Королевская шутиха

— Вот тогда и приходи, — сказала я, отнимая у него всякую надежду. — Тогда и будешь заявлять о своих правах на меня… если, конечно, я останусь здесь.

— Но не забывай: мы помолвлены.

Я пыталась прочитать по его лицу, о чем он думает, но не смогла. Меня это рассердило.

— Кем помолвлены? Какими-то старухами, которые устроили это больше для себя, чем для нас? Ты хотел большего?

— Я хочу знать, как ты ко мне относишься, — не сдавался Дэниел. — Я очень долго ждал, пока вы с отцом доберетесь до Парижа, потом до Амстердама. Месяцами мы ничего не знали о вас. Терялись в догадках. С ужасом думали: вдруг вас схватили? И когда вы, наконец, оказались в Англии, я подумал, что ты обрадуешься… обрадуешься… нашему дому. И что потом? А потом я слышу, что вы с отцом не захотели жить у нас. Вы решили нанять дом и жить самостоятельно. Что еще удивительнее, ты продолжала ходить в мальчишеских одеждах и помогала отцу не как дочь, а как сын. Потом ты и вовсе покинула отцовский дом, будто его защита ничего для тебя не значила. А теперь ты — шутиха короля.

Дэниела что-то мучило, и я быстро поняла, что именно. Мне не понадобился дар ясновидения — хватило обостренной интуиции девчонки, превращающейся в девушку.

— Ты думал, что я брошусь тебе на шею, — усмехнулась я. — Как же иначе? Ведь ты меня спас. Пугливую девочку, только и мечтающую, как бы выйти замуж и покрепче ухватиться за мужчину. Ты думал, я шагу не могу ступить без мужской поддержки?

Его лицо стало пунцовым, а голова несколько раз дернулась. Я попала в точку.

— Так знай же, ученик, еще не ставший врачом. Я побывала в стольких местах и столько повидала, что тебе и не снилось. Ты вряд ли жил с ощущением, что этот день может оказаться последним. Не дай тебе Бог попасть в передряги, в каких побывали мы с отцом. Но у меня ни разу… слышишь, ни разу не было в мыслях прилепиться к мужчине и уповать на его помощь.

— Ты не…

Он лихорадочно подыскивал слово, точно описывающее его мальчишеский гнев.

— Ты не… ты рассуждаешь не как девушка.

— Слава Богу, Он не обделил меня мозгами.

— В тебе нет… девичьей покладистости.

— Спасибо матери. Она не растила меня рабыней.

— Ты не… — Дэниел распалялся все сильнее, уязвленный моей неблагодарностью. — Если бы я мог выбирать из нескольких девушек, я бы тебя не выбрал!

Эти слова утихомирили меня. Некоторое время мы с Дэниелом смотрели друг на друга. Мы стояли рядом, но оба ощущали возникшее расстояние.

— Ты хочешь заключить помолвку с другой девушкой? — спросила я, немного потрясенная его словами.

— У меня нет другой девушки, — неохотно признался он. — Но мне не нужна девушка, которой не нужен я.

— Да ты пойми, что дело не в тебе, — попыталась объяснить я. — Дело в замужестве. Просто я вообще не хочу выходить замуж. Что такое замужество, как не женское рабство? Женщины идут в это рабство, надеясь на защиту мужчин, а те не в состоянии их защитить!

Отец недоуменно поглядывал на нас. Наверное, он думал, что мы станем ворковать, как голубки. А мы сердито смотрели друг на друга и молчали. Потом Дэниел повернулся и отошел на пару шагов. Я прислонилась к холодной каменной арке и просто ждала, что будет дальше. Вдруг он сейчас уйдет, и мы уже никогда не увидимся? Я представила, как рассердится мой отец: ведь своим упрямством и несдержанным языком я ломала и его будущее. Если Дэниел и его мать сочтут себя оскорбленными моей заносчивостью, мы лишимся поддержки. Тайная еврейская община в Англии была замкнутым мирком, и стоило этому мирку отказаться от нас, нам не останется ничего иного, как снова пуститься в скитания.

Дэниел все-таки взял себя в руки. Он снова подошел ко мне.

— Ты напрасно меня дразнишь и сердишь, Ханна Грин, — дрожащим от напряжения голосом сказал он. — Что бы ни было, но мы обещаны друг другу. Ты в своих руках держишь мою жизнь, а я — твою. Нам нельзя ссориться. Мы живем в опасном мире. Вместе легче заботиться о безопасности.

— Безопасность не для нас, — холодно ответила я. — Должно быть, до сих пор тебе везло, если ты считаешь, что такие, как мы, где-то могут чувствовать себя в безопасности.

— В этой стране условия лучше, чем во многих других. Она сможет быть нашим домом, — убежденно произнес Дэниел. — Мы с тобой поженимся. У нас родятся дети, которые будут жить как настоящие англичане. Они ничего не узнают об опасностях, через которые прошли мы. Мы даже можем не рассказывать им о твоей матери, о ее вере. И о том, во что верили мы, тоже не скажем.

— Еще как скажешь! — пророчески заявила я. — Это ты сейчас так говоришь. А стоит родиться первому ребенку, и ты не сможешь утаивать от него, кто мы на самом деле. Ты будешь стараться зажигать свечу по пятницам и не работать по субботам. Быть может, ты станешь знаменитым врачом, но ты будешь тайно делать сыновьям обрезание и учить их молитвам. И меня заставишь научить дочерей печь опресноки, не есть мясо вместе с молоком и следить, чтобы из куска купленной говядины вытекла вся кровь. Как только у тебя появятся свои дети, тебе захочется научить их заповедям и законам предков. Это что-то вроде болезни, передающейся из поколения в поколение.

— Это не болезнь, — вдохновенно прошептал Дэниел.

Осторожность была у нас в крови, и, даже ссорясь, мы не повышали голоса. Мы всегда помнили, что у теней, стен и ограды есть уши.

— Не оскорбляй дар, называя его болезнью, — добавил он. — Мы — избранные, и нам завещано хранить нашу веру.

Если бы разговор касался чего-то другого, я бы стала спорить просто из чувства противоречия. Но слова Дэниела затронули во мне глубинный пласт. Я любила свою мать и не могла отринуть ее веру.

— Согласна, — сказала я. — Это не болезнь. Но от этого гибнут, как от поветрия. Сначала погибла моя бабушка, потом тетка, а за нею и мать. И ты предлагаешь мне продолжение жизни, полной страхов. Нас впору называть не избранными, а проклятыми.

— Если не хочешь выходить за меня, выйди за христианина и делай вид, будто это и есть твоя истинная вера. Никто из наших тебя не выдаст. Я не стану принуждать тебя к браку со мной. Можешь отрицать веру, за которую погибли твои мать и бабушка. Достаточно одного твоего слова, и я скажу твоему отцу, что хочу освободиться от помолвки.

Я колебалась. При всей своей безрассудной смелости я не решалась заявить отцу, что намерена разрушить его замыслы. Я не могла сказать старухам, которые устраивали помолвку, думая лишь о моей безопасности и будущем Дэниела, что замужество меня не привлекает. Я хотела невозможного: оставаться свободной и не быть отвергнутой еврейской общиной.

— Не знаю, — сказала я, прибегая к женской хитрости. — Я не готова сказать… В общем, пока не знаю.

— Тогда слушай тех, кто знает, — сурово ответил Дэниел, усмотревший в этом способ обуздать меня. — Ты же не можешь воевать со всеми. Нужно выбрать свою принадлежность к какому-то кругу и на этом успокоиться.

— Для меня это слишком высокая плата, — прошептала я. — Тебе, как и всякому мужчине, понравится такая жизнь. В доме все крутится вокруг тебя. Дети ловят отцовское слово. Ты сидишь во главе стола и произносишь молитвы. А для меня стать женой — значит потерять все возможности. Не стать той, кем я могла бы стать, и не сделать того, что могла бы сделать. Мне будет оставлена роль твоей служанки. В лучшем случае — твоей помощницы.

— Дело тут не в твоей национальности, а в том, кем ты родилась, — спокойно возразил Дэниел. — Выйдешь ли ты за еврея или за христианина — в любом случае ты станешь служанкой своего мужа. А кем еще может быть женщина? Неужели ты начнешь отрицать не только свою религию, но и свой пол?

Я молчала.

— Ты — вероломная женщина, — медленно выговаривая слова, сказал Дэниел. — Ты способна предать саму себя.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Зато правдивые, — заметил он. — Смотри, что получается. Ты — еврейка, молодая женщина, помолвленная со мной, и все это ты отрицаешь. Ты кому служишь при дворе? Королю? Семейству Дадли? А им ты верна?