Рейвэн

- Доктор осмотрит вас через минуту, – говорит мне лаборантка. Она пыхтит от напряжения, когда тянет меня вперед. Она буквально вталкивает меня в маленькую смотровую комнату и останавливается, держась за дверную ручку и тяжело дыша – ее грудь вздымается под больничной униформой. – Если вы подождете здесь…

- Ненавижу ждать, – я делаю шаг вперед и зажимаю ей рот тряпкой.

Она грузно падает вниз, когда ее тело обмякает.

Развяжи меня. Я помогу тебе.

Эти слова засели у меня в голове: насмешка и обещание. Я не думала, что могу доверять ему. Это было бы предательством – Грэндма и прочих хоумстидеров, принявших нас с Блу. Если бы меня поймали, если бы Вор обманул нас – мне бы пришлось заплатить за это. Возможно, меня бы связали и бросили в изолятор, пока остальные обговаривали мою дальнейшую судьбу.

Но Блу не становилось лучше.

Я была так напугана – напугана всем, что происходит – маленькая костлявая соплячка, принявшая необдуманное решение сбежать и не знавшая, что ей делать дальше. Мой отец всегда говорил, что я глупая, жалкая неудачница. И тогда, быть может, он был прав.

Я знала, что Вор ничего не боялся: я была уверена в этом. Не боялся ни меня, ни других хоумстидеров. Ни даже смерти.

Когда Блу стала захлебываться кашлем и сипеть во сне – и секунд на десять перестала дышать перед тем, как сделать вздох – тогда я стащила с кухни нож и принесла его в изолятор. Мои руки тряслись. Я помню это, потому что тогда думала о маминых руках – как она перебирала столовое серебро, и как ее ладони порхали, точно птицы. Интересно, думала ли она обо мне, когда я сбежала?

Была глубокая ночь. Все спали: теперь, когда вор был пойман, даже сам Грэй не беспокоился о патрулировании.

Улыбка Вора, точно лезвие серпа, блеснула в темноте. Я села на корточки перед ним.

- Ты обещал, – произнесла я. – Ты обещал помочь мне.

- Зуб даю, – мне не понравилось то, как он сказал это – словно смеясь надо мной – но я разрезала веревки, связывавшие его, чувствуя себя ужасно все это время. Но я знала, что иначе Блу умрет. Что она может умереть.

Он поднялся на ноги, слегка охнув. До сих пор я не осознавала, насколько он высокий. Я видела его только сидящим или лежащим с тех самых пор, как мы заперли его здесь. Вздрогнув, я отступила назад, когда Вор, потягиваясь, вытянул руки над головой.

Его улыбка спала, ожесточилась. – Ты не доверяешь мне, так ведь?

Я покачала головой. Вор протянул руку за ножом, и после некоторых колебаний я отдала его.

- Я вернусь к полудню, - сообщил Вор. Я чувствовала, как сердце бешено колотится у меня в горле, отбивая ритм: «Пожалуйста, пожалуйста. Я рассчитываю на тебя».

Он указал подбородком на Блу: - Не дай ей умереть.

Затем он исчез, бесшумно двигаясь через темный коридор, растворяясь в тени. А я сидела в ожидании, держа на руках Блу и ощущая, как страх черным туманом расползается у меня в груди.

Ложь – это истории, а истории – это все, что имеет значение. Мы все рассказываем истории. Некоторые из них правдивее остальных: и, может, в конечном счете важно лишь то, во что ты сможешь заставить поверить других.

Меня научила рассказывать истории мама. «Отец неважно себя чувствует сегодня, - говорила она».

Она говорила: «Я сама упала».

Она говорила: «Запомни, как все было. Ты жутко неуклюжая – врезалась в дверь. Ты оступилась и свалилась с лестницы».

Моя любимая история: «Он не хотел».

Ей так убедительно удавалось сочинять их, что вскоре я сама начала верить в эти истории. Возможно, я действительно неуклюжая. Возможно, я сама была виновата, сама его спровоцировала.

Возможно, он и вправду не хотел.

Мне рассказывали и другие истории: о девушке, которая забеременела до своей Процедуры, Кэролайн Гормли. Она жила с нами по соседству, в таком же безликом, угловатом доме. Ее родители узнали об этом лишь тогда, когда она проглотила полбутылки отбеливателя, и ее сразу же забрали в карету скорой помощи. Вот она есть, едет домой в школьном автобусе, прижимаясь носом к стеклу – и окно запотевает от ее дыхания. А вот – ее больше нет.

Мама сказала мне, что Кэролайн увезли куда-то, чтобы исцелить, отправили в другой город, где она могла бы начать все сначала. Родители отказались от нее. Вероятнее всего, она закончит свои дни, работая где-нибудь на свалке; без пары, окутанная, словно шарфом, шлейфом болезни. «Видишь, что бывает, – говорил мой отец. – Когда ослушиваются?»

«Что с ребенком? – спросила я у матери».

Она промедлила всего секунду. «О ребенке позаботятся».

Но она имела в виду совсем не то, о чем подумала я.

Одежда лаборантки настолько велика мне, что я сразу же ощущаю себя девчонкой, надевшей старое мамино платье. Но я уверена, что это сработает. Я не тороплюсь. Хорошая история требует пошагового продвижения и обдуманности. Я не спеша надеваю на лицо небольшую медицинскую маску и натягиваю резиновые перчатки. Затем запираю дверь, прежде чем выскользнуть в коридор. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь, войдя, обнаружил свернувшуюся на линолеуме лаборантку, мирно сопящую во сне.

Я цепляю ее удостоверение себе на грудь, зная, что никто не станет проверять. Дайте людям в общих чертах то, чего они жаждут: главных героев и интригующую завязку.

И, конечно же, кульминацию. Хорошая история всегда нуждается в кульминации.

Никто из хоумстидеров не стал винить меня в том, что Вор сбежал – чего я очень опасалась особенно после того, как они заметили, что с кухни пропал нож. Все пришли к выводу, что Вору каким-то образом удалось вырваться из плена, развязав путы, и украсть нож, прежде чем улизнуть. Сторонники радикальных мер – таких, как убийство пленного – злорадствовали; они утверждали, что он обязательно вернется прирезать нас во сне, что теперь придется постоянно следить за припасами. Что нам следовало прикончить проклятого Стервятника, когда была такая возможность.

Я чуть было не проговорилась. Я бы призналась, но мне было слишком страшно вновь оказаться одной в Дебрях, изгнанной из группы.

Вор пообещал вернуться пополудни, но день заканчивался; к тому моменту, когда хоумстидеры завершили обход, а дыхание Блу жутким хрипом раздавалось у нее в груди, я поняла, что он соврал. Он не вернется, и Блу умрет – и это будет моя вина. Я не могла заплакать, потому что, будучи еще маленькой, я приучила себя никогда этого не делать. Плач бесил моего отца, так же, как и смех – слишком громкий; он взрывался от ярости, если видел, как я улыбаюсь еще над чьей-то шуткой, кроме его, или если я была счастлива, когда ему было грустно, и наоборот.

Помню, как Ла сидела с Блу, пока я выходила подышать свежим воздухом, хотя я знала, что она считает это бесполезным. Окружающие вели себя со мной так, словно я была заражена какой-то страшной болезнью, или, сдетонировав, точно шрапнель, могла распасться на мелкие кусочки. Вот, что было хуже всего: осознание того, что другие не сомневались в скорой смерти Блу.

Я тогда еще не адаптировалась к Дикой местности, не любила ее так, как сейчас. Я привыкла к правилам и ограждениям, тротуарным дорожкам и парковкам, к порядку везде и во всем. Дебри были бескрайним, мрачным и непредсказуемым местом. Они напоминали мне о доме и ярости моего отца, повисшей на нас тяжким грузом, не оставляя места для вздоха, сгибая нас в повиновении. Позже я узнала, что в Дебрях действуют определенные законы, свои порядки: дикие, простые и прекрасные.

Непредсказуемы лишь люди.

Помню луну, высоко висящую в небе, гнетущее ощущение страха, сжимающее горло чувство вины. Холодный ветер приносил с собой незнакомые запахи.

Хруст веток. Шаги.

И вот он. Вор появился из леса и выглядел он так, словно постарел лет на десять, весь промокший от дождя. У него был с собой рюкзак, и на секунду мне показалось, что я сплю. Я не могла поверить, что он действительно стоит передо мной.