Рождение волшебницы

Нута лежала одетая на кушетке в комнате со шкафами, а голоса слышались рядом, в смежной спальне. Окно, прежде пылавшее воспаленными красками заката, теперь оказалось в тени, хотя на воле, несомненно, был день. Значит, это был не тот день и, уж во всяком случае, не тот вечер. Сколько длилось ее обморочное небытие?

– Ну, перестань, перестань, – слышался раздраженный женский голос, который, несомненно, принадлежал Милице.

– Я так соскучился, мамочка, – лепетал, изображая ребенка, мужчина. – Мы не видели мамочки… мамочка от нас закрылась, спряталась от нас…

– Подожди. Надо поговорить. Знаешь, что такое Сорокон, Любаша?

– Это такая бука, такая бука, – лепетал государь, не выходя из полюбившегося ему образа.

– Брось дурачиться! Золотинка владеет Сороконом. Чудесное исцеление наследника – это он, великий волшебный камень. Сорокон – это искрень, чтобы ты знал. Это могущество. Давай начистоту – Сорокон сильнее меня. Я боюсь. Мне придется отступить перед девчонкой, понимаешь ты или нет?

– Если бы ты действительно любила меня, как говоришь, – начал вдруг Любомир обыденным мужским голосом, – ты дала бы мне сейчас хороший совет…

Милица не откликнулась. Что-то такое в не совсем уверенном и одновременно развязном голосе мужа ей не нравилось. Еще вчера, в прошлой жизни, Нута многого бы и не заподозрила, но сейчас она наперед знала, что услышит какую-то особую гадость.

– Почему бы нам с тобой не обойти эту поганку хитростью, ты бы мне сказала… Да? Если силой ее не взять… – он все еще не решался произнести главного. Но Милица молчала, не помогая ему. – Возьми ты бесстыжую девчонку в жены. Тогда она не сможет причинить нам никакого вреда. Ты сама говоришь: Сорокон – это угроза… Мы могли бы объявить тебя вдовствующей государыней со всеми правами и… и преимуществами. Государыней-матерью, с участием в думе. Тщеславная девчонка красовалась бы, а ты правила. Мы бы выделили тебе в удельное владение Крулевец. Это древняя столица Могутов как-никак. Право слово… В конце концов… мы бы жили втроем. Княжеская постель широкая.

Наконец, Любомир запнулся столь основательно, что замолк. Он все сказал – все, что можно, и даже больше того.

И вот, в настоявшейся тишине пало первое слово Милицы. Государыня заговорила с нарочитой сдержанностью, которая указывала на обуревавшие ее чувства.

– Поздно, Любаша. Ты хорошо придумал, но место занято. Золотинка хочет наследника. Из вас двоих она выбрала того, кто моложе.

– Ты думаешь? – удрученно отозвался Любомир. Похоже, великому государю жаль было расставаться со счастливо осенившим его замыслом. Неоспоримые преимущества этого замысла были видны ему и теперь.

– Тут и думать нечего, они обойдутся без тебя. Юлий без памяти в нее втюрился. Это началось еще в Колобжеге.

– Вот как? Я не знал, – жалко пробормотал Любомир.

– Нуты еще в помине не было, а у них уже узелок завязался. Крепкий узелок – тебе не распутать.

– Нута – законная жена. Принцесса… получается.

– Много вы, кобели, обращаете внимания на законных жен! – огрызнулась Милица. – Насчет закона не беспокойся: завтра он женится на Золотинке. Да уже женился. Этой ночью.

Словно избитые в кровь, щеки Нуты горели.

– Ты думаешь?

– А кто его остановит? Мессалонский цыпленок?

Нута поднялась. Очутившись у открытой двери, она ухватилась за косяк и увидела ухоженную, расчесанную Милицу в кресле, а у коленей ее полураздетого государя. Нута поразилась: в кресле прелестная молодая женщина, слегка омраченная заботами. Ведьма исчезла, словно ее и в помине не было.

Любомир и Милица уставились на принцессу. В непреодолимом отвращении молодая женщина отшатнулась и закрыла дверь.

– Ах да! Это Нута! – повернулась Милица к Любомиру. – Прилегла отдохнуть и заснула. Там, у меня… за стеной.

Дурман от неведомого снадобья, которым опоила ее ведьма, еще кружил голову, но сердце стучало ритмично и сильно. Судорожно оглянувшись, Нута бросилась к окну и одним движением подняла раму. Понадобилось несколько мгновений, чтобы выбраться на подоконник и глянуть вниз: по дороге катилась крытая парусиной кибитка и шагали несколько путников.

Не было страха перед высотой, словно не наяву видела Нута бездну. Мысль броситься в пропасть не пугала Нуту, да и не было этой мысли – мысль ее обжигалась там, где видела она похотливое счастье Юлия с чужой женщиной. С той женщиной, достоинства которой означали ничтожество Нуты. Только рядом с нею, с волшебницей, стала понятна вся мера собственной Нутиной бесполезности. Этого невозможно было стерпеть: жгучего отвращения, которое она испытывала к себе. Словно задохнувшись пламенем, Нута ощущала потребность скорее покончить с этим, вот и все. Она чувствовала, что не сможет вынести того, что уже случилось, еще раз. Еще раз, каждый раз заново узнавать то, что уже знала… Ничего. Черное, в головнях пепелище. Зачем?

И не вниз лежала стена, на которой Нута стояла, – опрокинулась, поплыла. И не падать нужно было – лететь. Плотный ветер толкал в грудь, порываясь смахнуть с уступа, на котором едва помещались ступни.

Еще мгновение она цеплялась за окно в смутной попытке осознать все сразу – всю свою жизнь от начала. Осознать и вернуть себе этим жизнь. Ухватиться.

И бросилась, не издав ни звука.

Что-то притихла наша невесточка, – некоторое время спустя протянула Милица. Знакомый приступ тошноты, дурнота и слабость, всегда наступавшие перед западением, заставили ее опереться на подлокотник кресла. – Пойди, Любаша, – проговорила она через силу, чтобы отослать как-нибудь мужа, – посмотри, что она там?

Государь накинул кафтан и, не застегиваясь, сунулся в соседнюю комнату. Он обнаружил на полу головной убор, нечто вроде опрокинутого ведерка. Обнаружил поднятое окно, которое опустил, мельком глянув наружу.

– Никого, – сказал он жене в открытую дверь.

– Смотри лучше, – послышался сдавленный голос Милицы.

– Никого, – повторил он с возрастающим недоумением. Распахнул один шкаф, другой и третий. Бросив все нараспашку, опустился на пол, чтобы посмотреть под кушеткой.

– Ты знаешь, Милаша, чертовщина какая – никого! – громко сказал он, чтобы жена слышала, а потом во внезапном подозрении, очевидно нелепом, вновь приподнял оконницу – иного выхода из задней комнаты не имелось.

Трезво оценивая опасности открывшейся ему бездны, великий государь Любомир цепко ухватился за косяк. Но даже в самом неудобном, скованном положении можно было видеть все, что следовало: пустынную дорогу внизу, ничем не примечательную, кроме каменистой колеи. Излишняя добросовестность заставила государя посмотреть даже вверх – несколькими саженями выше тянулся карниз дворцовой кровли. Неловко извернувшись, Любомир узрел чудовищную глубину опрокинутого над карнизом неба… стало дурно от вида близко парящих птиц. Он кое-как втянулся в комнату и вернул оконницу на место.

– Куда она делась? Никого! – объявил он с досадой одураченного человека.

Бедняга и подозревать не мог, что безмерное удивление не оставит его уже до конца жизни.

Он застал государыню у стоячего зеркала в золоченном раме; не слушая недоумений мужа, Милица поспешно отвернулась. Суматошное движение ее свидетельствовало как будто о намерении спрятаться. Ничего не понимая, обиженный супруг схватил жену за плечо и ахнул:

– Боже праведный! Кто это?

В жалкой попытке улыбнуться старая ведьма ощерила желтые зубы. Была тут странная, неожиданная мольба о пощаде и злобный вызов был – все сразу.

– Что это? – выдавил Любомир. – Что с тобой?.. Это ты?

– Что, что?! Не видишь?! – Милициным, но надтреснутым голосом огрызнулась старуха. – Западение – вот что. Когда оборотень частично или полностью возвращается в свое собственное тело. Рано или поздно это происходит со всяким оборотнем. В старости все чаще.

– Со всяким? – жалко пролепетал Любомир, полагавший, надо думать, что супруга великого государя не подчиняется общим законам природы.