Страница 124 из 353
– Простите, – пресекающимся голосом пропищала Золотинка, – могу ли я видеть здесь пигалика Буяна?
– Постой, Видохин! – вмешалась волшебница. – Пусти мальчика, он ищет.
Старик пусто на нее глянул и пропустил. Она очутилась в полутьме и сразу споткнулась – что-то подвернулось под ноги.
– Пусть только мальчишка влезет в лохань с кислотой, я вышвырну его вон, – раздался надтреснутый голос Видохина, возившегося с запорами.
– Пигалик Буян – уважаемый член Совета восьми, – сказала Золотинка как бы в оправдание.
Хозяин и волшебница ступили на лестницу, а Золотинку забыли среди стоячих, в человеческий рост корзин. Смутными грудами здесь различались также ящики и бочки. Узкая деревянная лестница достигала потолка одним долгим пролетом.
Достаточно освоившись во мраке, который разбавлялся светом высоко прорезанных бойниц, Золотинка пробралась к лестнице. Она попала в помещение наверху, такое же захламленное и полутемное: здесь лестница развернулась в другую сторону. Волшебница и Видохин продолжили подъем, не обращая внимания на приблудного гостя.
– Я уезжаю, Видохин, – сказала волшебница.
– А! В добрый путь! – с некоторым усилием пожелал ей добра собеседник.
Старик сипло дышал и хватался за перила.
– Ты болен? – остановилась волшебница.
– А! Да, – словно бы спохватившись, припомнил тот. – Да! Я скоро умру.
Анюта промолчала, и больше они не говорили.
Когда глаза Золотинки поднялись над уровнем пола третьего яруса, взору ее предстал мусор, лепешки засохшей гущи на выщербленных плитах, а в голову шибанул кислый дух красильной мастерской. Цветные окна в мелких круглых переплетах наполняли комнату мутным светом. Из обихода красильни попал сюда широкий дубовый чан, но главное место занимали печи. Очаг у глухой стены содержал в себе два малых железных горна. На противне с золой стояли там почерневшие глиняные сосуды. Две другие печи, кирпичные, располагались справа и слева от очага: одна высокая, квадратная, с несколькими топками, другая приземистая, круглая, без дымохода. Застарелая копоть покрывала стены и потолок. Верхние ступеньки ведущей на четвертый ярус лестницы почернели и даже обуглились.
Чем больше Золотинка приглядывалась, тем больше проникалась тягостным ощущением упадка. На полках и на столах теснились немытые, с запекшимися остатками веществ сосуды, глиняные, оловянные, стеклянные; перегонный куб и реторты. Поверх сосудов клонились в случайных положениях противни, на них опасно громоздились железные и бронзовые приборы: щипцы с хитро изогнутыми хваталками, циркули, ложки на длинных ручках. Долгое коромысло весов, подвешенных на уходящей к потолку цепи, безнадежно перекосилось. Навалом, как дрова, лежали в простенке между окнами незастегнутые, растрепанные книги. Ломаные перья, полузасохшая чернильница.
Осматриваясь в мастерской, Золотинка помнила, что поднялась сюда в поисках пигаликов, и однако же испытала потрясение, обнаружив у себя за спиной скромно выжидающего Буяна с товарищем. Трудно представить, чтобы они не слышали разговора внизу, и вот же не посчитали нужным известить о себе голосом.
Буян не улыбнулся. Товарищ его, моложавый щеголеватый пигалик с длинным мечом на перевязи, Золотинке не понравился. Черних – это было имя второго пигалика – сильно проигрывал в сравнении с Буяном, который оставил в ее душе глубокое впечатление. Холодный взгляд Черниха, как чувствовала она, скользил по поверхности людей и явлений. Ему не хватало основанной на интересе к людям и явлениям пытливости, которая так очевидно проявлялась в повадках Буяна.
Черниха можно было бы счесть красавцем. Туго зачесанные волосы он собирал на затылке в узел, повязанный россыпью чудесных самоцветов. Что-то слишком женственное… Не гляделись на нем чрезмерно широкие штанишки веретеном до колена. Притом, что узенькая, мысом вперед курточка рисовала необыкновенно – не человечески! – тонкий стан.
С изысканной вежливостью Буян представил Любе товарища, Черних, в свою очередь, не затруднился подобрать несколько любезных слов. Однако она растерялась – и оттого, как глянула на нее при имени «Люба» волшебница Анюта, и оттого, что не решилась прямо обратиться к Буяну с делом. Временное убежище, удалившись от пигаликов, она нашла в книге.
Это оказалось сочинение Льва Антожимина «О различиях и сходствах вещей». Разгадывая прочитанное, она сбивала лихорадочный жар своих намерений и, верно, находила в этом отдохновение, оттяжку неизбежного.
– Оставь, щенок! Кто тебе разрешил?! – с ничем не оправданной грубостью Видохин рванул книгу. Золотинка не далась просто от неожиданности – уцепилась.
– Видохин! – волшебница поднялась со стула. – Что ты делаешь? Подожди!
– Некогда ждать! – огрызнулся старик. – Отдай, щенок! Двадцать капель жизни я потратил на тебя, бездарно потратил, отдай!
Он злобно толкнул ее вместе с книгой и обессилено повалился в кресло с полукруглыми, как днище лодки, боковинами.
– Такая медлительность во всем, великий Род! Миг за мигом уходит понапрасну. Чем я занят?
Последнее замечание при таких обстоятельствах звучало особенно потешно, но никто не ухмыльнулся; напротив, и Анюта, и пигалики глядели на старика озадаченно. Видохин вызывал жалость: обрюзгшее, покрытое седой щетиной лицо его утяжелилось, до грязного пола провисли непомерно широкие рукава. Дорогой, куньих мехов плащ ученого, крытый зеленым бархатом, невообразимо истрепался. Мех облез, ткань прохудилась, изъеденная жжеными и ржавыми пятнами, засалилась на груди, как броня.
– Так вот умер Новотор Шала, ничего не достигнув, – проговорил Видохин, не замечая собеседников. – Его единственное создание – а что еще? – этот мальчишка, щенок Юлий! Щенок предал его на второй день после смерти учителя – женился! Злая насмешка над учением и жизнью ученого! Жаль, что Новотор уже не может этого увидеть. Он получил бы хороший щелчок по носу.
Заговорил Черних – с тем плохо прикрытым самодовольством, какое Золотинка от него и ожидала.
– Вы, люди, – начал он, пытаясь придать голосу нужное смирение, – очень уж озабочены смертью. Она так пугает вас, потому что каждый из людей чудовищно одинок.
Золотинка покосилась на Буяна: он потупился, никак не выражая отношения к словам товарища.
– Вздор! – встрепенулся Видохин. – Я не боюсь смерти! Это вы боитесь, что я сдохну! Я должен вам одиннадцать фунтов золота.
Черних неловко усмехнулся, Буян начал краснеть.
– Не сказать, чтобы мы были в равном положении. Если я получу, то все. Если получите вы – то жалких одиннадцать фунтов золота. Вечность против одиннадцати фунтов! Неравные ставки! – он захихикал, обнажая пустой рот с изъеденными духом кислоты зубами.
И пробормотал сам себе:
– Если успею…
Желая оставить тягостный предмет, волшебница вспомнила Золотинку:
– Так что же ищущий мальчик с необычным именем Люба отыскал в таком скучном труде, как сочинение приснопамятного Льва Антожимина? Прочти нам.
Золотинка послушно взялась за отложенную было книгу:
– «Знающий не говорит, говорящий не знает».
При легких звуках прозрачного голоса Видохин насторожился:
– Ты кто такой?
– Меня зовут Люба. Вообще-то я пришла… хотела видеть Буяна.
– Что несет этот мальчишка? – Видохин повернулся к волшебнице.
– Девушка, – поправила Анюта, не спуская с Золотинки взгляда.
– Вздор! Пустяки! – отрезал Видохин. – Штука в том, что я прошел мимо… обок, вскользь. Нужно возвратиться и поискать. Так бывает: десять раз ты прошел, а вот она лежит – истина! – Обтянутая черным рука его выскользнула из опадающего рукава и потянулась пальцем к Золотинке. – Сорок лет назад я прочел это: знающий не говорит, говорящий не знает! Озарение! Вспышка! Я дрожал в ознобе, я понял, как мир устроен. А ты, испытал ты потрясение? Отвечай, мальчишка!
– Нет, – созналась Золотинка.
– С тобой покончено! Тебе больше незачем жить! Сколько бы ты еще ни прожил: десять лет или сто, каждый прожитый час будет напрасной тратой божественного дара! Ты дурак. – Речь Видохина обрела стремительность, старческий затруднительный дребезг сгладился страстностью. Он пытался пристукнуть подлокотник кресла, но тяжелый рукав шубы, взметнувшись, поглотил порыв. – Истина не для всех! Сорок лет назад я замкнулся и ушел. Я не знал жизни. Не знал наслаждения, не ведал радости, не ведал тоски – шаг за шагом приближался к открытию. Остались последние полшажочка, и вот – не успеваю… Сорок лет назад я запечатал бутылку сладчайшего вина, поклявшись открыть ее, когда найду любомудрый камень. Вот она стоит – нетронутая бутылка уксуса. – Обожженный палец с широким ногтем указал вверх, под потолок, где темнел на полке покрытый жирной копотью сосуд, лохмотьями пушилась и висела на нем сажа.