Рождение волшебницы

– Как бы это сказать, малышка… – смутился он, – я, конечно, совершеннейший Поплева. И в то же время, как бы это выразиться… плод твоего воображения. К сожалению.

– Да? – протянула Золотинка, отступая на шаг.

Поплева, заметно задетый, вздохнул и прижал к груди пятерню:

– Для полноты истины следует признать, что вообще-то… я учитель мудрости.

И тут раздался голос Тучки:

– А ты присядь, малышка! – улыбаясь, Тучка подвинул ей небольшое, уютное облачко.

Она замерла, а он, круглолицый, остриженный, как арбуз, призывно раскинул руки и сказал жалобно:

– А мне?

– Тучка, ты тоже ненастоящий? – сказала Золотинка, не справившись с голосом. – Ты убит?

Круглое лицо Тучки исказилось, он неровно задышал и прикусил зубами дрогнувшую нижнюю губу.

– Прости, родной! – Золотинка сорвалась с места. Залегшее на пути облачко отскочило под ногой, невесомое и мягкое в столкновении. В объятиях Тучки Золотинка разрыдалась.

– Я тоже учитель му-му-удрости, – всхлипывая, промычал он.

Они обнялись все втроем, все трое рыдая. Братья целовали дочку мокрыми губами в мокрые щеки, целовали плечи под непросохшей тканью, в уши целовали и за ушами, там где начинались корни золотых волос, целовали залитые слезами глаза, целовали руки.

– Видишь ли, малышка, – начал Тучка, пытаясь явить собой пример рассудительности, но продолжать не смог, отчаянно зашмыгал носом и остановился, чтобы достать из просторных синих штанин похожий на парус платок. Пока Тучка утирался, воздыхая, Поплева отвернулся, чутко отодвинувшись, и высморкался. Сильно сброшенная, сопля полетела в пространство, посверкивая, и скоро стала, как маленькая, едва приметная в черноте звездочка. Долго-долго она затухала, не теряясь совсем. – Видишь ли, малышка, – кое-как справившись с собой, продолжал Тучка. – Мы, собственно говоря, только проводники. В виду неведомых берегов, где лот показывает тебе то две сажени, то двадцать, а прилив меняет течение, ты бросаешь якорь, чтобы дождаться отлива и принять на борт вожа. Без вожа не обойтись. Словом, мы проведем тебя изменчивыми путями истины.

– Но как долго? – спохватилась Золотинка.

– Самый короткий переход по путям истины считается в два с половиной года, – заметил Поплева. – Пробег поболее – тридцать пять лет. Ну, а так, чтобы в основные гавани забежать, нигде не задерживаясь, так это сто пятнадцать лет будет. Только, кажется, ни один человек еще всех гаваней не обежал.

– Видишь ли, малышка, – продолжал Тучка, – истина существует сама по себе…

– Истина существует! – поднял палец Поплева.

– …Но чтобы истину постичь, нужна вера. Вера в истину. Истина нуждается в вере.

– Воистину так! – подтвердил Поплева, выставляя тот же палец, черный от въевшейся по трещинкам смолы.

– Вера в истину! – продолжал Тучка. – Но вера без любви не уцелеет.

– Святая истина! – поддержал Поплева.

– Истина безмерна. Чтобы выдержать ее испепеляющий свет, нужно укрепленное любовью сердце. Вот в чем дело. Теперь ты понимаешь?

– …Почему мы здесь? – завершил Поплева.

В голосе не слышалось торжества, скорее наоборот, странным образом неуверенность, он оглянулся на брата, и тот прибавил, как бы извиняясь:

– Неважно кто.

– Совершенно неважно! Любовь в тебе. Любовь всегда в любящем, в том, кто любит.

– Неважно, кто поведет – это условность. Пусть это будет двадцатилетний мальчишка, который не умеет подвязать риф-штерта, – извини. Если только ты его истинно любишь…

– Ты на кого намекаешь? – спросила Золотинка не без вызова.

– Не намекаю, а прямо имею его в виду.

Настало продолжительное молчание. С ними невозможно было лукавить. Ведь они были истиной!

И братья прекрасно понимали, что значит это молчание. Они безошибочно верно, с чудодейственной проницательностью постигали тайные душевные движения Золотинки.

– Ты много хочешь, – заметил Поплева.

– Я много хочу, – подтвердила она.

– Значит, будешь несчастна.

– Это уж как придется. Я не гонюсь за счастьем.

– Тогда ты будешь счастлива.

Братья с готовностью оставили трудный разговор, как только перестала продолжать Золотинка. Она подтянула недалеко отлетевшее облачко и устроилась на нем, испытывая потребность создать хотя бы видимость опоры, разложить пространство на верх и низ. Возможно, именно с этого Род Вседержитель и начинал сотворение мира.

Оглядевшись по сторонам, она не увидела во тьме ничего нового. Даже слабая звездочка Поплевиной сопли, удаляясь в бесконечность, померкла. Братья не подгоняли Золотинку. Поплева занялся трубочкой; она явилась между пальцев правой ноги. С обезьяньей ловкостью он поднял трубку на уровень груди и принялся высекать искру, действуя тремя конечностями сразу, что чрезвычайно облегчало дело: руками держал кремень и кресало, а ногой трубку. Когда табак задымился, Поплева сразу же, не теряя времени, вставил трубку ногой в рот и осторожно затянулся.

– Поплева, что ты делаешь? – спохватилась Золотинка. – У меня мурашки по коже… даже неприятно.

Поплева смутился так, что закашлял, поспешно перенял трубку рукой, а ногу вернул на место – то место, где ее и пристало видеть.

– Извини, малышка! Извини! Больше этого не повторится!

– Да нет, пожалуйста! – пошла на попятную Золотинка. – Как тебе удобнее! Просто не по себе стало.

– Дуралей! – мягко упрекнул брата Тучка и отвесил щелчок в темечко.

– Так говорите, два с половиной года?

– Да! Но срок еще не пошел, – пояснил Тучка.

– Мы не вышли из гавани, – добавил Поплева, вынимая трубку и попыхивая дымом.

Сизые туманности медленно расходились прочь; в неспешном вращении они сжимались, плющились, все более и более напоминая собой раздутые в середке блины.

– На Земле, там тоже пройдет два с половиной года? – спросила Золотинка, покусывая ноготь.

– Ну нет, что ты! Меньше! – заверил Тучка.

– На Земле около двух месяцев, – сказал Поплева. – Много три. Ну, а если очень поджаться, то и за полтора можно управиться.

– Полтора месяца! – ужаснулась она.

– То, что случилось с Юлием… О! Это тебе не по зубам! – напористо говорил Тучка. – Если возвратишься без промедления, то и тогда вряд ли сумеешь хоть чем-нибудь облегчить его страдания. А за два с половиной года здесь ты узнаешь много больше того, что нужно…

– То есть с избытком, – не замедлил вставить Поплева.

– …Чтобы справиться с бедой. Через два с половиной года земные беды и напасти станут тебе вот… сущим пустяком. Ты будешь другим человеком. Если вообще человеком. Совершенно другим. Ты сможешь излечить Юлия прикосновением пальца.

– Послушайте, – перебила вдруг Золотинка, – здесь Рукосил бывал? Это ведь его книга.

– Рукосил не был, – ничуть не удивился вопросу Тучка. – Он никого не любит.

– Путь к истине для него навсегда закрыт, – пояснил Поплева.

– И тогда, значит, я смогу вылечить Юлия?

– В интересах истины должен, однако, заметить, – как-то не очень внятно, приглушенным голосом пробормотал Тучка, – что через два с половиной года, ну то есть через два месяца, бедняге уже ничем нельзя будет помочь.

– Иными словами, будет поздно, – смущенно ухмыляясь, пояснил Поплева.

– Сейчас ты не в состоянии помочь, а потом помогать будет некому.

– Кстати! – с деланным воодушевлением воскликнул Поплева. – Через два месяца ты сможешь вернуться, когда захочешь, в любое место Земли. Все будет тебе доступно. Или почти все. А случай может не повториться.

– Вы знаете, где сейчас настоящий Поплева? Тот, что на Земле? Тот, что страдает? – спросила Золотинка.

– Истина выше таких частностей, – суховато заметил Поплева.

– Она как бы парит, – для убедительности Тучка взмахнул руками.

– Я возвращаюсь. Как мне вернуться?

– Ты далеко зашла, – с неверной, словно бы ищущей улыбкой на устах возразил Тучка, – раз уж ступила – шагай. Полузнание, полуистина, полуправда – это, знаешь ли…