Страница 69 из 103
Они двигались прямо на него.
Кто-то, их много, они приближаются. И по мере их приближения он ощущал, как будто рок, будто материальная, тягучая лава, движется впереди них медленная, неотвратимая, пригибающая к земле волна холодной, исступленной и непримиримой лютой злобы.
Пытаясь определить направление, откуда ЭТО надвигается на него, Сашка завертел головой и вдруг обнаружил, что стоит на просеке.
Искал дорогу, называется! Нашел, вышел на нее и не заметил.
— Черт! — прошипел он и заскакал, проваливаясь в снег, по заметенной дороге в сторону, противоположную той, откуда ЭТО шло. — Черт! Совсем спятил! — обругал он себя и заспешил прочь с дороги, проламываясь сквозь кустарник. — Джой! За мной! Прячься!
Джоя не нужно было уговаривать. Он и сам чувствовал исходящее от неведомого врага зло.
Звук приближающегося отряда усиливался. То, что это отряд, и, похоже, многочисленный, уже не было сомнений.
Бряцание металла и размеренный, то слитный, то вразнобой, топот коней… Всадники двигались шагом.
Шагом, в такой яростной злобе, которая должна была бы бросить их в галоп, в бешеную скачку, заставить кричать, надсаживая глотку, и рубить, рубить, рубить… — невероятно.
И вот он увидел их и больше не мог оторвать взгляда, забыв о холоде.
Сначала показался авангард. Рыцари в белоснежных, похоже, покрытых эмалью доспехах двигались, как призраки в лунном свете. На мордах лошадей висел иней. Из конских ноздрей и узких прорезей в шлемах рыцарей вырывался пар. На копьях качались флажки.
Первыми ехали шестеро всадников с «Т»-образными прорезями на шлемах, напоминающих ведра, со взведенными арбалетами у луки седла. Кони тоже были в доспехах белого цвета.
Хвост колонны уходил в бесконечность.
Рыцари покачивались в седлах.
«Очки!» — вспомнил Воронков и тут же пожалел, что не испытал забавную находку в бункере.
Тихонько-тихонько, затаившись в своем кустарнике в каких-то десяти метрах от дороги, он начал вынимать из-под пепельной шинели очки.
Один из рыцарей, с прорезями забрала, напоминающими хищный оскал, повернул голову в сторону, где прятался Сашка.
Воронков замер.
«Он чует мой запах…» — возникла немедленно мысль, порожденная, видимо, сложной ассоциативной цепью.
Но рыцарь отвернулся.
Воронков возблагодарил судьбу за то, что белесая, седая шинель скрывает его в заснеженном лесу, а золотые погоны не блеснули в лунном свете.
А не блеснут ли очки?
«Нет ли у них привычки стрелять по всем подозрительным бликам?» — подумал Сашка, видя что многие, из проезжающих в колонне, держат наготове арбалеты, хотя и взведены они не у каждого.
И все же он решился надеть очки.
Поначалу лес в очках сделался светлее. И только. Потом вокруг засиявших белизной рыцарей начали проявляться черные колыхающиеся, как засветка вокруг свечей в старых черно-белых телефильмах, тени. И тут он увидел отчетливую дорожку своих следов, о которой почти забыл. Они и без очков читались явственно, но теперь контрастно выделялись на снегу!
«Идиот!» — обругал себя Сашка.
Потом появился сетчатый экран и начала двигаться по нему как-то неуверенно знакомая надпись: «Оп…»
И все.
И все потемнело.
Сашка снял вырубившиеся очки и нашел себя на берегу замерзшей речки, на крутояре, покрытом заиндевевшей травой.
Но снега не было. И потеплее в безветрии.
Вечер. Закат. Пейзаж с крутого холма захватывает и тянет взлететь.
У горизонта на фоне светлой полосы неба одинокая скала, похожая на колокольню.
И кровавые языки облаков.
— Джой?
«Я здесь, хозяин!»
Нет, теперь Воронков не сомневался, что его перекинуло в другой мир, потому что почувствовал момент перехода — уже знакомое, но всякий раз немного иное ощущение дискомфорта и сдавливания со всех сторон.
Он начал спускаться к реке, всматриваясь в отражение противоположного берега в стекловидной поверхности льда.
Хотел попробовать носком кроссовки лед. Не для того, чтобы попытаться перейти по нему реку, вот еще, но просто так, из академического интереса. Но не успел.
Он вновь пережил комплекс ощущений, сопровождающих переход, но момент исчезновения одного мира и появление другого, как и всегда, пропустил.
Новое место, куда его швырнуло, оказалось совершенно непримечательным. Это была темная комната. Угадывались два окна впереди, завешенные шторами, через которые пробивался свет, как показалось, от уличного фонаря. Какие-то смутные предметы читались в темноте. Возможно, это были диван, два кресла по бокам, торшер рядом с одним из них и телевизор в простенке между окнами.
То есть, совсем ничего интересного…
Кроме одной детали. В комнате кто-то прятался.
Сашка сделал неуверенный шаг, ударился обо что-то ногой, ниже колена, непроизвольно зашипел и услышал из темноты вопрос, который можно было бы интерпретировать как «Юзеф?», если бы это имя произносил удод или злой робот из старого фильма.
После чего декорация снова сменилась.
Теперь он, подламываясь на только что ушибленной ноге, боясь запутаться в полах шинели, некоторое время сбегал по осыпающемуся склону из мелкого, рокочущего в движении гравия, все время глядя под ноги и не в силах осмотреться.
Впереди него скатывался поскуливающий Джой.
Потом Воронков таки споткнулся, юркнул вперед и, распластавшись в полете, увидел, куда же ссыпается этот чертов гравий — в неимоверной глубины ущелье, по которому протекает ручеек (или полноводная река?) — он не успел оценить высоту, с которой предстояло падать вместе с собакой, только и успел — испугаться.
В этот момент он вновь очутился в другом месте и так далее… Движение ускорилось… На радость или на беду. Миры сменяли друг друга в калейдоскопической неповторяющейся последовательности. Он словно ступил-таки на эскалатор, сойдя со скрипучей, подламывающейся лестницы.
Он успевал сделать два-три шага, не успев осмотреться, и мир немедленно менялся. День внезапно менялся на ночь, вечер на утро, а утро на непонятно что. Времена года и суток в разных мирах принимали порой уродливые и пугающие формы.
Только сам переход из мира в мир не баловал разнообразием. Каждый раз Воронков оказывался будто между огромными плохо пригнанными шестернями, пудовые, угловатые зубья которых были покрыты мягким материалом. Не рвали, не травмировали, а только мяли. Причем как физически, так и морально, так сказать, — эти зубья будто проникали через тело и перебирали нервы, как струны арфы.
Только в одном мире, как ему казалось, он задержался на некоторое время. Но воспоминания об этом остались какие-то смутные, как о полузабытом сне.
Паузу он почувствовал сразу… Сам переход в следующий мир был куда медленнее, чем предыдущие. И догадался, что в этом мире он задержится снова чуть больше.
Белый шум. Ощущение тесноты в огромном просторном мире. Целый букет неприятных, дискомфортных, но нераспознаваемых ощущений.
Ну, никак у него не получалось, подобно Альбе, изощренно скользить меж реалий, тасуя места и расстояния.
Вместо этого всякий раз выходило какое-то шокирующее рандеву с новыми декорациями и обстоятельствами. Как бы ты топаешь там и тут ногой, надеясь по звуку найти нужный тебе люк, а он оказываетя с милым сюрпризом. Стоит на него заступить, хоть на краешек, — кувырк! — и ты уже там.
Можешь начинать радоваться.
Но Сашка не радовался. Было в этой методике что-то на редкость бездарное.
И куда она завела его на этот раз?
Воздух был горячим. И слабенький ветерок не освежал его. Он тоже был горячим. Песок под ногами пересыпался с подвижностью изумительной. Идти по столь ненадежной поверхности было тяжело.
— Я с детства склонен к перемене мест… — процитировал Воронков, сбрасывая с плеч на землю тяжелую шинель.
Фляжку он перевесил на ремень защелкой, а кортик почему-то захотелось спрятать, и он пристроил его под куртку, накинув короткую кожаную петлю на плечо и продев ее под сбрую «Мангуста». «Змей» с «Мангустом» на удивление хорошо ужились в непосредственной близости и движениям не мешали.