Потрясающий мужчина

Поскольку мы собираемся просить всех гостей, которые останутся после бала ночевать, предоставить ненадолго свои комнаты для всеобщего обозрения, будет трудно утаить, что госпожа Мазур делит свое французское ложе с подругой, а не с господином Леманном. А потому мы дадим госпоже Мазур и ее подруге соседние комнаты.

— Тем самым будет сохранено приличие, — резюмирует Руфус. — Они получают пятнадцатую и шестнадцатую комнаты. И в той, и в другой висят картины из галереи красавиц, это должно им понравиться.

Для Элизабет и Петера я поначалу забронировала комнату с желтыми муаровыми обоями на втором этаже, шарм которой построен лишь на контрасте желтого, белого и черного. Но потом решаю, вопреки желанию Элизабет, дать ей деревенскую комнату номер восемь — должна же Элизабет хоть раз почувствовать, как красиво просыпаться среди цветочных букетов на обоях. Моим родителям я отвожу комнату с самыми красивыми динозавровыми картинками — отцу самое время углубить свои познания о динозаврах.

Больше у нас ночевать никто не будет. На уик-энд, совпадающий с открытием, мы не принимали заказов. Кроме того, мисс Плейер получает задание после коллективного осмотра деликатно запереть все комнаты. Руфус не хотел бы на следующее утро после бала обыскивать все кровати в поисках незваных жертв шампанского.

Мы разослали приглашения во все местные газеты и журналы: чем больше напишут об открытии, тем лучше. Дополнительная приманка — выставка картин Харальда Зоммерхальтера. Пятеро журналистов в самом деле сразу соглашаются. Помимо этого, мы заказали фотографа, который будет снимать гостей.

Чего еще не хватает? Все оригиналы для проспекта давно готовы, Руфус составил новый прейскурант, он будет отдельно прилагаться к проспекту. Все тексты написаны по-немецки и по-английски, но мы не можем отправить их в типографию, поскольку не хватает одной фотографии — фасада с новой вывеской ОТЕЛЬ ГАРМОНИЯ. Буквы давным-давно должны были быть готовы, мы их ждем со дня на день. Слесарь-инструментальщик — ужасный тип. Руфусу порекомендовал его один рабочий как мастера своего дела. Якобы тот работает медленно, но очень тщательно. Пока он работает только медленно, если вообще работает.

У слесаря есть автоответчик, но он никогда не перезванивает в ответ на наши просьбы. К нему надо ехать. Когда я в первый раз приехала, чтобы вежливо поинтересоваться, когда, наконец, будут готовы буквы, у него были только О, Т и Е и все еще не позолочены. Он заявил, что сначала сделает еще Р, потому что Р — вообще самое трудное.

— Понимаете, что я хочу сказать? — спросил он. — Это закругление на Р?

— Да, — терпеливо ответила я.

— Труднее, чем Р, собственно, только В. Там два закругления. Она вдвойне тяжелее, чем Р, потому что верхнее закругление в этом шрифте совершенно иное, чем нижнее. Это как у женщин, — он смерил меня внимательным взглядом, — у вас это не так, но у многих женщин верхнее закругление спереди меньше, чем нижнее сзади. Бывают, конечно, женщины, у которых оба закругления спереди, но это тогда не так красиво, как у В.

Я решила игнорировать его намеки на женщин. Он был явно туповат.

— Мне не нужно В, — сказала я железным голосом.

Мне показалось, что у меня поехала крыша.

— Вы знаете историю Карла Валентина? Человека, который пошел к пекарю…

— Да, — тут же оборвала его я, — я долго жила в Мюнхене, а Карл Валентин был мюнхенцем, поэтому…

— Послушайте, идет один человек к пекарю и заказывает ему букву В. Он точно не объясняет, какое В ему надо, только говорит, что оно должно быть из теста для кренделей.

— Я знаю эту историю, — нетерпеливо сказала я.

Но этот слесарь-идиот, размахивая грязными руками перед грудью, сбивчиво и нудно рассказал мне все-таки эту глупую историю, которую завершил фразой:

— Но если вы из Мюнхена, вы должны знать эту историю.

— Когда будет готова надпись?

— Трудно сказать, — задумчиво ответил он, — у меня, знаете ли, есть и другие клиенты. Спросите на следующей неделе.

Руфус посоветовал плюнуть на этого идиота.

— Ни одна женщина не решилась бы нести такую несусветную чушь про мужчин, — пожаловалась я Руфусу. — К этому идиоту я больше не пойду. Если буквы не поступят через три дня, мы закажем их в другом месте. А к открытию я напишу название дисперсионной краской на ткани, и мы натянем транспарант над входом. Это будет выглядеть оригинально. Главное, чтобы люди нашли отель, пока у нас нет ничего получше. А для проспекта мы возьмем одну из моих фотографий без названия, название и так ясно.

— Отлично, — соглашается Руфус. — Как мы раньше до этого не додумались! Не будем больше трепать себе нервы из-за дурака-слесаря.

Так и порешили: не стоит нервничать, когда жизнь так прекрасна.

Все выходило замечательно. Пол в фойе был отполирован до блеска, бокалы сверкали, приборы тоже.

Руфус решил сказать на открытии речь и теперь постоянно делал себе пометки, кого он и за что должен поблагодарить.

Смятые розы на моем бальном платье были реанимированы в химчистке над паром.

В понедельник нашей премьерной недели экспертами были развешены картины Харальда, под его непосредственным наблюдением. Они прикрепили и лампы над картинами, виртуозно соединив каждую с мастерски сделанной маленькой сигнальной системой.

В этот же день мы решили проблему освещения облаков, которое все время казалось Харальду слишком мрачным, а мне — слишком скромным. Эксперты из «Сотбис» проверили старый крюк для люстры. Он оказался прочным. Проводка была в порядке. А вечером свершилось: под облаками сияли в три яруса тридцать две лампочки-свечки, тридцать два золотых дракона, стеклянные молнии и шестнадцать хрустальных цепей со звездной огранкой, соединявших золотое солнце с лазурно-голубым хрустальным шаром. Казалось, что теперь на облака и на нас вечно будет светить солнце.

Руфус поцеловал меня под нашей люстрой:

— Я так благодарен тебе.

Я тоже поцеловала Руфуса под люстрой:

— Теперь все наконец-то расставлено по своим местам.

100

Погода к нашему балу была как по заказу: на улице бушевала страшная гроза, с неба низвергались потоки воды, а в нашем фойе была весна и сияло солнце.

Утром мы прибрали розовую комнату. Я заперла все в шкаф и застелила постель новеньким, с иголочки, розовым бельем. Комната опять обрела девическую невинность. Никому не надо знать, что в розовом номере мы проводим свои ночи.

Днем, вскоре после двенадцати, прибыли первые гости: госпожа Мазур с подругой. Госпожа Мазур кивнула Руфусу и спросила, где господин Бергер. Она его не узнала! Он изменился даже больше, чем отель! Подругу госпожи Мазур звали Аннеттой. Ей тоже было лет сорок с небольшим, хотя выглядела она моложе из-за того, что постоянно хихикала. Обе дамы были так любезны, что быстро оставили нас одних, догадавшись, что у нас еще много дел. Дел было действительно невпроворот. Нам нужно было укрепить на балконе второго этажа длинное белое полотнище, на котором я черными пятидесятисантиметровыми буквами вывела кистью ОТЕЛЬ ГАРМОНИЯ. Слесарь-идиот, естественно, так и не сдал буквы. Но если не учитывать, что надпись на материи была недолговечна, выглядела она неплохо. А маленькая импровизация в день освящения была только кстати. Только с этим управились, как приехали мои родители.

— Это что, твоя люстра? — было первым, что крикнула моя мать. Потом она неустанно повторяла: — Вот уж никогда бы не подумала.

Я предпочла не знать, что именно она думала. Отец был в восторге от Руфуса. Мать вовсю делала вид, будто Руфус — очередной недолговременный эпизод в моей жизни. А может, она хотела проверить его нервы. Во всяком случае, она не проявила к нему ни малейшего интереса, а тут же начала с упоением рассказывать о своей на редкость смышленой внучке Сольвейг. Все мы могли бы поучиться у Сольвейг, к примеру, что касается свободного раскрытия личности. Когда она заявила, что Сольвейг — необычайно творческая натура — как жаль, что творческое начало зачахло у нас, у взрослых! — у меня почти лопнуло терпение. К счастью, в этот момент появились Томас и Марианна из команды повара Альфреда и поинтересовались, как дальше оформить фойе. Тогда мать наконец сообразила, что у людей могут быть и другие дела, кроме выслушивания рассказов о ее внучке.