Гордое сердце

— Сюзи, ты уверена в этом?

Она ответила твердо:

— Уверена.

Сюзан спала крепко, пока ее не разбудило солнце, заливающее светом комнату. Когда Марк ушел, она набросилась на домашнюю работу с радостью, какой никогда не испытывала от работы. Она была удовлетворена, словно утолила голод. Она весело взбежала наверх и начала переворачивать матрацы и взбивать подушки. Она мыла полы, подметала, вытирала пыль, а затем уселась на подоконник и начала мыть окна. Ее волосы развевались на осеннем ветру. Она работала с радостью, радовалась чистоте, выходившей из-под ее рук, радовалась порядку и свежему виду своего дома. В работу она вкладывала лишь часть своего существа и осознавала это. Она сбежала вниз по лестнице, когда в полдень распахнулись двери и вошел Джон; он держал Джейн за руку, у него были порозовевшие щеки и карие, необычайно спокойные глаза.

— Молоко, — сказал он. — Хлеб.

— Сейчас будешь обедать, — пообещала она ему.

— Мне его покормить? — спросила Джейн с просьбой в светлых глазах.

Но Сюзан покачала головой.

— Сегодня я хотела бы покормить Джона обедом сама, — ответила она.

— Я вернусь после обеда, — сказала Джейн, вышла и тихо прикрыла за собой дверь.

Когда они остались одни, Сюзан умыла Джона, усадила его на детский стульчик и покормила. За едой он рассказывал обо всем, что делал.

— Я построил дом, — говорил он, — большой дом.

— Правда, миленький?

Она рассматривала его, она его обожала и любила до такой степени, что у нее болело сердце. Он был прекрасен. Именно такого она вынашивала в своих мечтах — ребенка с глазами Марка и ее губами. Когда он наелся, она отнесла его в кроватку, раздела и уложила. Он посмотрел на нее верными глазами Марка, так что ей стало не по себе от любви. Но и когда она страстно желала иметь много детей, она все же сознавала, что часть ее существа находится в ожидании чего-то большего и не участвует в действе рождения. Она гнала от себя подобные мысли и с головой окуналась в жизнь, которую она для себя выбрала.

В конце лета Сюзан с болью подумала, что ей будет очень не хватать Дэвида Барнса, не хватать его и всего, что он предоставил ей в старом танцевальном зале, в своем ателье. Тогда, ночью, когда они с Марком решили родить второго ребенка, она частью своего существа находилась в отчаянии. Но дни пролетали незаметно и счастливо и без Дэвида Барнса, даже если она не занималась ничем, кроме домашнего хозяйства, Джона и Марка.

Однажды Марк удовлетворенно заявил:

— В этом году летом у меня было слишком много работы. Наконец мы снова сможем немножко поговорить. Осенью и зимой недвижимость покупают редко.

Он даже не знал, что не только он, но и она была завалена работой. Ему как раз снова прибавили зарплату, он был счастлив, что дела у него идут успешно и был преисполнен желанием подробно рассказать о событиях всего дня. Когда они вместе сидели за столом, или когда Сюзан шила при свете лампы, она слушала мужа и была совершенно удовлетворена этим. Да, совершенно удовлетворена, кроме тех мгновений, когда в отблесках камина до нее доходил шум ветра в лесу. В такой момент она поднимала голову и прислушивалась. Но Джон лежал наверху в теплой постельке, спал, и все было в порядке. Они жили в атмосфере уверенности, и один день сменял другой в обкатанном ритме, который был ей знаком всю жизнь. Но когда Сюзан слышала звук ночного ветра, она чувствовала и знала, даже не осознавая, почему, что существует еще нечто большее, хотя и была совершенно удовлетворена своей судьбой. А когда они с Марком шли наверх по лестнице и обнимали друг друга, преисполненные любви, она видела перед собой широкие и пустые лестницы, по которым еще не ходила.

Но в большинстве случаев она казалась сама себе такой же, как и все прочие женщины. В Рождество она уже знала, что у нее будет еще один ребенок, и была рада этому. Она сказала об этом Марку, и тот нежно взял ее за руку и долго так держал.

— Иногда мне не верится, что именно ты являешься матерью моих детей. У меня такое чувство, что ты могла бы сделать себе отличную карьеру. Я тебя не стою.

— Не говори этого, — ответила она резко. — Ты даже не представляешь, как мне не нравится, когда ты говоришь такие вещи.

— А если я действительно чувствую это?

— Даже если ты это чувствуешь, никогда не говори мне об этом, — попросила она.

— Почему?

— Не знаю.

Но она знала. Потому что она хотела считать себя равной ему. Хотела иметь ощущение равноценного партнерства. Ведь как только рядом не оказывалось ни Марка, ни Джона, она мгновенно начинала чувствовать себя одинокой. Она раздумывала, таковы ли другие женщины, есть ли у них потребность протянуть руку и прикоснуться к живому существу, встретиться с ним взглядом, услышать голос и произнесенные слова, чтобы не было ощущения, что мир состоит из несчастных одиночек. Но она не могла спросить об этом ни у кого.

«Даже если бы я и спросила, мне не помогло бы это, — размышляла она. — Я такая, какая родилась, и не могу измениться от того, что другие женщины чувствуют иначе».

Когда Сюзан смотрела в будущее с тем предчувствием, которое время от времени охватывало ее, она видела себя, идущую по пустынной дороге своей жизни в полном одиночестве. Там не было ни Марка, ни детей, ни друзей. Она снова сошла с холодной, пустынной дороги и бросилась в настоящее. Ее видение, пожалуй, не имело глубокого значения. Будущее каждой жизни выглядит по-своему, совсем не так, как реальное настоящее. Оно пугающе великолепно.

Она же должна быть и в действительности является такой же, как и все прочие женщины. Она готовит, шьет, читает, играет на рояле и слушает Марка. Она заботится о Джоне и уже начала рассказывать ему первые сказки, которые он жадно слушает, хотя и понимает их только наполовину. Она терпеливо выносит рассказы Джейн, полные тоскливого наслаждения, о своей юности в Лондоне, где она помогала на кухне в большом доме, жители которого во время войны переселились в Канаду. Ее работодатель был слишком стар, чтобы пойти на войну, а так как он поздно женился, то у него не было сыновей, которых он послал бы воевать за Англию, и потому он принял решение эмигрировать со всеми дочерями и всей прислугой.

— Нас, прислуги, было двенадцать человек, — сказала печально, но с гордостью, Джейн. — С ним чуть было не случился удар, потому что по возрасту он не мог идти на войну. И поэтому мы уехали из Англии, и он захватил с собой и экипаж, и коней, так как считал, что ездить на автомобиле вредно для здоровья детей. У него было свое мнение. А после он лишился средств к существованию и ужасно страдал из-за этого. Мне так жалко богатых людей. Мы, бедные, привыкли ничего не иметь. Но когда обеднеет богач, это становится для него катастрофой. Лучше ничего не иметь. Тогда человек рад даже той малости, которую имеет.

Она смотрела на худое, честное лицо Джейн и испытывала чувство вины, потому что у нее было всего много.

В январе почтальон принес ей узкий голубой конверт с парижским штампом.

— Тут вам какое-то письмо из-за границы, миссис Кининг.

Оно пришло от Дэвида Барнса и состояло из строгого вопроса, нацарапанного поперек целой страницы: «Почему вы теряете время?» — писал он своим угловатым почерком на голубой бумаге.

Она засмеялась, скомкала бумагу и выбросила. Ее ребенок родится в июне. Джон уже большой. Дом у нее в порядке, и сад весной будет полон цветов, и для людей, которые будут проходить по улице, их краски будут весело сиять, словно флажки на ветру. Теперь же, когда она целый день сидит дома, к ней часто приходят старые знакомые и усаживаются на диван у большого камина. Весной, которая наступила очень рано, в саду на лавочке, сделанной Марком, они беседуют и обмениваются сплетнями, жалуются на избыток работы. Сюзан слушает их, улыбается, но сама говорит мало. Все эти зрелые женщины постоянно напоминают ей детей, которых она помнила с самого раннего детства; уже тогда им хотелось как можно быстрее открутиться от своих обязанностей, чтобы можно было насладиться веселыми играми или кино. Она их любит и сочувствует им; она говорит с ними об их проблемах и почти стыдится, что ей не на что жаловаться. Зима быстро умчалась, наступила ранняя весна, а Сюзан лишь укрепилась в своей решимости жить счастливо.