Страница 173 из 353
– Четверть гроша – кружка, – сообщил ему торговец, не дожидаясь столь убедительного довода, как родовой венец Шереметов. – Полгроша – две кружки. А на грош хоть лопни!
Придерживая раздутую венцом грудь, Святополк пошарил в карманах и облизнул губы, изрядно уязвленный грубым запросом пивовара.
– У меня нет денег, – вынужден был признать он.
Продавец кивнул, показывая тем самым, что не ставит под сомнение чистосердечие покупателя. И ничего больше. Никаких поползновений оказать ему помощь.
– Но это ничего не значит!.. – горячо начал Святополк и сбился, сразу же сообразив, что пивовар понимает его превратно, совсем не в том смысле, в каком следует понимать случайное безденежье великого государя. – Невероятное стечение обстоятельств, – сказал он суше, с внезапно проснувшейся гордостью. – И… поверьте, сударь, я глубоко несчастен.
Пивовар насторожился, невольно глянув за бочку, где стояла у него шкатулка с деньгами.
– И… ни гроша… такой вот удар судьбы… Вы, сударь, за кого? – спросил государь, подавляя судорожный вздох. – Скажите, вы за Святополка?
– Тебе-то что? – медлительно спросил пивовар, таким же медлительным движением вытирая ладонь о бороду. – Ты-то кто будешь?
– Да так… никто, – отвечал Святополк, чувствуя себя еще горше от этой уничижительной скромности. – Просто хотел знать. Сам я за Святополка. И могу объяснить… Юноша он благочестивый. Каждый день свой молитвой кончает и записывает на бумажке, о чем он богу молился. И потом… если уж венчан на царство, что теперь? Кто теперь Юлий? Изменник и похититель престола, вот кто! Беды-то все от перемен. Зачем нам перемены? Поставили Святополка, ну и пусть стоит. Верно я говорю?
– Оно, пожалуй, на то и похоже… – с некоторым затруднением отвечал пивовар, пересаживаясь основательным своим седалищем по короткой скамье.
– Ю-лий! – приглушенным рокотом прокатилось над крышами. – Ю-лий! – повторилось сильней и явственней. – Ю-лий! Ю-лий!
Оставив бочку, на которую опирался он свободной рукой, Святополк медленно выпрямился, с лица его сошла краска, и он спросил невыразительным, деревянным голосом:
– Так вы, значит, за Святополка?
– Что ж, я не прочь, – не совсем вразумительно подтвердил торговец.
Святополк пошел, провожаемый изумленным взглядом. И, нигде не встретив полуполковника Полевана с его сотней, поспешил в Вышгород, как только нашел все-таки людей и коня.
Святополк застал вдовствующую государыню Милицу у раскрытого в пустое небо окна. Узкие плечи Милицы скрывала короткая, из жесткой парчи, накидка. Оттопыренная складками, она напоминала сложенные крылья жука или осы – темные на фоне синевы, заключенной в рамку окна. Мачеха не слышала шагов пасынка, его виноватого покашливания за спиной, сокрушенного кряхтения, сопения и поскребывания – всех мыслимых звуков, которое способно издавать неуверенное в себе существо.
– Вот он, венец, матушка! – с испуганной поспешностью сказал Святополк, когда, передернув крыльями, Милица обратила в комнату укрытое темной кисеей, нечеловеческое, без глаз, без рта лицо. – Тут он вот, с нами – венец.
Мгновение или два можно было думать, что Милица никогда не заговорит.
– Боже мой! – выдохнула она. – А где Юлий?
– Это я, матушка, – возразил Святополк, непроизвольно оглянувшись.
– Ты? Кто ты такой?
К исходу дня воевода Чеглок ввел в город около двух тысяч войска. Столичные полки, которые насчитывали в общей сложности не менее двух тысяч бойцов, присягали Юлию. Собравшееся на ночь глядя в полном составе столичное земство приветствовало великого государя Юлия многократными здравицами и кликами «ура!». Воодушевление это выгодно отличалось от того деловитого хладнокровия, с каким то же самое земство высказалось несколькими часами ранее в поддержку Святополка. Народ не видел препятствий к тому, чтобы поддержать Юлия, и уж, во всяком случае, определенно, лишил своей любви однодневного Святополка. Его высоко было ставшая звезда, прочертив по небу чадящий неровный след, закатилась под улюлюканье.
В течение двух-трех часов власть в столице перешла к великому князю и великому государю Словании, Межени, Тишпака и иных земель обладателю Юлию Первому.
– Не стоит, однако же, обольщаться! – оглядывая собравшихся на совет вельмож, рассуждал Чеглок. – Мы имеем дело – давайте называть вещи своими именами – с выдающейся волшебницей, коварной искусительницей. С колдуньей и ведьмой, вне всякого сомнения. С обольстительным оборотнем. И просто, наконец, с женщиной, что само по себе немалого стоит. Хорошо, мы загнали ее в Вышгород. Но Милица сохраняет связь со своими сторонниками по всей стране. Осада может занять и месяцы, и годы. Два года – да, государь, два года. Вышгород неприступен. Иначе, как измором, его не взять. А у Милицы будет время для удара исподтишка. Случай она найдет. – И Чеглок, словно сверяя общие соображения с действительностью, оглядел плохо различимые лица слушателей.
В большой палате земства расположились за столами человек пятьдесят военачальников, земских старшин и владетелей с мест, которые прибыли из ближайших окрестностей столицы с такой поспешностью, что успели присягнуть обоим государям, – сначала Святополку, потом Юлию. В палате стало темно, внесли факелы.
– В ближайшие две-три недели соберутся вызванные еще Милицей владетели. Этот срок… тут все и решится, – заключил Чеглок, указывая тем самым, что не считает свершившийся несколько часов назад переворот решающей победой над Милицей. Юлий не возразил – он спал.
Посаженный во главе длинного стола, противоположный конец которого терялся во мраке, он замер, как бы прислушиваясь к словопрениям полковников и старшин… дремал, полуприкрыв глаза и на мгновение смежив очи. И временами с усилием вздрагивал, обращая сонный взор в ту сторону, где журчали баюкающие слова. Потом переставлял по столу локти, чтобы надежнее утвердиться.
Видимо, все-таки спал, потому что, уронив себя и встрепенувшись, не мог припомнить, на чем остановились полковники и почему продолжают говорить старшины. Ему мерещилось: он раскрыл объятия – и губы мучительно дорогого лица гневно исказились. Полыхнуло пламенем золотых волос. «Золотинка!» – воззвал Юлий, содрогаясь от чудовищной немоты. И она проваливается. Лицо ее, искаженное ужасом, уходило в тину, глаза умоляли: помоги мне!
Юлий вскочил или пытался вскочить, дернувшись за столом.
– Что с вами? – осекся Чеглок, не в шутку озадаченный. – Вы кричали?
Юлий озирался.
Дальние концы палаты тонули во мгле.
– Я просил всех удалиться, – помолчав, продолжал Чеглок с суховатой определенностью в голосе.
– Да-да, – отозвался Юлий. – Несомненно.
– Я счел возможным упомянуть волшебницу Золотинку.
Юлий отозвался только безмолвным взглядом.
– Она здесь, в земстве, – значительно продолжал Чеглок и опять замолчал, оставляя место для ответного замечания. – Дело наше не столь уж прочно. Оно было бы и вовсе безнадежно, если бы мы не имели на своей стороне выдающуюся волшебницу.
Чеглок, конечно же, не мог не заметить, что говорит один, не встречая отклика, и голос его поскучнел. Воевода смолк.
В обманчивой задумчивости Юлий замер, уставившись на темную, словно зеркало, столешницу, в которой отражались мутные огни факелов, наклонно укрепленных на стенах.
– Мы одни? – спросил он затем, оглядываясь.
– Мм… я думаю, так, – ответил Чеглок, нахмурив кустистые брови. Он не двинулся на помощь Юлию, когда тот снял со стены факел и нагнулся под стол, чтобы проследить за кинувшимися врозь тенями.
Юлий прошелся между столами и лавками, опуская огонь к полу и приседая. Но больно просторен оказался покой, слишком много тайн схоронилось по дальним его углам, где не исчезала вовсе, а только бегала с места на место темнота. Осмотр Юлий не закончил и вернулся к мрачно поджидавшему его воеводе:
– А что, Чеглок, когда-то я слышал про тайный лаз под рекой. Из Вышгорода на тот берег. Будто пигалики его проложили.