Петька

— Весной они снова высохнут, — говорил Петька про желания.

Петьке видней — он дольше жил в этом городе. Морское покрывало снова болталось на веревке в палисаднике.

— А кто исполняет желания, Петька? — спросила я, когда мы качались на железнодорожном мосту — вверх-вниз, вверх-вниз.

— Может быть, бог, — ответил Петька.

На нем была новая шапка — тоже клетчатая.

— Бога нет, — сказала я.

Еще в сентябре Нина Леонтьевна провела урок, который назывался «Бога нет». Мы внимательно ее слушали, а со стены на нас смотрел Ленин. Теперь я уже не помню, какие слова произносила Нина Леонтьевна, какие доказательства приводила. Память не хочет открывать эту дверь. А, может быть, никакой двери и нет, и мой мозг давно стер эти слова учительницы из памяти, сбросил их, отмершие, в черную канаву, как переставшие быть нужными.

— Как ты думаешь, кто главнее — бог или Ленин? — спросила я.

— Ленин, — ответил Петька.

— А Ленин или Сталин?

— Ленин.

— Значит, Ленин исполняет желания?

— Значит, Ленин. Желания исполняет тот, кто главный, — Петька сделал вид, будто это он придумал ответ, но на самом деле его придумала я.

Мы качались на мосту — бога нет, бога нет, бога нет.

— Бога нет, бога нет, бога нет… — пел Петька вторым голосом, я — первым.

— Кто вам сказал, что бога нет?

Дядька Витька подошел к нам близко, мы его не слышали. Ветер откинул редкую прядь волос с бледной лысины. Орел притаился под грязным плащом. Подмышкой дядька Витька держал обкусанную буханку хлеба.

— Кто вам сказал, что бога нет? — повторил он вопрос и потянул холодный воздух красными ноздрями.

Дядька Витька — старый фашист. Петька знал о нем все.

— Нина Леонтьевна… — ответила я.

— Кто это такая — Нина Леонтьевна? — дядька Витька нагнулся к Петьке, как будто хотел его понюхать.

Петька заплакал.

— Наша учительница…

— Не верьте этой Нине Леонтьевне. Скажите ей, что бог есть. Скажете? — дядька Витька щипнул Петьку за нос, из его рта сильно пахло.

— Нас выгонят из школы, если мы скажем… — у Петьки снова открылся бас.

— Тогда вы скажите ей по-другому, — дядька Витька дыхнул по очереди нам в лицо — сначала мне, потом Петьке. — Скажите, что вы Бога не видели, поэтому не знаете…

Дядька Витька выпрямился. Петька побежал к лестнице, и новая его шапка снова упорхнула на рельсы. Я бежала следом. Стучало в ушах, и, казалось, дядька Витька топает за нами с буханкой подмышкой. Возле стройки Петька споткнулся о кирпич, упал и разодрал запястье, на которое не хватило рукава. Очки слетели и треснули стеклами. Петька плакал басом и смотрел на меня птичьими клювами, которые могли в любую секунду ускакать к ушам. Я больше не могла с ним дружить, и не появлялась в палисаднике до тех пор, пока Петьке не выписали новые очки. Все это время он не ходил в школу. Я сидела за партой одна, смотрела на Ленина и желала, чтобы он поменял Петьке глаза.

Когда я постучала в дверь потрескавшегося дома, а Петька открыл мне, вид у него был торжественный. Петька подошел к окну, приоткрыл занавеску, посмотрел в щелку.

— Кто-нибудь видел, как ты сюда заходила? — спросил он.

— Никто не видел.

Петька сел на раскладной диван, взял с его спинки дяди Сашину фуражку и надел ее на себя. Фуражка накрыла его с очками, и я подумала, хорошо бы он всегда ее носил.

— За мной охотятся, — сказал Петька из-под фуражки, и голос его показался мне довольным.

— Кто? — спросила я.

— Фашисты, — гордо ответил Петька. — Дядька Витька — фашистский шпион. Я читал в одной книжке, у них знак на груди — татуировка орла. Ты видела, как он чуть не столкнул меня с моста? Они охотятся за мной.

Петька приподнял козырек фуражки, чтобы увидеть, какое впечатление произвели его слова.

— А зачем ты им нужен?

— В том-то и дело! — Петька потер руки. — Они охотятся за мной потому, что знают, кем я стану.

— А кем ты станешь, Петька?

— Это тайна, которую я тебе открыть пока не могу…

— Как же ты будешь ходить в школу, если за тобой охотятся?

— Надо что-нибудь придумать… — Петька снял фуражку.

Я придумала — Петьке нужно заболеть. Мы налили в тазик холодной воды, и Петька болтал в ней ногами. Через каждые полчаса он совал ртутный градусник подмышку.

— Она не поверит, — сказал Петька, когда за окном стемнело, а температура подмышкой не поднялась.

Должна была вернуться с работы тетя Галя.

— Мне осталось недолго, — Петька погрустнел, и снова надел фуражку.

— Давай скажем, что у тебя болит рука, — придумала я.

Петька согласилась, и мы сделали домашнее задание в его тетради по русскому языку. Одну букву писал Петька, вторую я. Петькины буквы были пузатыми, с наклоном влево, мои — худые, с наклоном вправо. Слова на линейках тетради выходили косыми.

Я ушла домой, не дожидаясь тети Гали. Вечером у меня поднялась температура, и на следующий день я не пошла в школу. Петька пришел навестить меня после уроков. Тетя Галя отлупила его ремнем за испорченную тетрадь, а температура у него так и не поднялась.

— Петька, а вдруг Бог есть?

Я не знала, почему мне не давал покоя этот вопрос. Но каждый раз, когда я начинала что-то просить у Ленина, мое сердце складывалось вдвое. Петька задумался.

— Если бы он был, он бы работал, и мы бы видели его работу на земле, — сказал он и добавил, — Потому что все работают.

— Наверное, он тоже работает. Например, он может выкачать всю воду из моря…

— И что он будет делать со всей водой?

— Нальет ее на город, и мы утонем… — сказала я, и у меня защемило еще сильнее.

— Врешь ты! — испугался Петька.

Рядом с вокзалом стояла церковь. На солнце блестел ее золотой купол, но, глядя на него, веселей не становилось — ни зимой, ни летом. Стены церкви были похожи на стены Петькиного дома — бледные, пыльные, потрескавшиеся. Мы зашли проверить, нет ли там бога. Петька очень боялся — если бог есть, а он, Петька, не будет в него верить, то этот бог как-нибудь ночью утопит нас в морской воде, которая покроет город выше акаций, выше стройки.

В церкви было холодно и одиноко. Войдя в ее двустворчатые двери, я вспомнила неработающий фонтан в парке. Тут пахло щемлением, и даже если бы прямо в ту секунду во дворе церкви зацвели акации, а ветер принес бы с моря пение летних волн, огонь лампад сжег бы запах цветов, а любой крик радости превратился бы в шепот.

Мы потрогали кресты, внимательно осмотрели все иконы, портретов Ленина и Сталина среди них не было. Из боковой двери вышел человек в длинном черном. Такой, пожалуй, мог выкачать море.

— Простите, вы — бог? — спросил его Петька.

Черный человек засмеялся. Мы выбежали во двор.

— Ты видела, какие у него гнилые зубы? — спросил Петька.

Перед новым годом Петькина семья получила трехкомнатную квартиру на пятом этаже нового дома. С балконом и лоджией.

— Лоджию надо застеклить… — часто повторяла тетя Галя, ступая потрескавшимися пятками по деревянным полам, испачканным известкой.

Она заглядывала во все комнаты, обмеряла их взглядом, ругалась на рабочих, не убравших за собой остатки обоев, разбросанных по полу, впрочем, эти обои на стенах тетя Галя оставлять не собиралась. Слово «лоджия» она произносила так, будто та была главным местом в квартире, и ни в одном другом доме лоджий не было.

Осмотрев все, включая балкон, тетя Галя останавливалась посреди широкого коридора и прижимала Петьку к своему животу, Петька вырывался.

— Да стой ты! — говорила она, выпускала Петьку и снова начинала ходить по квартире, повторяя те же замечания.

Когда мы вернулись в белый дом, мне показалось, он как-то присел, стал приземистей.

— Мне не нужно это старье, — говорила тетя Галя про прежнюю мебель — двустворчатый полированный шифоньер, диван на коротких ножках и Петькину желтую кровать.

— Мать, оно не старое, — тихо отзывался дядя Саша, собирая в пакет картофельные очистки для кроликов.