Страница 130 из 223
3
Снова у входных дверей зацарапал ключ — он никак не попадал в замочную скважину, потом наконец замок щелкнул, и дверь, захлопнувшись, грохнула так, что задрожали стены.
— Александр! — констатировала Марина.
Она порывисто села. В прихожей сразу стало шумно: шаркали подошвы, бренчали шпоры, что–то упало — верно, щетка с подзеркальника, и послышались невнятные проклятия.
— Пьян, как всегда! — с отвращением прошептала Марина. — Один, а точно целая рота солдат…
Александр Драгомирецкий между тем уже насвистывал веселые куплеты, передвигаясь по прихожей на ощупь вдоль стены: то ли забыл зажечь электричество, то ли не держался на ногах с перепоя. Вот его рука нащупала дверь в Маринину комнату. Но прежде, нежели он успел нажать ручку и отворить, Марина вскочила с дивана, бросилась к двери и мигом накинула крючок. Дверь тряхнуло, но крючок крепко сидел в петле.
— Отвори! — крикнул Александр. — Слышишь, ты же не спишь: у тебя свет, я вижу…
— Что тебе нужно?
— Поговорить хочу…
— Отстань. Я уже в постели…
— П… по… говорить хочу с родной… сссс… сестрою, — пьяно захныкал Александр. — Отвести д… душу…
— Я уже сплю.
Марина протянула руку и щелкнула выключателем. Комнату укрыла тьма. Минутку Александр молчал, только сопел — там, в прихожей, полоска света из–под двери погасла и он, очевидно, раздумывал, что делать дальше.
— Ну! — нетерпеливо лягнул он ногою дверь. — Открой!
— Уходи сейчас же прочь, пьянчуга!
— Дура, дурища! Репаная Гапка!.. Я тебе завтра патлы повыдергаю!.. Размалюю твою… мордопысню… Железяку на пузяку — геп!..
Пьяно икнув, Александр еще раз в сердцах ткнул дверь ногой и, спотыкаясь, двинулся в другую сторону — к стене напротив. Снова что–то упало на пол — слышно было, как он шарит руками, нащупывая дверь в столовую и ругаясь вполголоса.
Марина отошла от двери и тяжело упала на диван.
Теперь в темную комнату, словно украдкой, входило окно: сперва это была чуть брызжущая сероватая муть, потом она стала яснее и на ней крестом обозначилась оконная рама, а вот стали видны и голые ветки, что под порывами ветра то приникали к стеклу, то выпрямлялись.
Темна осенняя ночь, но глаза уже привыкли к темноте — и Флегонт видел: Марина лежит ничком, зарывшись лицом в подушку.
— Ты плачешь, Маринка? — прошептал Флегонт, склоняясь над нею.
Марина молчала. Потом ответила сухо:
— Нет. Буду я еще плакать из–за этого… ничтожества!.. Но так гадко, так обидно…
Флегонту тоже было горько. Сочувствие и нежность переполняли его сердце. Так хотелось чем–нибудь утешить девушку. Обнять бы, прижать к груди, приголубить.
И он бы обнял и приголубил — если б не темно в комнате: обнимать в темноте было как–то… неловко.
Но Марина и сама в эту минуту жаждала сочувствия, доброго слова, дружеской ласки. До того одиноко и неуютно стало вокруг на свете: эта неудовлетворенность происходящим, это крушение общественных идеалов, эти зашатавшиеся гражданские авторитеты… Да и дома, в семье: отец и Ростислав — милые и родные, но разве найдешь у них сочувствие? А тут еще этот гнусный тип — тоже брат…
Марина подвинулась ближе к Флегонту и припала лбом к его руке. Лоб был горячий.
— Ах, Гонта…
— Марина!..
Флегонт наклонился к Марине. Он уже сказал ей «люблю» — тогда на круче над Днепром, а Аносовском парке… Боже мой! Это же было как раз там, где убит — Харитон… Любовь и смерть — на одном и том же месте! Какая судьба выпала их поколению… И с тех пор о любви так ни слова и не было между ними сказано — ведь какие же события! Но сейчас он мог бы снова заговорить о любви. Когда у Марины так горько, так тоскливо на душе. Когда она так нуждается в сочувствии и утешении. Когда ей нужен близкий человек. Когда в слово любви можно вложить всю нежность и всю близость… И он сейчас заговорит, он скажет…
— Марина…
Но Марина как раз подняла голову и приложила ладонь к его губам: из столовой через прихожую долетал голос Александра — он нашел уже дверь, открыл ее и так и бросил открытой. Марина прислушивалась.
— A! Наше вам… поручику крас… красной… гв… гвардии ее большевистского величества… от старшины неньки Украины! Банзай!
Ростислав молчал. Слышно было, как он выскребает ложкой кашу из кастрюльки.
— Имею честь!.. — снова начал ломаться Александр, подождав немного. — Молчите? Не желаете говорить с род… родным братом?
Ростислав молчал. Слышно было, как звякнула ложка о тарелку: Ростислав начал есть.
Загремел стул — Александр, очевидно, споткнулся о ковер на полу. Потом взвизгнули и тяжело заскрипели пружины: он плюхнулся в кресло.
Марина сжала руку Флегонта:
— Мамино кресло… Пьяная свинья!
Из столовой долетел спокойный, но резкий голос Ростислава:
— Встань с маминого кресла!
Пружины снова взвизгнули и застонали.
— Пардон… Извиняюсь, прошу прощения!.. Нечаянно…
Минутку в столовой было тихо — только позвякивал ложка о тарелку, потом Ростислав крикнул:
— Алексашка, что ты делаешь! Зачем целуешь кресло?
Тогда послышались всхлипывания Александра:
— Мамочка моя, мамочка…
— Встань! — крикнул Ростислав.
Александр ползал на коленях, обнимал и целовал кресло покойной мамы.
— Боже! — Марина снова упала головой в подушку.
В столовой послышалась какая–то возня: старший брат, очевидно, отрывал от кресла и подымал с пола младшего — пьяного, в слезах.
— Брось, Александр, — говорил Ростислав. — Да ну же, вставай! Как тебе не стыдно? Ты позоришь и оскорбляешь… память матери.
Потом скрипнул отодвинутый от стола стул и в столовой стало совсем тихо — Александр, очевидно, сел и угомонился. Снова зазвякала ложка о тарелку.
Марина передвинула голову с подушки на руки Флегонта и зарылась лицом в его ладони. Флегонт сидел, боясь шевельнуться.
В столовой зазвучал голос Александра — он уже не заикался:
— Да, я подлец!
Ростислав не ответил. Он продолжал есть.
— Подлец я!.. К неньке Украине перекинулся… пан старшина! Поручик армии его императорского величества… Анна, Георгий…
— Брось, Александр! — тихо обронил Ростислав.
В столовой снова воцарилось молчанье. Потом опять заговорил Александр:
— Однако и ты хорош: в денщиках у этих красножо…
— Александр! — крикнул Ростислав. — Прощу тебя замолчать!
Александр хмыкнул, но умолк.
Через минуту прозвучала еще одна его фраза:
— А впрочем, кажется, я тебя понимаю… А, Ростислав, я понимаю тебя, правда?
Ростислав молчал.
Прошла еще минута, и Александр снова заговорил:
— Сегодня на Дон, к Каледину, выехало и Николаевское училище. Шестьсот юнкеров с полным вооружением… Вчера уехало Александровское. Позавчера — Константиновское… Геть кацапов–юнкеров с нашей неньки Украины! Ррреволюционный генеральный секретарь пан Петлюра высылает к чертям собачьим контрреволюционную кацапню–офицерню…
Ростислав молчал.
— А завтра–послезавтра двинется сводный офицерский эшелон. Все офицеры, кто только пожелает. Запись проводит комендатура. Геть с неньки Украины и из большевистского рая! Правда, только с личным оружием: пистолет и шашка…
Ростислав молчал.
Александр хлопнул ладонью по столу:
— А я думаю: не Петлюра избавляется от кацапов и контрреволюции, а сила и слава русского оружия собирается под рукой атамана Каледина на Дону!
Ростислав молчал.
Стул заскрипел — слышно было, как мягко прозвенели шпоры.
— Чего тебе? — послышался голос Ростислава.
Очевидно, Александр обошел вокруг стола и остановился возле брата.
— Ростислав! — Голос Александра казался совершенно трезвым. — Я тоже уеду, Ростислав.
— Ты ведь не захотел бежать со штабом?
— То — бежать, а то… И одно дело тогда, а другое — теперь…
— Скатертью дорога…
В столовой стало тихо.
Тихо было и в комнате Марины. Марина снова подняла голову и напряженно вслушивалась. Слушал и Флегонт.
— Ростислав! — снова заговорил Александр. — Ты тоже можешь пойти завтра в комендатуру…