Потрясающий мужчина

Под люстрой предстояло положить ковер госпожи Футуры, на него поставить старый круглый стол, задрапировать его синей скатертью и водрузить сверху метровую композицию алых роз, со вчерашнего дня стоявшую на приемной стойке. Сегодня розы были еще красивее, чем вчера, распустившись в полную силу. До этого я спросила Руфуса, не находит ли он, что алые розы — самое красивое украшение интерьера, и он ответил:

— Да, красные розы, как на твоем платье.

— Твой вкус с каждым днем становится лучше, — засмеялась я и заказала эту многоярусную композицию из трех разных сортов алых роз.

Стол вместе со скатертью стоял наготове в новой комнате для портье. Там же должен быть и ковер госпожи Футуры. Однако его там не оказалось. Руфус сказал, что в последний раз видел его в столовой. Господин Хеддерих вообще не видел его. Не оказалось его и в кухонных шкафах. Может, его украл один из рабочих? Или жилец? Или все же на ковре ясновидящей лежало проклятие? Мы ломали себе голову, и тут подъехало такси: Элизабет и Петер.

— Где я? В каком столетии? — воскликнула Элизабет, увидев облака, картины и все остальное.

— Чистое безумие! — Петер, как и тогда, был потрясен люстрой.

Проблема исчезнувшего ковра их не интересовала. Элизабет даже сказала:

— Радуйся, что он исчез. Честное слово, облака, люстра, розы, задрапированная скатерть — этого достаточно.

Тут она, пожалуй, была права.

А Петер сказал:

— Лежало бы на ковре проклятие, здесь не было бы все так чудесно. Это тебе подтвердит любой мало-мальски приличный ясновидящий.

— Верно, — подхватил Руфус, — не может быть, чтобы все было гладко. — Потом Руфусу пришлось в очередной раз звонить в типографию. У него тоже не все шло гладко. Якобы сломалась машина, печатавшая проспекты. Вроде только ради нас ее отремонтировали в субботу утром, и проспекты должны поступить еще сегодня. Но когда? Руфус очень нервничал.

— Я считаю, он выглядит как самый настоящий владелец отеля, — шепнула мне Элизабет. — А вот на дальтоника он совсем не похож.

Мне пришлось забыть про ковер и пройтись вместе с Альфредом еще раз по плану вечера.

Итак, в семь — начало праздника. Мы специально написали на приглашениях «Очень просим не опаздывать», чтобы не стоять весь вечер в фойе в ожидании опоздавших. До восьми гости будут прогуливаться по фойе, пить шампанское или прохладительные напитки. Повсюду разместятся подносы с канапе, чтобы никто не умер с голоду. Итак, до восьми мы приветствуем гостей, а гости беседуют друг с другом и любуются картинами. В восемь Руфус прочтет свою речь. Затем будут показаны все комнаты. Это продлится часов до девяти, потом Альфред сервирует горячее и, конечно, массу холодных закусок. Десерт будет подан около одиннадцати. Поскольку ожидается больше гостей, чем мест в ресторане, в фойе будут поставлены дополнительные столики, чтобы никому не пришлось балансировать с тарелкой над бальным платьем.

А в десять — апогей вечера, во всяком случае, для Руфуса и для меня: мы с ним откроем бал настоящим вальсом.

Мы долго тренировались, внизу в фойе, наверху в коридоре, ночью в нашей комнате. Вальс получался, будто мы танцевали его с детства. Нет, мы не собирались открывать бал «Дунайским вальсом», кассету поставим позже — один раз для Харальда и еще раз для нашего австрийца Альфреда и его команды. А откроем мы бал чудесным вальсом, который так и называется «Чудесно», в исполнении Сары Леандер. У нас все так чудесно, и это именно то, что надо. Сара поет вперемежку на немецком и английском:

— «Чудесно, чудесно! Какая прекрасная ночь для любви!»

А потом там есть такие слова:

«Над нами нет ни единого облачка».

Это мы и станцуем под облаками. Этот вальс — идея Бербель. Она принесла нам старую пластинку, и мы сразу воодушевились. Все было спланировано, все готово, нам оставалось только переодеться.

Тем не менее я задрожала от волнения, вновь увидев улыбающегося Руфуса в смокинге, белой сорочке с застроченными складками и бабочке.

Без четверти семь мы стояли внизу в фойе: я в своем платье с розами, за моей спиной — букет роз, надо мной люстра, рядом — Руфус. Что еще могло сорваться? Бокалы были наполнены шампанским. Из кухни вышла мисс Плейер. На ней было черное бархатное платье и кокетливый белый фартучек, по случаю праздника она была без плейера, и я впервые за долгое время вспомнила, что ее зовут Кармен. Она принесла большой поднос с канапе и с лучезарной улыбкой показала на посыпанные миндалем кусочки цыплят:

— Эти самые вкусные. Семга тоже — пальчики оближешь, но осторожно, икринки легко слетают. Да, кстати, — добавила она, — когда вы были наверху, водитель привез проспекты. Все стоит за стойкой.

Я хотела быстренько разложить проспекты, но Руфус сказал, что собирается раздавать их гостям в конце вечера, в качестве сувенира. Да, так лучше.

— Уф, — вздохнул Руфус, — теперь действительно ничего не может сорваться.

Ровно в семь у двери затормозил маленький фургон. Это приехали рабочие, с редкой для себя пунктуальностью. В грузовике оказался подарок для Руфуса: ванна, наполненная колотым льдом и бутылками пива. Попадались и винные. Однако главным подарком, несомненно, была ванна. Старинная, идеально сохранившаяся, редкой красоты. Высокие ножки сделаны в форме морских коньков, а края выложены по кругу ракушками. Такой красивой ванны я еще никогда не видела! А к ней — сверкающая позолотой латунная арматура, сделанная в виде старинного телефона. Ванну они выкупили у бывшего торговца сантехникой. Пусть Руфус поставит ванну летом на террасе для охлаждения напитков.

— Это в духе времени, — пояснил один из рабочих.

— Или вы сажаете туда цветы, тогда их можно поливать из душа, — предложил второй.

— Она будет стоять на мансардном этаже, — шепнула я Руфусу, после того как он долго рассыпался в благодарностях, — и именно в качестве ванны.

Вот уже пришли двадцать, тридцать, сорок гостей. Мы, не переставая, пожимали руки, знакомили всех друг с другом, благодарили за комплименты в адрес отеля и в адрес моего платья. Руфуса донимал какой-то журналист из маленького ежемесячного журнальчика, который сию минуту хотел знать, во сколько обошлась реконструкция. На сколько звездочек претендует Руфус? Почему на всех картинах на лицах нарисован клин? Настоящий ли мрамор на стенах? Желает ли Руфус поместить рекламу в его журнале? Руфус сказал: еще будет достаточно времени поговорить об этом, и, бросив его, устремился встречать графиню Вальтрауд и ее свиту.

На Вальтрауд было узкое вечернее платье цвета шампанского, все затканное жемчугом. Она выглядела, как картина Харальда, только еще прекраснее, потому что благородный персиковый цвет ее лица не был обезображен черным клином. Каждый, у кого был фотоаппарат, обстоятельно снимал Вальтрауд на фоне картин Харальда. Она помахала нам с Руфусом, чтобы мы сфотографировались вместе с ней.

— Какие же вы все красивые! — кричал кто-то при каждом снимке.

Но благороднее всех, безусловно, выглядел бригадир плиточников: он был во фраке.

Вдруг я увидела в толпе дядю Георга. Он разговаривал с одним из сантехников. Тот показал на Руфуса, и дядя подошел к нам.

— Дядя Георг! А ты как сюда попал?

— Вы господин Фабер! Архитектор Фабер! — воскликнул Руфус. — Я так рад, что вы пришли. Наконец я могу поблагодарить вас лично, что вы вывели меня на своих лучших мастеров!

— Да бросьте вы, ребята, — ответил с улыбкой дядя Георг, — это было самое малое, что я мог сделать для Виолы. — Он пожал мне руку. — Я так рад за вас, ребята.

— Ты отдал нам своих рабочих? — опешила я.

Дядя Георг отмахнулся.

— А пиво здесь есть?

— Да, в баре.

— Твой дядя однажды позвонил мне, — рассказал Руфус, — и предложил свою помощь, когда мне будут нужны рабочие и консультации.

— Перестаньте, об этом не стоит и говорить — так, пара телефонных звонков, — сказал дядя Георг.