Рождение волшебницы

– Не стучи зубами!

– Я не стучу! – возразил Любомир.

Государь, и в самом деле, крепился как мог и, в общем, держался не так уж плохо.

– Выпей что-нибудь, полегчает.

Продолжая говорить, ведьма проверила на свет зеленый бокал, с недовольной миной выплеснула остатки вина и налила свежего. Потом на глазах Любомира она бросила в сосуд несколько кристалликов яда, которые вытряхнула из золотого болванчика с отвинченной головой, и взболтнула напиток.

Яд все не растворялся, ведьма сунула в бокал высохший длинный палец с кривым ногтем и помешала.

– На, пей. Все сразу и до конца.

– Горько, – пожаловался Любомир, хлебнув. – Какой-то вкус…

– Зато крепко, – оборвала его ведьма. – Пей, не рассусоливай. Действовать нужно немедленно. Хорошенько запомни: первое. Пошли человека в стан Юлия, чтобы Святополка немедленно вернули. Я хочу его видеть. Второе: город немедленно запереть. Ворота закрыть, никого не выпускать.

– Зачем не выпускать? – усомнился Любомир, через силу дохлебывая терпкое вино с тухлым привкусом.

– Куда подевалась Нута?

– Она исчезла, говорю же.

– Разберемся. Значит, третье: пусть задержат Нуту, если она неведомым образом бежала. Скажешь, она украла… Или нет, скажешь, отравила. Немедленно разыскать, взять под стражу и вернуть.

– Отравила? – пробормотал Любомир, уставившись куда-то вбок. Он боялся задевать ведьму взглядом.

– Все, иди распоряжайся.

Уже не сдерживаясь, государь бросился к выходу, но на пороге вынужден был задержаться.

– Стой! – вскричала Милица. – Застегнись, неприлично. И вот… – она подобрала валявшийся на ковре меч – усыпанную драгоценными камнями игрушку, – намотала перевязь на ножны и сунула это подобие свертка хозяину. – Мужчина не должен расставаться с оружием.

– Спасибо! – пробормотал государь, надеясь, что это все. Но снова был остановлен.

– Да! – крикнула старуха. – Четвертое: пусть оставят меня в покое. Нужно отдохнуть, и это пройдет, – она ухватила себя за космы.

Покинув, наконец, внезапно одряхлевшую, но бойкую еще супругу, великий государь Любомир Третий добрел до дворцовых сеней, так и не озаботившись при этом застегнуться. Меч под недоумевающими взглядами челяди он нес под мышкой. Государь плохо понимал, куда идет. Оказавшись на крыльце, он опустился на ступеньку, испытывая неодолимую потребность передохнуть.

– Вот что, Филофей, – молвил он, опознав толстомясое, широкое лицо боярина, который склонился к нему в немой тревоге. – Я как будто бы занемог… Да… Нута… Вот, вспомнил. Я должен отдать четыре распоряжения. Подожди… Четыре…

– Нута? Принцесса Нута? – переспросил крайне озабоченный боярин.

– Да. Но это неважно. Она кого-то там отравила. Значит так, первое: закрыть городские ворота, чтоб ни одна собака… Дальше: Святополка вызвать, его ждет государыня. Принцессу Нуту найти. Спросить.

Толстые щеки Филофея дрогнули, он шлепнул губами и онемел. На крыльце и на улочке, где столпились набежавшие дворяне, наступила гробовая тишина.

– Это что получается: три? – проговорил Любомир, едва ворочая языком.

– Три, государь, – вымолвил Филофей, замирая от ужаса. – Четвертое распоряжение какое?

– Четвертое? – удивился Любомир, беспомощно оглядываясь, на кого опереться, – и прислонился к плечу каменной химеры, которая сторожила крыльцо. – Четвертое? Черт!.. – государь понурился и просел. – Совсем забыл… – пробормотал он слабеющим голосом. – Какая досада…

И это были последние слова, которыми великий государь подвел итог своей никчемной, потраченной на удовольствия жизни. Он захрипел, покачнулся вперед, как бы отказываясь от общества химеры, и рухнул на мостовую.

Сообщили государыне. Она вышла на порог спальни, пошатываясь. Лицо ее закрывала черная траурная кисея.

– Филофей, возьмите все на себя, – расслабленно молвила она. – Да-да, я знаю. Нута. Она отравила государя. Великий государь Любомир Третий принял решение объявить наследником Святополка. Тогда Нута отравила государя и скрылась.

– Так вот в чем дело! – ахнул Филофей. – Вот что было четвертое! Святополк – наследник!

– Пошлите за Святополком. Заприте город. Ищите Нуту. И оставьте меня одну. Мне нужно прийти в себя… от этого ужаса!

Придворные замерли в глубоком поклоне, обратив макушки к закрытой уже двери.

Юлий смешался и не ответил на призывный взгляд жены, который она бросила ему с порога двери. Казалось, не только он, но и весь этот праздный люд, который заполнял оба конца моста, отлично сознавал, отчего молчал княжич, когда Милица заманивала к себе Нуту. Юлий не смел оглянуться назад, где чувствовал спиной Золотинку. Тоже все понимавшую.

Кареты тронулись. Нута высунулась было в окошко и пропала. Тогда особенным развязным голосом, как оставшийся без надзора воспитателей недоросль, заговорил отец.

– А где же наша волшебница? – игриво воскликнул он нарочитым, дурашливым голосом. Озорно оглядываясь на свиту, престарелый ловелас уверял «нашу дорогую волшебницу», что любовь и э… преклонение великого государя не составят, конечно, достаточной награды за все, что волшебница для «нашего дорогого сына» сделала и однако э… «переполняющие это сердце чувства…»

Золотинка отвечала громким смехом. Она перенимала вздорный тон и ухватки царственного шалопая так легко, словно ей и не нужно было учиться двусмысленному разговору придворных, который так ненавидел Юлий.

– Сынок! – то и дело поворачивался отец, как бы делая его соучастником этой постыдной беседы, и опять обращал смеющееся лицо к девушке.

Оживление государя самым благотворным образом сказалось на настроении ближних людей. Они улыбались, разделяя умильные взоры между великим князем и Золотинкой.

– Ну-ну, сынок, – любопытствовал Любомир, – как дело-то было? Ты уж скажи без утайки, по-честному! – государь погрозил пальцем. – Правда ли, что сия прелестная дива излечила тебя объятиями? – государь позволил себе смешок и закончил откровенной уже сальностью: – Для такого-то врачевания я готов и вовсе с постели не вставать!

– Батя, – сказал Юлий, даже не пытаясь скрывать звучавшую в голосе дрожь, – к несчастью, к несчастью, я… я уважаю эту девушку.

Что бы там ни подразумевал сын под несчастьем, Любомир смолк. И такова была сила чувства, прорвавшаяся в нескольких словах Юлия, что и Любомировы люди смутились… будто услышали непристойность.

Ни разу не оглянувшись на Золотинку, Юлий начал рассказывать. С той самой встречи в сенях красно-белого особняка на торговой площади Колобжега. Он говорил о замечательной, искренней и щедрой улыбке кухонного мальчишки, который оказался ряженной по случаю праздника девушкой. Не обошел и помойное приключение, и битву с рогожным змеем, и отважное столкновение Золотинки с Рукосилом. Забывая помянуть обстоятельства, время и место событий, толковал он скрытую ото всех повесть чувствований и мечтаний. Рассказывал сокровенное, перейдя всякую меру благоразумия. И, однако, подмечая, как расширились в напряженном внимании глаза сестренки Лебеди, как застыла она, вцепившись в решетку, как туманились эти глазки в тот самый миг, когда прерывался его собственный голос, Юлий видел, что рассказ глубоко трогает искреннее и отважное сердце, и значит… Значит, он ничем не оскорбил Золотинку.

Это походило на покаяние и на вызов. Видимо, так оно и следовало – среди толпы, на площади, как каются измученные совестью убийцы. Захваченный страстью откровения, Юлий вполне осознавал ожидающие его впереди стыд и муку.

– Вот как ты заговорил, сынок, – невразумительно пробормотал Любомир, почему-то утративший кураж.

Когда княжич замолк, никто не возобновил прежней необязательной беседы. Государь начал прощаться, вдруг обнаружив, что ему давно пора уезжать. Вопреки прежде выраженному желанию остаться, уехала задумчивая Лебедь, и Юлий не решился ее удерживать. Вслед за вельможами очистила берег великокняжеская стража, на той стороне никого не осталось. Опустела дорога.

Давно уж некого было провожать, а Юлий глядел… И когда обернулся, увидел Золотинку. Низкое солнце забралось под навес, пожаром горели и переливались лучезарные волосы. Она – почудилось? – пожала плечами… и пошла, бросив Юлия на мосту. Боже мой! Недолгое время спустя Юлий, насилуя себя, на виду у всего стана, направился к шатру волшебницы и окликнул служанок.