрапезном, тюремных расцветок халате, Золотинка поежилась. И тут возникли сомнения, успела ли она умыться и причесаться. Тронув голову, она обнаружила взлохмаченные космы и устыдилась. Оман глядел строго и неулыбчиво, пронизывающим взором, которого трудно было и ожидать от этого человечка.

– Никогда не думал, что доживу до такого дня, – произнес он, озадачив собеседницу сим признанием. – Ты прекрасна.

Молодой пигалик встал, сделал несколько шагов, потом забрал со стола перчатки, рассовал их по карманам широко распахнутого кафтана и тогда уж сел.

– Ну что же, – сказал он спокойнее, – будем сотрудничать.

– Как мы будем сотрудничать? – тихо спросила Золотинка.

– Просто встречаться… болтать… читать стихи… Будем разговаривать и любить друг друга.

– И этого достаточно? – усомнилась она.

– О! Совершенно достаточно. С избытком!

Волей-неволей приходилось смириться с мыслью, что от такого оправдателя толку не будет. Не доверяя Оману своих сомнений, Золотинка как бы невзначай, то есть между пространными разговорами о счастливой поре детства и прочих столь же важных предметах, пыталась уяснить особенности судебного действия. Представление складывалось затейливое.

Приходили и другие посетители, кроме Омана. Накануне суда навестил узницу влиятельный член Совета восьми Буян, он рассказал кое-что о невеселых слованских делах. Юлий пропал, и тело его не найдено. Воссевший на Толпенском престоле Могут Первый, он же Рукосил-Лжевидохин, объявил за голову живого или мертвого Юлия награду. Десять тысяч червонцев, уточнил Буян, помолчав. А великая слованская государыня Золотинка, напротив, убеждена, что Юлий убит, и велела с честью похоронить его останки.

Высокопоставленный пигалик отводил взор. Золотинка запахнула полы халата на груди и так их держала, не выпуская, словно в ознобе. Яркие огни люстры заливали лоб ее и щеки белым, почти без теней, светом, сверкание золотых волос лишь усиливало эту бледность. Казалось, при одном взгляде на узницу нечто болезненное отражалось и в лице пигалика. Он торопился отвечать прежде вопроса.

– Да, Лжезолотинка на престоле – Чепчугова Зимка. Торжественно, при громадном стечении народа, она признала в дряхлом Лжевидохине подлинного слованского государя, отчича и дедича Могутов, предательски лишенных власти еще двести лет назад. Так что историческая справедливость восстановлена не без помощи Чепчуговой Зимки, – криво усмехнулся Буян. – Как ни удивительно, такая безделица, как свидетельство еле живой от страха слованской государыни, способствовало народному успокоению. Утешительно сознавать, что ты покоряешься силе из чувства справедливости, под влиянием добросовестных уговоров, а не ввиду поставленных на торговой площади виселиц. А когда Золотинка венчалась с дряхлым оборотнем, которого внесли в церковь на носилках, народ, говорят, и вовсе повеселел, полагая, что сие означает преемственность власти и даже всего доброго, что связывается с недолгим правлением Юлия. Люди склоняются к мысли, что изменилось, в сущности, не так уж много.