Рождение волшебницы

– Обрюта! – повторил Юлий в смешливом умилении и не рассмеялся только потому, что не мог еще отдышаться. – От кого ж ты бежал? Ты что?

Где-то ревели пьяные голоса, а здесь было тихо и свежо, только луна глядела на рассевшихся посреди улицы чудаков.

– От вас, великий государь, бежал, – сумрачно отозвался Обрюта.

– Ну… – опешил Юлий. – Какой я тебе великий государь?! Кто нас тут видит, не придуривайся. Давай на ты.

– Давай, – пожал плечами Обрюта. – Прошлой осенью, – продолжал он словно нехотя, – вашими стараниями э… Юлька, я получил это поместьице – Обилье. Оно меня совершенно устраивает. Шестьдесят десятин в поле, а в дву по тому ж. И гнилой лесок десятин полтораста. Не буду врать, что я готов от них отказаться.

– Ну! – подтолкнул Юлий, пытаясь добраться до дела.

– Государь! – начал Обрюта не без напыщенности и замолк, словно бы устыдившись. Во всяком случае, продолжил он не сразу, и в голосе его проскальзывала раздражительность, выдававшая неудовлетворение и внутреннюю борьбу. – Ты еще подходил к столице, государь Юлька, а меня уж завалили прошениями со всей округи – я очумел.

– Подожди, какими прошениями?

– Какими?.. Потому что я к тебе пойду, и ты мне ни в чем не откажешь.

– Ну уж, дудки – ни в чем!

– Вот. А ты попробуй им это объяснить.

– А ведь я хотел тебя ко двору взять. Трудно мне без тебя будет, – сказал тогда юноша, помолчав. Так что… не пойдешь ко мне? Если я попрошу?

– Не пойду! Убей меня бог, если пойду! Лопни мои глаза – нет! Чтоб меня перевернуло и хлопнуло, когда пойду! – Он и в самом деле сердился, словно ожидал немедленного осуществления всех этих страшных угроз.

Вздорная решимость дядьки была и неправдоподобна, и забавна, но Юлию было не до смеха. Он притих, опершись ладонью о каменистую землю, потом отвернулся, потирая лоб.

Обрюта ничего не сказал ему утешительного. Послышался вместо того звук – как гора лопнула. Оба встряхнулись, озираясь в попытке понять, с какой стороны рушится. Словно накативший семиверстными шагами гром, гора тяжко ухнула, с раздирающим грохотом содрогнулась земля…

Но остались они живы.

Юлий и Обрюта вскочили. Что-то непостижимое произошло, жуткое: там, где высилась освещенная снизу костром харчевня, воздымалась, расползаясь, подпаленная изнутри туча. Сквозь нее просвечивали ломаные очертания дома.

– Маша! – выдохнул сдавленным голосом Обрюта. – На них упала гора!

Они бросились к харчевне на смутный гул голосов, и скоро убедились: скала упала там, где малую долю часа назад – только что! – расположились для обстоятельного разговора Юлий с Нетребуем и нечаянно оказался Обрюта, укрытый в этом уютном местечке подавальщицей Машей.

Двор полнился людьми, кричали, что государь убит. Смятенная толпа окружила сбивчиво толковавшего что-то человека, то был один из работников кабатчика:

– На государя гора обвалилась! Тут вот они с Нетребуем уединились в кладовой… Я знаю, зачем? Меня послали за господином полковником.

– Негодяй! – взревел полковник Калемат. – Где ты шлялся? – Калемат бранился безостановочно и бессмысленно.

Всполошилось мирно дремавшее предместье: в окнах мелькали огни, хлопали двери, поскуливали, поднимая трусливый, неуверенный лай собаки и голосили женщины.

Призывали между тем разбирать завал из обрушившихся стен и балок, среди которых все более ясно определялась черными боками огромная угловатая глыба – легший намертво обломок скалы, который не смогли бы пошевелить, соединив усилия, все двести галдевших подле нее мужчин.

Могильный памятник этот, без сомнения, назначался Юлию.

Оставшись один, когда Обрюта кинулся искать подавальщицу Машу, Юлий сдержал побуждение объявиться и отступил в тень, чтобы собраться с мыслями.

Если Милица знала, что тут у них делается, кто где уединился и чего ищет… знала ли она теперь, что Юлий неисповедимым случаем спасся? И нужно ли извещать ее об этом, если не знает? И когда придет черед следующей попытки убить его? Предугадать ничего нельзя, не имея волшебной поддержки. Но Юлий и подумать не мог, чтобы обратиться к Золотинке за помощью, одна мысль об этом возвращала жгучее ощущение стыда.

– Лучше умереть! – прошептал он, не давая себе труда задуматься, почему это будет лучше. Уйти и не вернуться – вот. И пусть разбираются между собой, как знают.

Юлий не остановился на этой слабодушной мысли, потому что не привык обманывать себя и прекрасно сознавал, что некуда ему уходить. Он весь здесь, в этом благоуханном мире, где Золотинка, ради которой… заранее расчищая место, нанес он смертельную рану беззащитной девочке Нуте. Что теперь? Остается только терпеть, как научил его Новотор: терпеть, если счастье невозможно, и если возможно – тоже терпеть.

Нисколько не таясь, он окликнул Обрюту, и тот разобрал голос Юлия в растревоженном людском гомоне, стуке топоров и кирок. Дядька явился сразу, как только сумел договориться с увязавшейся следом Машей. Имея и собственные основания помалкивать, он нигде еще не обмолвился о нелепой погоне, что спасла государю жизнь. Такая сдержанность устраивала целиком и Юлия.

Не вступая в объяснения, он принялся распоряжаться. Обрюта раздобыл кирку, а Маша принесла потайной фонарь, две свечи и веревку. Некоторое время следила она за мужчинами, пытаясь опознать в свете занимавшегося на развалинах пожара, кто был спутник Обрюты, но стоило тому обернуться, сердито фыркнуть, отстала, с сердечным стоном прихватив рукой горло.

По темной стороне улицы вдвоем с дядькой они выбрались из предместья на склон горы, ни разу не столкнувшись ни с дозором, ни с часовыми, и начали пробираться известными Юлию с детства тропами. Поднимая голову, высоко над собой они видели бледные стены Вышгорода, напоминавшие в лунном свете грязные сугробы.

– Проверим одно место, там водовод, – примирительно прошептал Юлий. Но Обрюту не просто было провести, он прекрасно понимал, что пустой разговор ничего не значит, после того как все равно уж они пустились в путь.

– Вольному воля, – сбитым на подъеме голосом прошептал Обрюта в ответ.

Сыпались из-под ног камни; плохо различимая в жестких сухих зарослях тропа терялась, и тогда приходилось пробираться головоломными кручами, где не видно было ничего ни вверх, ни вниз. Наконец, цепляясь за ломкие стебли, спустились они к реке.

Три четверти часа спустя Юлий с Обрютой обогнули гору и отыскали в глубокой лунной тени, которая покрывала реку, огражденный каменной кладкой водовод. В намеренно оставленные щели между плитами можно было просунуть ладонь, а на верху стены, сколько помнилось Юлию, зияла прореха. За прошедшие годы никто не удосужился водворить обвалившиеся камни на место, напротив, узкий прежде, лаз стал как будто бы еще шире – не понадобилась и кирка.

Река, поднимавшаяся обычно поверх стены, стояла теперь на сажень ниже – за последние три месяца она необыкновенно обмелела. Навалившись грудью на камень, Юлий запустил руку в лаз и открыл фонарь – ничего нельзя было разглядеть, кроме маслянисто чернеющей внизу воды, пропадающих в слабом свете сводов и беспросветного мрака в толще горы, куда уходил, теряясь, водовод.

Они разделись на берегу, спрятав одежду под камнями, и один за другим пролезли в ледяной холод подземелья. Вода стояла по пояс, округлый свод хода можно было достать рукой. Осматривая с фонарем стены, Юлий видел повсюду зеленоватые полосы, которые отмечали прежний уровень реки. Особенно густо плесень собиралась под потолком; так низко, как теперь, вода, кажется, не стояла еще никогда.

Ненужную уже кирку Юлий решил оставить в начале хода, веревку он намотал на себя, плохо еще представляя, на что она может сгодиться, а фонарь – поставленную в жестяной короб свечу – пристроил на предусмотрительно захваченный обломок доски, который пустил перед собой плотиком. Довольно приметное течение повлекло его в глубину подземелья. Водовод, значит, имел где-то и выход.

Плотик действительно понадобился: каменистое дно под ногами пропадало, проваливаясь илистыми ямами, и тогда приходилось плыть, толкая перед собой огонь. А скоро пришлось расстаться и с веревкой, быстро намокшей. Юлий опустил ее на дно, постаравшись запомнить затейливые потеки и щербины на стенах, чтобы вернуться, если понадобится.