Страница 6 из 70
На самом деле Амур-сюр-Белль получила свое название по имени Маркуса Дамура, римского легионера, который слинял из армии, сославшись на острое расстройство кишечника, дабы переметнуться к галлам, снабжение провиантом у которых, как слышал Маркус, было намного лучше. Произведя на свет шестерых детишек, он взялся за культивацию некой загадочной, доселе неведомой культуры, привезенной его соотечественниками из Италии. Культура давала грозди красных или зеленых ягод, которые после давления ферментации и употребления внутрь демонстрировали потрясающую способность существенно улучшать настроение обитателей деревушки. Повторно пойманный римлянами — теперь уже за работой на собственных виноградниках, — Дамур был признан виновным в дезертирстве и благополучно распят.
Роковая ошибка Дамура заключалась в том, что он поселился в деревне, куда чересчур часто наведывались римляне на марше от Ангулема до Перигё. Несносные толпы устраивали привал, соблазненные фонтаном, что якобы исцелял от подагры. Местным обитателям, которым до смерти осточертели солдаты, полощущие в их питьевой воде свои грязные ноги, пришлось пустить слух, будто фонтан также исцеляет и от либидо, что моментально свело на нет нескончаемый поток визитеров вместе с их запаршивевшими сандалиями. Однако мучения селян на этом отнюдь не закончились. Ибо, когда провинция приняла христианство, чудо-фонтан связали с именем святого Петра, и с тех пор деревеньку раз в год наводняли сонмища пилигримов, чьи гигиенические привычки оказались еще ужаснее.
В неблагородной истории Амур-сюр-Белль, правда, случился один миг славы. Перед тем как отправиться в поход на Россию, Наполеон обратился к хозяевам местных кузниц, в том числе и в Амур-сюр-Белль, с просьбой отлить для армии пушки — честь столь великая, что всех кузнецов буквально охватил трепет гордости. Перед отъездом император роздал целую россыпь дворянских грамот и долговых расписок. Однако после фиаско в России Наполеон наотрез отказался выплачивать долги, и кузницы разорились. Крестьяне вернулись к своим полям, проклиная коротышку-генерала, и вновь закутались в привычный саван страданий.
В следующий раз обитатели затрепетали, уже от страха, в 1936-м, когда в Амур-сюр-Белль заявились люди с лошадьми и повозками — устанавливать первые электрические столбы. В третий раз — от восторга — они трепетали в 1967-м, когда те вернулись в фургонах прокладывать водопровод, и еще несколько лет после этого поворот крана в ванной вызывал неподдельный восторг.
Сомнительные красоты Амур-сюр-Белль со временем стали лишь сомнительнее. Одиннадцать опустевших домов — в местечке, население коего еще поколение назад было в четыре раза больше, — покосились, не справившись с безысходностью. Несколько каменных амбаров со сгнившими дверьми задыхались под натиском сорняков, их стены заросли плющом цвета сохлой кости и давно растеряли волю к жизни. Деревня лишилась даже каменного креста: в прошлом веке его убрал местный кюре, решивший, что Амур-сюр-Белль недостойна святого распятия, — после того как одна из селянок прирезала своего мужа, утомившись от его «маленьких смертей».
Скромная внешность Амур-сюр-Белль, надо сказать, сослужила деревушке весьма неплохую службу. Английские колонисты посчитали ее уж больно неприглядной для жизни. В итоге деревня выгодно отличалась от многих других, став единственным местом на сотни километров вокруг, населенным исключительно аборигенами. Редкостью были и визитеры. Большинство туристов, кому случалось наткнуться на заброшенный местный замок, восемь раз переходивший из рук в руки в годы Столетней войны между французами и англичанами и бастионы которого были настолько убогими, что не заслуживали упоминания в путеводителях, попросту проезжали мимо.
Было время, когда жители Амур-сюр-Белль попытались выдать свою деревню за город в надежде вытребовать побольше коммунальных удобств у районных властей. Ив Левек, всегда мечтавший о муниципальном бассейне (несмотря на то, что был единственным в деревне, кто запросто мог позволить себе собственный водоем), написал письмо в совет, утверждая, что вследствие необычайно холодной зимы Амур-сюр-Белль испытала поистине демографический взрыв. Мало того, множество представителей внешнего мира очаровались вдруг, по его словам, красотами деревушки и твердо решили отныне считать ее своим домом. Через пару недель дантисту пришел официальный ответ, в котором говорилось, что первым шагом для изменения статуса той или иной деревни является перепись населения, и назначалась дата — через два месяца. В спешном порядке по всей стране полетели письма к родным и близким, годами не получавшим и скромной открытки на Рождество, с приглашением в гости и точной датой. В числе прочих улетели послания в Ньюфаундленд двоюродной бабушке и телеграмма троюродному брату в Уэльс.
Однако настал день переписи, а население Амур-сюр-Белль увеличилось всего на две единицы. Все планы шли псу под хвост. Тогда неуемный дантист бросился в парикмахерскую и попросил Гийома собрать все парики, накладные бороды, усы и баки, что имелись в наличии. Из парикмахерской Ив Левек вывалился с большой картонной коробкой и быстро распределил ее содержимое между односельчанами. Когда человек из совета прибыл в Амур-сюр-Белль, то обнаружил на удивление волосатое население. Шагая по деревне, инспектор наткнулся на местного жителя, который стоял на ступеньках церкви и тяжело дышал. При этом черты лица его и одежда были точь-в-точь такими же, как у человека, буквально минуту назад сидевшего на улице у бара «Сен-Жюс». Отличало этих двоих лишь то, что первый был совершенно лыс. Но более всего чиновника потрясло другое: у некоторых местных мсье с самыми окладистыми бородами явственно проступала женская грудь. К тому моменту, когда человек из совета закончил свои подсчеты, население Амур-сюр-Белль, большая часть которого, как отметил инспектор, страдала отчаяннейшей одышкой и хроническим потоотделением, насчитывало восемьсот девяносто семь человек. В тот вечер Ив Левек с победоносным видом расспрашивал в баре, не желает ли кто войти в его свиту.
Но уже в следующий вторник, без всякого предупреждения, прибыл другой проверяющий. Первым его заметил все тот же Ив Левек, чинивший в тот момент крышу, — чиновник крался по деревенским улицам с блокнотом в руках. От ужаса дантист едва не скатился с лестницы. Но главное, с перепугу Ив Левек так и не вспомнил, кому он отдал коробку с париками, которые требовалось как следует вычесать, прежде чем возвращать привереде Гийому. И в конце недели дантист вынул из почтового ящика новое письмо, извещавшее, что после двух официальных проверок статус Амур-сюр-Белль остается без изменений.
Гийом Ладусет только что вышел из леса с огромным царским грибом — самым большим из всех, что ему когда-либо попадались, — и шагал домой, наслаждаясь завистливыми взглядами односельчан, которыми они провожали мясистую оранжево-желтую мякоть. Тут-то его и разбудил звук хлопнувшей двери где-то вниз по улице. Парикмахер продолжал лежать в той же позе — руки по швам, точно мертвец в гробу, глаза плотно сомкнуты, — отчаянно пытаясь попасть обратно на Рю-дю-Шато, чтобы дойти домой, достать сковородку, добавить чеснок со сливочным маслом и дать волшебному аромату унести его к грибным небесам. Но тщетно. Когда Гийому все же удалось провалиться обратно в сон, он оказался перед своей парикмахерской, которую выкупил Жан-Батист Ригоди. Из двери тянулась длинная очередь — сплошь облысевшие клиенты, чьи волосы каким-то непостижимым образом отросли вновь. Сидевшие же внутри — теперь на обитых красной кожей сиденьях вдоль стенки — не раздавали друг дружке печенинки «Пти Борр Лю», а угощались маленькими пирожными, испеченными Стефаном Жолли, который не обращал никакого внимания на жалкие постукивания друга в стекло витрины.
Выдернутый из сна этим ужасающим зрелищем, парикмахер встряхнулся, свесил ноги с кровати, нащупал пол и осторожно заглянул вниз, меж лодыжек. Удовлетворенный, что никого не обнаружил, Гийом поднялся и нагишом направился к ванной. Медленно и осторожно он подтолкнул деревянную дверь пальцем ноги. Прижав глаз к щели меж дверью и косяком, обвел помещение взглядом. Над смесителем размещались полки с коллекцией самого отборного джентльменского мыла. Нижний ряд был отведен под марки, которые Гийом считал чересчур роскошными, чтобы использовать в повседневной жизни, — вынутые из коробочек, они призваны были услаждать обоняние. Рядом со смесителем — большая мочалка и губка с двумя застрявшими в ней волосками с груди. Прямо у раковины, на столике с мраморной крышкой, ровной шеренгой выстроились: коробка с опасной бритвой, доставшаяся от отца голубая чашечка для бритья и помазок из барсучьего волоса с рукояткой слоновой кости.