Рождение волшебницы

С необыкновенным проворством ухватившись за сук, Лжезолотинка подтянулась рывком и забросила ноги вверх – искривленный сук повышался в сторону ствола. Она попыталась провернуться, чтобы лечь на опору, но это удалось лишь частично, прическа держала ее туго. Ноги Лжезолотинка кое-как устроила, но головой застряла – ни туда ни сюда – и пребольно выгнула шею. Тяжелая юбка соскользнула на пояс, до самого паха, и провисла, как скомканная занавесь.

Это и привлекло едулопа. Проскочив было мимо, он оглянулся и резко остановился. Темная губастая морда с безобразными клочьями бороды на подбородке как будто силилась что-то выразить. Едулоп застыл, пристально вглядываясь, широкая лапа его в выпуклых зеленоватых жилах стиснула тяжелую, с корневищем палку.

Шагов с тридцати трудно было разобрать в Лжезолотинке двуногое существо. Продетый на сук соломенно-золотой сноп там, где можно было бы ожидать голову… белые в чулках и коротких штанишках ноги, которые надо было скорее признать за руки, так ловко оплетали они ветвь… и главное – чудесный, живописно провисший, переливчатый, серый с золотом хвост. Он-то и захватил воображение едулопа. Чудовище сгорбилось, подавшись вперед, озадаченно почесало поясницу, подвинулось на шажок-другой ближе и опять замерло.

Что ж оставалось Зимке? Изображая собой сонную жар-птицу, ожидать, когда впавший в созерцательный идиотизм едулоп наберется духа пощипать ей перышки. Ничего иного. Она слышала громкое сопение, едулоп тяжело вздыхал и сокрушенно чмокал губами. Но, однако, он приближался и ступил уже под сень дуба. И вот – опасливо тронул юбку. Легонечко потянул вниз. Зимка крепче оплела сук, словно вросла в него: и чувствами одеревенела, и телом.

Подергав юбку, восхищенный едулоп начал испытывать ее палкой, принялся колотить, наслаждаясь гулким ухающим звуком. Потом взялся терзать ткань лапами, и вцепился зубами, принялся вертеть, обвиснув всей тяжестью. Толстый, но не особенно прочный, быть может, сук ощутимо потрескивал.

Развязка приближалась. Зимка дернула головой, пытаясь ее высвободить. С томительными предосторожностями, под хрип и урчание едулопа, перенесла руку к затылку и ощупала затейливое творение цирюльника. Это был вплетенный в подросшие волосы парик. (Прошлым летом Зимка сама же Золотинку и остригла – налысо.) Не глядя, на ощупь и в догадку, замирая при особенно свирепых рыках, она принялась распутывать и развязывать, а где и просто рвала. Дело пошло живее, чем можно было ожидать, и вот уже Зимка получила возможность вытащить голову из оставшейся на ветви золотой копны.

Занятый яркой тряпкой, едулоп не замечал осторожной возни над собой. Несколькими короткими рывками Зимка сместилась на верхнюю сторону сука и держалась теперь всем телом, заметно упрочив свое положение.

Припомнилось ей тут, что серое с золотом платье, которое надела она после праздника рыбаков и не снимала в дороге, состояло из раздельных частей: корсаж с рукавами и юбка. Пользуясь передышками, когда едулоп ослаблял напор, не тянул вниз, Зимка нашла застежки, которые прятались под золотой прошвой спереди. Расстегнула юбку почти до колен, стянула, вылезла и вот – одним рывком едулоп опрокинул полотнище на себя, запутавшись с головой. Зимка, в тончайших кружевных штанишках и в чулочках с подвязками, перебралась к стволу раскидистого дерева и нашла простертую до ограды ветвь. С дальнего ее конца она скользнула, поймала ногами полуразрушенный верх ограды – и сиганула на ту сторону, где приняли ее густые заросли бузины.

Выломившись с хрустом на простор, Лжезолотинка помчалась что было мочи по обширному низменному лугу, продолжавшемуся до леса на полверсты и больше. Темный дремучий лес стоял надежен и нем как спасение, но на половине пути Зимка напоролась на широкую, затопленную грязью канаву, которая косо рассекала низинку в сторону речки. Зимка оглянулась – и плюхнулась в жижу.

Там, на оставшемся позади заборе, сверкнул золотой клок. Не расставаясь с добычей, едулоп, как видно, забрался на стену или, быть может, вскарабкался на дерево, чтобы обозреть окрестности. Зимка свалилась в грязь и поплыла, вернее, поползла, быстро-быстро, как ящерка, работая руками и ногами.

Уже через пятьдесят шагов, каждый из которых пришлось перещупать коленями и локтями, она устала до изнеможения, сердце зашлось, она задыхалась, отплевываясь тиной. Сорванные с подвязок чулки сползли и напутались на туфли невообразимыми комьями, короткие тончайшего полотна штаны едва держались, отяжеленные пластами тины, и можно было представить, как выглядит остальное, глядя на широкие с оборками рукава, когда-то серебристо-серые и золотые. Зимка выползла на откос и припала без сил к траве.

Крепкой молодой женщине понадобился десяток вздохов, чтобы прийти в себя. Она стала прислушиваться и решилась выглянуть. Недолго думая, зачерпнула перед этим пригоршню тины и шлепнула ее на темя, размазав спереди, сзади и особенно по вискам, где предательски сверкало червонное золото волос. Последнее из того, что оставалось еще на Зимке блескучего. Потом с величайшими предосторожностями она приподнялась над краем канавы и долго высматривала забор, где действительно что-то посверкивало… Что-то совсем неподвижное.

То был пробитый дубовым суком парик, догадалась, наконец, Зимка. Витое из золотых нитей, переплетенное жемчугом, унизанное золотыми заколками сооружение радужно сверкало на солнце.

Выше огражденного каменным поясом сада медлительно поднимался в небо исполинский столб дыма. Посередине он лениво переламывался, менял направление и расползался, принимая очертания грузного, мутного облака.

Зимка поднялась и пошла пологим откосом канавы. Немного погодя она встретила отводок канавы, который повернул к лесу, но кончился довольно быстро, так что последние сто шагов до опушки она бежала, напрягая силы. Пошатываясь, вошла она, наконец, под спасительный покров леса…

И остолбенела.

Из светлого полумрака, сминая папоротник, возник одетый в зеленое человечек. Заряженный самострел он направил в сторону и откинул капюшон куколя, чтобы показать лицо, словно наигравшийся в разбойника проказник. Но был это настоящий пигалик, к шуткам нисколько не расположенный, притом чрезвычайно зоркий и чуткий, как и все представители его племени – то есть отличали его преувеличенные глаза и оттопыренные уши.

– Великая государыня и великая княгиня Золотинка? – торжественно спросил он, нечаянно зыркнув вбок, так что выдал взглядом и товарища – точно такого же, в зеленой куртке с карманами, в зеленом наплечнике-куколе с капюшоном, при самостреле и прочем походном снаряжении.

– Ну да… – протянула Лжезолотинка. – А что такое?

Ведь, кажется, оставила Зимка приговор Совета восьми в Толпене, бросила его на стол Юлию, и вот – обнаружила его перед собой в обличье двух зеленых, как кузнечики, недомерков.

«Ладно, посмотрим!» – сказала про себя Зимка.

– Ну да! – сказала она вслух, все еще отдуваясь. – Государыня. Слованская. Золотинка. Княгиня… И такое несчастье. Рукосил сделал этот… искрень. Горит железо и всё-всё. – Измазанной в тине пястью Лжезолотинка показала достигающий облаков дым. – Всё-всё погибло! Ужасно! Не знаю, как я спаслась! Буквально я вырвалась… это чудовище едулоп! – она закрылась ладонью с искренним намерением разрыдаться, несчастная и униженная, горько закусила губу.

Пигалики переглянулись.

– Мы отведем вас в безопасное место, – сказал один из них с лицемерным участием.

– Там не достанут едулопы, – уточнил второй.

– Ну да, конечно! – кивнула Лжезолотинка, простодушно не замечая ловушки. – Это ужасно! Великий Род, что я пережила!

Бросив взгляд на тяжелые дымы пожаров, пигалики повернули в чащу, и Зимка вынуждена была поторапливаться, приноравливаясь к их частому и скорому шагу.

По дороге они расспрашивали ее, словно бы между делом, но настойчиво, последовательно и довольно жестко. И хотя, казалось, не возражали против путаных и противоречивых объяснений, вежливо улыбались, все равно с упрямой, совсем нелюбезной настойчивостью пытались добиться ответа, как же все-таки так случилось, что Рукосил запустил искрень. Как это было? Но Зимка чувствовала, что нельзя говорить о волшебном камне, который так запросто, бездарно уступила она Лжевидохину. Она безбожно врала, и чем больше путалась, тем больше постигала размеры постигшего ее несчастья.