Страница 151 из 353
– Прочитал! – с нарочитой бодростью обратился к Золотинке дворецкий и возвратил ей вымокший листок.
Она еще раз глянула пустое письмо Рукосила, а потом протянула его болвану:
– Вот тебе ответ, Порывай, отправляйся к хозяину!
Но письмоносец с места не сдвинулся.
– Ну, пошел! Иди к хозяину! – повторила Золотинка, несколько встревоженная Порываевой строптивостью.
Времени на новые выдумки не оставалось уже никакого. Девушка поманила Дракулу, на цыпочках они потянулись к выходу из комнаты, в разоренный, ставший проточным ручьем коридор, где, скрадывая череду дверей, парил туман… Порывай все ж таки обладал тем органом, каким обижаются на нечестность и вероломство. Он заскрипел болезненными своими суставами вслед за беглецами. Болван догнал их и остановился, укоризненно держа издевательский листок. Золотинка решительно не знала, что еще сказать истукану. Из головы не выходило ставшее высоко солнце. Это был полдень. Врачи достали ножи и пилы. Она шагнула. Порывай восстановил принятое им расстояние. Дракула забежал вперед волшебницы, подальше от преследователя.
Они шли, а болван неукоснительно соблюдал все те же три шага между собой и Золотинкой. Она спешила, но не решалась оставить Дракулу, чтобы не заплутать без него во внутренних переходах дворца. А тот задерживался там и здесь, когда хозяйственный взгляд его падал на повсеместные следы разорения. На подтекающие потолки, что встречали и провожали их капелью. На покалеченную мебель, разбитые двери, ошметки тины на дорогих коврах. А блудливая челядь, торопливо хватающие хозяйское добро слуги и служанки с наскоро увязанными узлами шарахались, наскочив ненароком на всклокоченного и вымокшего дворецкого.
Без лишних приключений Золотинка спустилась на нижний ярус, где тоже журчали потоки и ручейки, попадались залитые половодьем пространства. Легкий ропот предшествовал волшебнице, он передался в караульню и затих.
Тогда донеслись стоны. Юлий был здесь, ничего не переменилось. Встречая взгляды дворян, Золотинка окунулась в тяжелый, застоявшийся дух больницы.
– Постойте! – обмолвился кто-то.
Толпа раздалась. Раненый лежал на ложе из перины и подушек. На полу забрызганный тазик, пахло гнилой кровью и застарелым потом.
Золотинка попала в пыльный поток света, который бил из оконца. Обожженное лицо ее и ноги горели розовым, темнели синяки и ссадины, бахромой висели остатки обрезанного платья, на спине оно разошлось, зашпиленное в одном месте.
Уклонившись от солнца, она различила серое, измятое страданиями лицо. Изжеванная нечистая рубашка с обрезанным рукавом облипала тело, грудь вздымалась. Двое служителей держали юношу за ноги и за плечи, а врачи прижимали к скамье руку.
Врачи глядели на волшебницу воспаленными бессонницей, утомленными глазами. На истончившемся, словно обглоданном запястье чернела открытая язва; рука распухла и посинела почти до плеча. Лицо Юлия подергивалось волнами боли, и все же на мгновение показалось, что, сложившись жутковатым подобием улыбки, синюшные губы искривились… Он узнал Золотинку. Узнал, несмотря на изнурительные страдания, которые давно должны были низвести его до животного состояния.
– Ну что? – сказал кто-то из врачей устало и потому как будто бы безразлично. – Мы режем. Пора. Если не поздно…
Праздный народ по всему подвалу притих. Кто-то торопливо перебежал, кто-то вытянул шею, чтобы видеть, как будут резать.
Нечто пронзительное, щекочущее вздымалось в груди Золотинки, оно словно подпирало изнутри, не давая вздохнуть. Глаза похолодели, страстное самоотречение захватило ее крутящим до дрожи в пальцах чувством: «Держи и не отпускай! Держи и не отдавай, что бы ни случилось!» – вот что сказали ей там, где искала она истину. «Что бы ни случилось!» – стучало в висках…
И, всей душой устремившись к Юлию, она все равно не сдвинулась, не в силах была сдвинуться, как во сне.
Как во сне, слышала она въедливый шепоток – резать… резать…
И вдруг с клокочущим звуком в горле Золотинка сорвалась – растолкала Расщепу и Шиста, служителей. Они выпустили больного. Юлий оказался в ее объятиях, стремительных, как выпад.
Измученный Юлий почти не владел собой. Все подавленное всколыхнулось в нем волной, поднявшись на мгновение выше телесных мучений – он подался навстречу. Нестерпимая боль растворилась – пусть это было кратчайшее обольщение – в иных ощущениях. Юноша и девушка сцепились, словно брошенные друг к другу нездешней силой. И словно огонь пробежал между сомкнутыми телами и спаял их намертво. Жгучие толчки боли, которые излучал засевший в запястье Юлия зуб, пронзили и Золотинку. Как собственное страдание она ощутила и рану, и проросшие в кость ядовитые корни зуба. И застонала, изнемогая, чтобы крепче, надежнее свести руки на спине юноши. Сотрясаемый дрожью, он стал податлив.
И тут она поняла, и разумом постигла, и чувством, всем своим существом, что нельзя отпускать. Потому что сейчас начнется страшное.
Чудовищно исказившись лицом, Юлий начал меняться – голова его безобразно разбухла. Не разомкнув рук, Золотинка покосилась, не понимая, что происходит: что-то неясно булькало на вспухших, растянутых губах. Почти без изумления, с каким-то неустрашимым бешенством она наблюдала ужасающие корчи Юлия. Лицо его позеленело и пошло пупырышками, щеки втягивались и пропадали, превращаясь в один растянутый рот, такой широкий, что жуткая щель представляла собой всю голову, лишенную уже и признаков лба. Вспученные, золотистые, с огромными черными зрачками глаза глядели из-под лишенных ресниц и век кожистых мешков.
Сдавленно стонали зрители, кто-то грохнулся на пол в обмороке, кто-то ринулся к двери. Толпа отступила к стенам, а Золотинка держала. Превозмогая себя, она обнимала исполинских размеров жабу: ее длинные задние лапы скреблись по полу, цепляя девушку за голени. От отвращения, кажется, можно было и саму себя уронить, но Золотинка сжимала жабу так, словно силилась сплющить ее рыхлое и осклизлое тело. Под широкой пастью чудовища возбужденно пульсировала белая, дряблая кожа. И когда Золотинка на миг зажмурилась, жаба молниеносно шлепнула языком – это походило на размашистую оплеуху. Золотинка болезненно дернулась, но оплеуха помогла ей, обратив невыносимое отвращение в телесную боль. Воля и злость окрепли. Она вытерпела еще несколько обжигающих ударов языком в лицо. Влажную, покрытую густой слизью, ускользающую тварь трудно было удерживать, приходилось впиваться в мерзкую кожу ногтями…
Как вдруг под руками Золотинки упруго заходила сухая шерсть, и с раскатистым рыком оскалилась ей в лицо жуткая черная морда с горящими глазами.
Могучий хищник дернулся в тисках ее рук, хлестнул тяжелым хвостом по полу. Золотинка сдавленно охнула, сквозь толстое платье проникли когти. В миг внезапной перемены – от омерзения к ужасу – она усомнилась в себе, будто пошатнулась на краю пропасти. Но удержалась отчаянным, надрывным усилием – не расцепила рук! И, справившись, обмерла душой, когда полголовы ее очутились в вонючей пасти, клыки сомкнулись на шее и на темени. Золотинка лишилась самой способности самосознания. Утратила и разум, и чувства. Но руки, сведенные на жесткой под шерстью спине чудовища, держались.
Одна лишь готовность к смерти могла устоять перед нечеловеческим испытанием, ибо дальше смерти ничего нет. Золотинка приняла конец… И выстояла – клыки разомкнулись, свирепым рыком черный зверь пытался прикрыть отступление, яростно изогнул спину, вырываясь, но все это уже ничего не значило.
И вдруг напряженная борьба сменилась павшей на руки тяжестью. Зверь исчез, скинувшись плоским бруском железа, который зашипел в ладонях – жаром дохнуло от раскаленного железа. Ужас сменился болью. Золотинка сдержала крик, ибо с криком должна была выронить жар. Она не подумала: «Выстою!», а сделала это прежде мысли – застыла с расширившимися огромными глазами. Быстро взвившаяся боль достигла предела. Когда нестерпимо бо-о-о-ль-но-о, и ничего больше… Тончайшая гарь слоилась в воздухе.