Рейвэн

- Альбутерол, – сообщил он, расстегивая рюкзак. – Это для девочки. И припасы для остальных. Искупление за то, что я крал у вас.

Тайленол, Судафед, упаковка лейкопластырей и антибиотиков, бацитрацин, Неоспорин, пенициллин. Целое богатство. Никто не мог поверить в то, что Вор вернулся. Никто не мог поверить, что он рисковал своей жизнью, пробравшись на другую сторону, чтобы достать столь необходимые нам припасы. Он никому не сообщил о нашем маленьком уговоре; и хоумстидеры простили ему прошлые грехи.

Он рассказал нам о небольшом, едва приметном и слабо охраняемом складе на берегу реки Кочеко. Его владелец, Эдвард Кауффман, был симпатизером и оказывал благотворительную помощь неисцеленным: тайком переправлял им лекарства и медикаменты. Тэк шел вверх по реке, борясь с мощным течением, и вышел точно к восточному крылу клиники Кауффмана. Тем не менее, ему пришлось прятаться на обратном пути, чтобы не попасться на глаза патрулю.

- Как ты узнал о клинике? – спросила я.

- Моя сестра, – коротко ответил Тэк. И хотя он не уточнял, я поняла: ей делали какую-то операцию. Он не хотел, чтобы я знала об этом. Потом до меня дошло.

- Такой же колкий, как гвоздь, – произнес Грэндпа, когда Вор закончил свой рассказ. Вот, как он получил свое новое имя* и стал одним из нас.

*Тэк (англ. tack) – гвоздь

За пределами приемной больница выглядит так же, как и все прочие больницы: непривлекательное унылое помещение, вычищенное до блеска. Мне не нравится эта чрезмерная чистота. Я сразу гадаю над тем, что же именно пытаются скрыть или оттереть.

Я иду, не поднимая головы, не торопясь, но и не мешкая. В коридорах практически никого нет, и когда я прохожу мимо единственного встретившегося мне на пути доктора, он всего лишь бросает взгляд в мою сторону. Отлично. Здесь каждый занят своим делом.

Я делаю передышку, когда добираюсь до лифта: возле дверей стоит паренек, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы – живое воплощение нетерпеливости. У него на шее висит фотокамера, и выглядит он так, словно не спал несколько недель. Представитель прессы.

- Вы здесь из-за Джулиана Файнмэна? – это все, что мне требуется спросить.

- Шестой этаж, верно? Женщина в приемной сказала мне, что процедура проводится на шестом этаже. – Наверное, ему за тридцать, но на кончике носа у него краснеет прыщ – огромный, как волдырь. Да и сам он похож на прыщ – того и гляди лопнет.

Я вслед за парнем захожу в кабинку и, протянув руку, костяшками пальцев стучу по кнопке.

- На шестом, – отвечаю я.

Мне было шестнадцать, когда я в первый раз убила человека. Прошло почти два года с тех пор, как я сбежала в Дебри, и к тому времени хоумстид сильно изменился. Кто-то покинул его, кто-то погиб, появились новые обитатели. В мою первую зиму – четыре недели сплошного снегопада, без охоты, без добычи – мы питались тем, что осталось с лета: сушеными ломтиками мяса, а потом, когда и оно кончилось – простым рисом. Но хуже голода был пронизывающий холод. Особенно в те дни, когда снег так быстро и плотно покрывал землю, что выходить наружу было попросту опасно. Тогда в хоумстиде стоял жуткий запах немытых тел, и скука была настолько сильна, что создавалось впечатление, будто она проникла тебе под кожу и зудит там.

В ту зиму умерла Мари. Она так и не оправилась после второго мертворожденного ребенка; еще до наступления зимы она часто лежала, свернувшись на своей койке и сложив руки так же, как матери баюкают младенцев. В ту зиму что-то хрупкое, наконец, сломалось внутри нее. Проснувшись однажды утром, мы нашли ее повесившейся на деревянной перекладине в столовой.

Снаружи все замело, и мы не могли похоронить ее. Целых два дня нам пришлось жить под одной крышей с мертвецом.

Мы также потеряли Тайни, который как-то попытался выйти и поохотиться. Мы убеждали его, что это бессмысленно и рискованно, что в такую погоду ни один зверь носа из лесу не высунет. Но он с ума сходил от необходимости сидеть в заточении, страдая от голода, грызущего изнутри. Он так и не вернулся. Должно быть, заблудился в лесу и замерз.

Так что в следующий год мы решили переселиться. Вообще-то, это было решение Грэя, но мы все поддержали его. Брэм, присоединившийся к нам тем же летом, рассказал про хоумстиды на дальнем юге – дружественные земли, где мы могли бы найти укрытие. В августе Грэй послал на разведку несколько человек, чтобы они начертили пути на карте и отыскали лагеря. В сентябре мы начали наш переход.

Стервятники напали на нас в Коннектикуте. Я слышала кое-какие истории о них, но ничего конкретного: скорее, просто байки и мифы. Как о монстрах, которыми меня в детстве пугала мама, чтобы я хорошо себя вела. «Шшш. Тише, иначе ты разбудишь дракона».

Была глубокая ночь, и я спала, когда Сквиррэл, который был на разведке, подал сигнал тревоги: два выстрела в темноту. Но было поздно. В следующее мгновение послышались крики. Блу – уже подросшая, красивая малышка с таким же заостренным подбородком, как у меня – проснулась, ревя во всю глотку от испуга. Она не выбралась из палатки, а сидела, вцепившись в спальный мешок, отталкивая меня и повторяя «Нет, нет, нет!» снова и снова.

Когда я все же исхитрилась поднять ее, схватить на руки и выбежать из палатки, я подумала, что наступил конец света. Я схватила нож, но понятия не имела, что с ним делать. Однажды я освежевала тушку какого-то животного, и тогда меня чуть не вырвало.

Гораздо позднее я выяснила, что их было лишь четверо, но на тот момент мне казалось, что они повсюду. Это одна из их уловок: сеять хаос, наводить панику. Случился пожар – две палатки моментально вспыхнули, словно спичечные головки. Со всех сторон доносились выстрелы и человеческие вопли.

Все, о чем я могла думать, было: «Бежать». Я должна бежать. Я должна увести Блу прочь отсюда. Но я не могла пошевелиться. Я чувствовала, как холодная тяжесть страха приковала меня к месту; так же, как и в детстве, когда я была маленькой девочкой и слышала грузную поступь отца, спускавшегося по лестнице – топ, топ, топ – его гнев, душащий нас, словно одеялом. Выглядывая из-за угла, видя, как он пинает маму под ребра и в лицо, я была не в состоянии заплакать, даже закричать. Годами я воображала, как в следующий раз, когда он тронет меня или ее, я по самую рукоятку всажу ему нож в грудную клетку. Я представляла, как кровь, пузырясь, вытекает из раны; и каково это – чувствовать и знать, что он, как и я, состоит из плоти и крови, костей и тканей, кожи – на которой так же могут оставаться синяки.

Но каждый раз я столбенела, как опустевшая оболочка. Каждый раз я терпела: красный взрыв боли от удара, отдающейся в глазах; хватки и пощечины; грубые толчки в грудь.

- Давай, бежим! – кричал мне Тэк с противоположного конца лагеря. Я ринулась к нему, не думая и не разбирая дороги, охваченная паникой, с Блу, заливавшей слезами мою шею, на руках. Сердце бешено колотилось в моей груди, и когда Стервятник появился откуда-то слева, я даже не заметила его, пока он со всей силы не ударил меня по голове дубинкой.

Я упустила Блу из рук. Просто уронила ее на землю, подползла к ней на коленях в грязи и попыталась закрыть собой. Я ухватила Блу за ее пижамные штанишки, подхватила и поставила на ноги.

- Беги, – сказала я. – Ну же! – я подтолкнула ее. Блу плакала, и я подталкивала ее. Но она бежала так быстро, как только могла, хотя ее ножки все еще были короткими для этого.

Стервятник заехал ногой мне по ребрам, прямо в то место, где мой отец сломал мне их, когда мне было двенадцать. Из-за боли у меня потемнело в глазах – и когда я перевернулась на спину, все переменилось. Звезды перестали быть звездами: они обратились в маленькие капельки воды на потолке. Пыльная земля превратилась в узелковый ковер.

А Стервятник – в Него. Моего отца.

Глаза узкие, как щелочки, кулаки толстые, как кожаные ремешки, дыхание горячее и влажное. Его челюсть, запах, пот: он нашел меня. Он занес кулак, и я поняла, что все начинается по новой. Это никогда не прекратится, он не оставит меня в покое, а мне не удастся сбежать.