Рождение волшебницы

Не оставляя пленницу, пигалики не забывали осматриваться и следить за дорогой, изредка обменивались между собой двумя-тремя непонятными полусловами. Через малую долю часа они привели ее к ручью, светлой песчаной речонке в зарослях тальника.

– Умыться.

– Да! – обрадовалась возможности замолчать Зимка. – Я хотела… надобно умыться и постираться.

– Мы отойдем. Но, если можно, скорее, здесь опасно.

Они разошлись шагов на двадцать по разным берегам ручья и затихли.

Вряд ли они будут стрелять, рассчитывала Зимка. А какие из них бегуны – посмотрим. Коротышки не представлялись ей стоящими соперниками, и она решилась.

Она разделась и наскоро выкупалась в ледяной воде, щедро плескаясь и взвизгивая. Потом взялась простирнуть белье. Вынужденные присматривать за пленницей хотя бы вполглаза, бедняги с шумом лезли в кусты, пытаясь скрыться от сияющего видения. Но Лжезолотинка достала их и там.

– Дайте мне нож! – сказала она, бесстыдно выпрямившись. Закинула руку за голову, тронув затылок. И, конечно же, нельзя было не расправить плечи, слегка изогнув стан.

Нагая, осыпанная сверкающей росой, стояла она в мелкой чистой воде, и вода стекала беглыми струйками по лицу, по впадине меж грудей, по внутренней поверхности бедер…

Ослепленный, жмурясь и спотыкаясь, бедный пигалик подавал кинжал, издалека еще обратив его рукоятью вперед, но забыв в ошеломлении спросить, зачем это смертоносное орудие пленнице. Кинжал шлепнулся в воду и упал на мелкое дно, возмутив песок. А пигалик не сказал ни слова, оттопыренные уши его горели пламенем. Что ж, то была расплата за унизительный допрос, которому самонадеянные коротышки подвергли слованскую государыню.

Лжезолотинка развесила отжатое белье на ветках и промыла туфли, прежде чем отламывать каблуки. Бежать она рассчитала в тот момент, когда сторожа ее будут держаться в приличном отдалении, но об обуви следовало позаботиться особо. На счастье, расшатанные беготней каблуки отделились без затруднений, хотя Лжезолотинка и порезалась, слегка вскрикнув. Сердце стучало в предчувствии испытания. В это время разволновались чего-то и пигалики.

– Чихан, пойди-ка сюда! – негромко позвал тот, который давал нож. Что-то он поймал, словно бабочку на лету, и рассматривал – письмо.

Бегло глянув на голую женщину, Чихан перескочил ручей. Он достал на ходу белую костяную пластинку, какой пользуются, чтобы раскрыть почтовое перышко. Пигалики отложили самострелы, Чихан бросил развязанную котомку – засуетились.

Заторопилась и Лжезолотинка. Искоса поглядывая на склонивших головы сторожей, попрыгивая, она лихорадочно натянула влажные штанишки, застегнула туфельки и, едва прихватив рубашку, бросилась во весь дух в редкий высокий бор.

Сторожа спохватились сразу же, на мгновение лишь замешкав, но и за этот миг Лжезолотинка проскочила шагов двадцать, далеко оставив их за собой.

Вот вам! Вот вам! Вот вам! – дышала она со злостью и неслась сквозь заросли папоротника, размашисто прыгая через валежник и корни. Оглядываясь, она не всегда примечала отставших коротышек, но появлялись они опять и опять и так свирепо молотили ножками, что, кажется, выбивали из земли пыль.

Лжезолотинка наддала, сколько могла, и скоро начала задыхаться, исчерпав силы. Она изнемогала, а коротышки не уступали, что было и удивительно, и тревожно, потому что Лжезолотинка делала ставку на свои длинные ноги: пигалики не доставали ей до груди. И она неслась налегке, тогда как преследователи не бросили ни самострелов, ни заплечных котомок. К тому же неистово болтались у них на поясах сумки, кошельки, кинжалы, да и сапоги, уж верно, были потяжелее атласных туфелек без каблуков.

Чего Зимка не учла – погорячилась! – не надела хотя бы рубашки, если уж некогда было возиться с застежками тесного лифа. Кончики веток пребольно хлестали по обнаженным плечам и по груди, приходилась петлять, выбирая лес пореже, а пигалики не боялись ни зарослей, ни колючек.

Так они гнали не одну версту, не меньше получаса, пожалуй. Лжезолотинка уступала, теряя упорство и волю, она уж не закрывала рта в хриплом сбитом дыхании. А за спиной маячили серые, взмокшие лица преследователей, не меньше того измученных, тоже с разинутыми ртами…

Задыхаясь, в крайнем утомлении, она споткнулась и не пыталась удержаться на ногах – упала. И, приподнявшись, судорожно дышала в землю. А пигалики, шатаясь на подгибающихся ногах, ходили кругами, облитые смертельной бледностью, отдуваясь, хватались за грудь.

– Вставайте! – произнес Чихан, едва сумев заговорить. – Нужно… ходить!.. Вредно… лежать!

– Оденьте… рубашку… – с мучительным кашлем простонал второй.

– Простудитесь! – выдохнул Чихан, шатнувшись к Лжезолотинке. Он взял у нее сбившуюся жгутом рубашку и, когда обнаружил, что она влажная, в сосновых иголках, бросил ее на сук, стащил с себя куколь и накрыл молодую женщину.

– Великая… государыня… Золотинка… – заговорил первый, перемежая каждое слово вздохом, – он продолжал ходить. – Вы обвиняетесь в преступлении, предусмотренном статьей двухсот одиннадцатой частью третьей Уложения о наказаниях. Мы имеем распоряжение взять вас под стражу.

– Чушь! – выдохнула Лжезолотинка таким же сбивчивым голосом. – Я… никуда… не пойду…

Она стала на колени, стянув на вздымающейся груди накидку пигалика.

– Что письмо? – спросил вдруг Чихан. – Я не понял.

Они остановились за шаг от пленницы, чтобы прочитать сообщение, уже, очевидно, раскрытое. И читали долго, словно в толк не могли взять несколько строчек, которые уместились на малой костяной пластинке. Потом оба посмотрели на пленницу особым, оценивающим взглядом. Словно прикидывали назначенную ей участь. Что-то нехорошее было в изучающих, враждебных взглядах.

– Наденьте свою рубашку, – вежливо, но сухо сказал Чихан, забирая куколь, причем Лжезолотинка пыталась его удержать.

Потом Чихан подобрал с земли настороженный самострел, изящное и грозное изобретение пигаликов, поправил в замке стрелу, и Зимка невольно похолодела. Она заторопилась встать, чтобы прикрыться рубашкой, хотя, конечно же, понимала недостаточность защиты. Другой пигалик (она различала их не столько по лицам, сколько по пряжкам на ремнях и покрою куколей) развязал котомку и тощий мешочек, который там нашел, положил на пенек. Зачем?

Товарищ его был готов, и они пошли прочь, вскинув на плечи самострелы.

– Вы куда? – обессиленным голосом пролепетала Зимка, потерявшись на мысли, что они отмерят теперь двадцать шагов, чтобы стрелять. Пигалики не промахнутся и на расстоянии окрика. – Вы куда? – шевелила она губами. Большие карие глаза расширились.

Пигалики уходили. И вот сразу – только что были – пропали они между деревьями и растворились в зеленом сумраке.

Зимка сильно хлопнула себя по плечу. Ладонь окрасилась кровью.

Комар.

Замедленно натянула она рубашку. Потом не без опаски развязала мешочек. Пигалики оставили ей сухари. В полнейшем ошеломлении, потерянная и раздавленная, опустилась она на валежину. Дорого бы дала Зимка, чтобы узнать, что такого прочитали пигалики в своем письме.

А значилось там вот что:

«Государственная тайна. По прочтении немедленно стереть запись.

В развалинах Каменца обнаружена и расколдована обращенная в истукана волшебница Золотинка. Взята под стражу, ведется следствие. Все действия по захвату слованской государыни, которая есть ложная Золотинка и оборотень, отменяются. В остальном – по прежним указаниям. Сорок первый».

В Екшене плавилось все железное. Пожравши доспехи латников, огненная чума захватила колодезную цепь, воспалила приставленные к стене вилы, дверные засовы и петли, решетки, кухонные вертела и кочерги и, наконец, все неисчислимое множество гвоздей, скреп и скоб. Десятки малых, со сливу или яблоко, искреней шныряли по двору, скакали, брызгая искрами, кидались сквозь чахлый дымный огонь на стену, где под слоем старой краски и грязи притаилось что-то стоящее. Сладострастно чмокнув, сверкающий паразит, казалось, сосал оштукатуренное дерево, отчего оно тотчас же начинало пылать. Смявшийся блином колоб калился и разбухал, чтобы наконец отвалиться, оставив в стене черную, охваченную огнем дыру.