Весенний шум

И все-таки она шла сказать ему, что согласна, что поедет хоть на край света, несмотря на то, что огорчит и взволнует этим родных. Она тревожилась больше всего за материальную сторону — фабзавучная стипендия была небольшой, брать у отца, если поступаешь против его воли, нельзя, а билет до Москвы стоит дорого. Как ни кинь — а материальная зависимость штука плохая!

Она позвонила у двери. Он открыл сам и крикнул кому-то стоявшему или сидевшему в комнате: «Нет, дорогая моя, это Теккерей, а не Филдинг!» А потом только сказал Маше: «Здравствуй, ко мне приятель зашел с той самой девушкой…»

С той самой? В глазах сразу потемнело.

Девушка сидела у маленького круглого столика и громко смеялась. В руке у нее был томик с заглавием «Ярмарка тщеславия». Насмеявшись вдоволь, девушка поздоровалась с Машей, не обратив на нее никакого внимания, и сказала простодушно:

— Я, когда читаю, никогда не запоминаю автора… Убейте меня, не знаю авторов своих любимых книг… Я же не сама в библиотеке беру, мальчики приносят.

И она снова рассмеялась.

«Я ее где-то видела», — подумала Маша. Но вспомнить сразу не могла. Где-то видела… А, да ведь она очень похожа на Пышку из кинофильма по Мопассану. Такая же сдобненькая, простоватая…

Сергей болтал с приятелем, с девушкой, изредка обращался к Маше. «Чего он дразнит меня? — зло думала Маша. — Любуется этой «Пышкой», развлекает разговорами… А приятель вроде мебели, ни во что не вмешивается, помалкивает. Привел эту красотку, сделал дружескую услугу…»

Короче говоря, Маша вскоре ушла. Сказала, что ей некогда засиживаться, поклонилась и вышла в коридор.

Сергей вышел за нею.

— Понимаешь, пришли без предупреждения, — начал он.

— Ты же хотел познакомиться с ней поближе! Без предупреждения!

—…А нам надо бы с тобой поговорить. Как ты решила? Едешь?

— Никуда я не еду, — выпалила Маша неожиданно для самой себя. — Мне надо к экзаменам готовиться, в вуз поступать.

О вузе не было ни разу разговора.

— Мы еще обсудим… Я позвоню тебе, — сказал Сергей и открыл ей дверь. Он не поцеловал ее — и это было наполнено величайшим смыслом с точки зрения Маши. Ясно, он спешил в комнату, к той, «Пышке»…

Маша вернулась домой злая-презлая. Она не знала, куда девать свое раздражение, и устроила стирку. Стирала с ожесточением, мылила и терла свои чулки и рубашки, и раздражение ушло в работу. Стирка не раз выручала ее: за этой работой Маша, казалось, забывала свои обиды.

Когда успокоилась немного, взялась за учебники. За два учебных года в ее группе прошли школьную программу второй ступени. Но не все предметы давались Маше легко, не все разделы были усвоены хорошо. На подготовку к экзаменам должно было уйти все лето. Времени на отдых не оставалось.

Вольно или невольно, вопрос о совместном с Сергеем отдыхе отпадал сам собой. «Оно и к лучшему, — думала Маша, — слишком я стала податливой и расслабленной. Если бы он любил меня, он вел бы себя иначе, он сказал бы прямо. Значит, люблю его я, и именно я попадаю в глупое положение жалкой попрошайки. Так неужто у меня не хватит силы воли?»

Ее рассуждения были как-будто правильны и логичны, и вдруг она с ужасом вспоминала его сообщение о болезни… Что это, правда или нелепая игра? И если правда, то вправе ли она оставить его в такую минуту? Оставить его, дороже которого у нее никого нет! Его, чья фотография висит у нее над столом, — вот он тут, рядом! Но не он ли сам своим поведением подчеркивает, что он не нуждается в ней?

Маша изредка продолжала посещать клуб журналистов. Редакция комсомольской газеты время от времени посылала ей приглашения на литературные вечера и встречи. С любопытством и удивлением рассматривала Маша живых писателей, рассказывавших о своей работе, читавших стихи.

Один писатель ей особенно запомнился. Он читал свои стихи, энергично помогая руками, закругляя что-то в воздухе, обнимая мир, нанося удары невидимому противнику. Стихи были хорошие, боевые, они запоминались:

С утра по следу встречному,

Как первая любовь,

Взволнованным разведчиком

Выходит день любой,

Окраинами грохает

И, удлиняя год,

Гречихами, горохами

И маками цветет…

Но с каждой строкой поэт распалялся все больше. И когда он дошел до строк о том, что его день «Судьбы рога напористо ломает на ходу», — он протянул обе руки вперед и как бы сломал рога этой судьбы. И так энергично, что сидевшие в первых рядах девушки отодвинули свои стулья немного назад, словно испугались.

Маша шла домой и думала об этих стихах. Надо ломать рога судьбы… Это прежде говорили: судьба, или — не судьба. Сами ничего поделать не могли, вот и валили на судьбу. А для женщины и вообще ничего, кроме судьбы, не оставалось.

Судьба… Каждый сам себе определяет ее. Но не умом только, а всей своей душою, сердцем, а потом уже и умом. Почему у нее жизнь с самого начала пошла так круто, так необычно — и так тяжело? Судьба? Нет, не в судьбе тут дело. Дело в ее натуре, порывистой, увлекающейся, впечатлительной. Маловато рассудка, совсем нет расчета.

Расчет Маша просто презирала. Ей казалось, что если прежде все держалось на расчете, на выгоде, то теперь надо поступать наоборот. Благородно только бескорыстие, только безымянный подвиг, только анонимная доброта. За всякую другую доброту поблагодарят, и получится, что делаешь ради этой благодарности. И подвиг надо совершить, как в известной сказке, — никому незнакомый гражданин спас девочку из огня и уехал, не назвавшись. А если тебя славить начнут, выйдет, что ты ради известности…

Вероятно, Маша не была последовательной до конца. Обдумывая тот или иной свой поступок, она не поступала так уж совсем безрассудно и нерасчетливо. Но самой ей было никак не разобраться, допустим ли расчет в поступках современного человека, и какой расчет, и насколько он допустим. Она пока что просто презирала людей расчетливых.

В клубе журналистов Маша познакомилась с Осей Райкиным. Как это получилось — она тотчас забыла, и болтала с Оськой так, словно с самого детства бегала с ним вместе по улицам.

Ося имел вид заправского спортсмена: и зиму и лето он ходил в спортивном лыжном костюме, потому что другого не имел. Рослый, статный, он с точки зрения многих был красавцем, но Маша этого оценить не могла: Оська был белобрыс, а это качество, с точки зрения Маши, свидетельствовало лишь о скупости природы, пожалевшей красок на светловолосого человека. Маша сама была белобрыса и светлоброва и считала это своим большим пороком.

Оська был добрый и веселый, он умел здорово драться. Однажды, когда они шли откуда-то вместе, встречный подвыпивший парень хлопнул Машу по плечу. Маша не придала этому значения и пошла дальше, а Оська остановился и, развернувшись, огрел нахального парня так, что тот отлетел к стене дома. Оська спросил его, надо ли еще или хватит, и только после этого догнал Машу и пошел дальше.

Маше нравилась его фамилия. Райкин… Она тотчас представляла себе маленький южный городок или местечко, и женщину, окруженную десятком орущих ребят. У такой женщины много детей и много юмора, но мало денег. Бегают ее дети по улицам, а о них говорят: «Это чьи?» — «Да это же Райкины, или — Ривкины»… Плебейская фамилия, сразу видно. Вот какой-нибудь Гольдман или Зильберман — те, ясно, купцы…

Она рассказала о своих фантазиях Осе, и он долго смеялся. А потом загрустил и стал читать ей «Облако в штанах» Маяковского: «Хотите, буду безукоризненно нежный…»