Страница 39 из 54
Заметил Нюму, тетка пуще осатанела. Мало ей больных, так еще болельщики голову морочат. Особенно ее разозлила фамилии поступившего. «Понаехали тут всякие, своих укладывать некуда! А на рынках три шкуры с нас дерут, — бухтела она, уткнувшись и какую-то тетрадь. — В реанимации твой Самвел Акопян!» — «Ни в какой он не в реанимации. Там места не было, — послышался чей-то голос. — Его в двадцать шестую пока пристроили…» Нюма покинул «Приемный покой». Куда идти? Ночь, холодрыга. Безлюдный Крестовский, машин нет. А те, что появлялись, проносились, как оглашенные… Переждав минут десять и окончательно продрогнув, он побрел вдоль больницы. Увидел какую-то крашеную дверь. Толкнул и оказался в полутемном холле. Тишина. Ни души, справа, за перегородкой, гардероб с голыми вешалками. Слева — лестница… Поднялся по лестнице и оказался в больничном коридоре. В распахнутых дверях он видел совершенно пустые палаты со свернутыми матрацами на кроватях. Словно больницу настигло какое-то бедствие. Заляпанный пятнами пол скрипел старым паркетом. От зеленых стен несло болотной сыростью. С потолка свисали струпья извести. Окна тут и там были заколочены фанерой…
Наконец в одной из палат он увидел две женские фигуры в домашних халатах. Решив, что попал в женское отделение, он спросил, как пройти в мужское. На что женщины ответили, что тут «смешанное», и поинтересовались, какую палату он ищет, — на многих дверях были сбиты номера. Услышав, что двадцать шестую, женщины решили, что это та палата, которая рядом с туалетом. А туалет в конце коридора, «по запаху найдете»…
Самвела он определил сразу, как-то догадался — человек спал, отвернувшись к стене, на голом матраце под тонким суконным одеялом. Подошел ближе, всмотрелся — Самвел! А что потом? Потом он присел на пустующую кровать. Напряженное состояние прошло. Сознанием вновь овладело плывущее ощущение спокойствия и тихой радости легкого опьянения, с каким он подходил к своему дому на Бармалеевой. Ну, а потом, сбросив ботинки, он прилег на кровать и уснул…
— Ни хрена себе! — повторил Нюма, стараясь нащупать свои ботинки.
Один ботинок он нашел сразу, а второй, вероятно, попал под кровать. Нюма опустился на корточки и принялся шуровать рукой.
— Нюма?! — раздался удивленный голос Самвела. — Ты что там делаешь?
— Ботинок ищу! — буркнул Нюма.
— Почему здесь? Ты как сюда попал?
— Заблудился! — Нюма ухватил ботинок, поднялся с корточек, плюхнулся на кровать и, тяжело дыша, проговорил: — Зашел переночевать.
— Ты, Нюма, настоящий друг, — оценил Самвел.
— А ты как сюда попал?
— Сам не знаю. Пришел домой, вдруг спину так схватило, что потерял сознание. Очнулся только здесь. Сказали: почки виноваты.
— А где ты был?
— В одном месте, — замялся Самвел.
— Знаю, в каком месте, — Нюма принялся надевать ботинок, — шмендрик рассказал. Да и сам я видел.
Самвел молча оценивал услышанное.
— Ну и что?! — вопросил он с вызовом.
— Поэтому ты и здесь.
— Ара, при чем тут это, — вздохнул Самвел. — Наоборот…
— Ладно, ладно… Точка нашлась.
Самвел резко приподнялся и вновь завалился от боли. Нюма в растерянности вскочил на ноги — куда метнуться, кого позвать?!
Самвел слабо повел рукой… Переждал, раскрыл глаза и повернул голову в сторону Нюмы…
— Помнишь того типа, кто твою нацию задел? Ты тогда боднул его головой в морду? У скупки, на Большой Разночинной? — проговорил Нюма. — Так Точка, оказывается, у него. В плену… Его зовут Толян…
Едва Нюма принялся рассказывать о вчерашнем визите к Жене Роговицыной, как в палату заглянула сестра-хозяйка в неопрятном халате, накинутом на пальто.
— Ну?! — властно вопросила она. — Кто тут больной?
Нюма повел подбородком в сторону Самвела.
— А ты кто?
— Брат его, — замялся Нюма, — зашел проведать.
— Завтракать больной будет? Или свое принесли? — сестра-хозяйка обернулась в коридор, сняла с каталки алюминиевую миску, стакан с мутной жидкостью и водрузила все на тумбочку.
— А брат поест? — спросила она Нюму. — Каша, хоть и на воде, но горячая. И кисель.
Нюма не успел отказаться, как та поставила еще одну миску на тумбочку.
— В выходной день завсегда есть лишнее. Больных домой вытуривают, — добродушно пояснила сестра-хозяйка. — В выходной — ни больных, ни докторов. Жри — не хочу!
— Лучше бы простынь какую постелили, — буркнул Нюма.
— Какую принес, такую и стелют, — оживилась сестра-хозяйка. — Какое лекарство принес, таким и лечат. Выжил — хорошо, помер — еще лучше, при такой жизни. Сами себе хозяева. Доорались…
Последние ее слова доносились уже из коридора.
Нюма шагнул к Самвелу и наклонился над кроватью.
— Покормить тебя?
— Рассказывай про Точку.
— Буду кормить и рассказывать, — Нюма придвинул к кровати табурет.
— Ара, про Точку рассказывай! — Самвел решительно повел головой.
Он слушал Нюму, участливо жмуря глаза в знак особого внимания. И важность вопроса отражалась на его лице, тесня страдания, что причиняла болезнь. Действительно, что они могут поделать? Они даже не представляют, как выйти на этого Толяна. Даже если Сеид и знает, где живет Толян, то вряд ли станет делиться, связываться с этими бандюганами…
— Может, через скупку на Большой Разночинной что-нибудь узнать? — раздумывал Нюма.
— Ну и что? — проговорил Самвел. — Встретиться с Толяном, после того, что случилось между нами?
Нюма пожал плечами. Подобрал миску и в расстроенных мыслях понюхал содержимое. Мутное варево пахло ничем, как может пахнуть просто воздух.
Нюма оставил миску, взял кисель и сделал глоток.
— Будешь? — Он отстранил стакан ото рта. — Вообще-то, ничего.
— Давай, — соизволил Самвел и приподнял голову. — Вначале кашу. Горячая?
— Уже остыла. — Нюма для удобства подбил подушку под затылком Самвела, взял миску и ложку. — В туалет не хочешь?
— Ара, корми, да! — проговорил Самвел. — С тобой можно с голоду сдохнуть.
Нюме было, что ответить на несправедливый упрек. Но он сдержался…
Несколько минут он подносил ложку к покорному рту Самвела.
— Слушай, хорошая каша, клянусь… — Самвел запнулся, не зная, чем поклясться.
— Клянусь этой больницей! — подсказал Нюма.
— Ай джан! — согласился Самвел и с благодарностью тронул руку Нюмы.
Тоска, что владела Нюмой после памятной встречи с дочерью Фирой, вновь торкнулась в его сознание. Порыв, который привел его сюда, в больницу на Крестовском, был вызван не только потребностью немедленно сообщить Самвелу о месте пребывания собачки. И не только волнением о здоровье своего соседа. А еще и испытанием — к чему он, оказывается, не совсем готов, — испытанием новым одиночеством. Его пребывание в этой обшарпанной палате есть не что иное, как… репетиция предстоящей разлуки с человеком, который после смерти жены, стал ему самым близким. Ни существование родной дочери, ни Женя Роговицына не могли приглушить тоску одиночества от пропажи собачки и возможной потери этого, совершенно чужого человека…
— Слушай, Нюма, — произнес Самвел. — Поговори с дочкой… Столько в городе бандитов. Наверняка, в Смольном их знают, только глаза закрывают. Иначе как бы такая власть удержалась, сам подумай…
Нюма понуро молчат. Он, признаться, прикидывал подобный вариант. Только не хотелось чем-то быть обязанным Фире.
А Самвел продолжал:
— Люди думают: какая-никакая власть все же лучше, чем бандюганы… Понимаю, тебе неохота ее просить. Скажет: скорей выгоняй Самвела, оформляй на меня комнату. Что поделаешь — рано или поздно…
— Ладно, ладно. Подумаю, — прервал Нюма. — Есть зацепки, чтобы выйти на этого Толяна. Скупка на Разночинной или обменный пункт на рынке…
— Вот, вот. Подскажи своей Фире, — Самвел прикрыл глаза. — Теперь иди домой, Нюма. Я устал. Спать буду.
Нюма поднялся. Подобрал с кровати плащ, вытащил из-под подушки вязаную шапчонку. Надевать не стал.
— Завтра приду, принесу что-нибудь, — сказал Нюма.