Мальчик без шпаги

— Игорь Леонидович, а можно мне распечатать пару фотографий? — попросил Тимофей.

— Реферат что ли будешь писать?

— Ага.

— Да нет проблем.

Получив через минуту желаемое, Тимоха аккуратно вырезал фотографию по краю, и, порывшись в портфеле, вложил ее в «Тараса Бульбу». Книга сама распахнулась на последних страницах, и взгляд Тимофея ещё раз скользнул по уже знакомым абзацам, так его поразившим. Прощальные слова отважного казака врезались в душу: «Постойте же, придёт время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..»

Тимофей задумался. Он представил себе, что наследник чудом выжил, бежал из страшного подвала и во главе армии возвращается судить убийц и предателей своего отца — генералов и министров... Но образ Алексея, его добрый взгляд не увязывались ни с какими военными действиями, ни с какой мстительностью и наказаниями. Хоть он и был запечатлен в военной форме почти на всех фотографиях.

«Мальчик без шпаги», — подумал Тимофей.

— Эй, ребята, гляньте, что я вам нашёл? — позвал откуда-то из другого мира Игорь Леонидович.

Колька и Тимофей оба подошли к монитору.

— Это, конечно, не фотография, рисунок, но, по-моему, здесь всё передано очень точно.

Комната, заполненная дымом от ружейных и револьверных залпов. На переднем плане падающий император с наследником на руках. За его спиной — жена, дочери, пытающиеся закрыться руками, прижимающиеся к матери, удивлённый доктор, кто-то уже упал... Лиц убийц не видно. Со спины можно понять только их ослеплённый яростью порыв. И почему-то сразу стало ясно: нет, не убежал царевич из подвала, никто не убежал. Никого эти люди не могли пожалеть. Да и люди ли это?..

14

Отец сидел дома в кресле в полной тишине и полумраке, обняв голову руками. В углу горел торшер. Тимофей осторожно вошёл в комнату.

— Маму увезли в больницу, — не поднимая головы, сообщил отец.

— В город? — всем сердцем вздрогнул Тимоха.

— В город, вертолётом. Меня не взяли. Я до борта проводил. Хотел лететь, но доктора не пустили, да ты ещё где-то шляешься. Тебя ж одного не оставишь...

— Пап, я же не знал... Так это за ней вертолёт присылали...— слёзы потекли сами по себе. — Что с мамой? Это надолго?

— Сердце. Пришли с ней с этой комиссии, она легла, а потом попросила вызвать скорую. В нашей-то ей ЭКГ сделали и сразу санборт вызывать стали...

— Папа, а мама не умрёт? — страшный испуг сжал горло, спазм исковеркал слова, и от этого уже не было сил сдержаться, Тимофей зарыдал, содрогаясь всем телом.

Отец притянул его к себе, прижал к груди.

— Доктор сказал, что она у нас молодая. Ничего, сынок, всё будет хорошо... Ну нельзя, чтоб очень долго всё было плохо. Нельзя! Не должно так быть. Я же ей говорил... — закрыл глаза и добавил: — И себе говорил...

— Папа, давай поедем к ней, вдруг помощь нужна.,.,

— Поедем, сынок, вот только мне надо начальству позвонить. Мне же завтра на вахту... Что делать, ума не приложу... В больницу я уже звонил, ты не волнуйся. Говорят, состояние средней тяжести, стабильное.

— Может, ей лекарства нужны дорогие? У меня есть деньги, пап... — Тимофей говорил сквозь рыдания, будучи не в силах унять охватившую его дрожь.

— Да, это... Мне зарплату дадут, если надо. В таких случаях нам не отказывают. А если откажут, я... — отец не стал договаривать, только крепче прижал к груди сына. — Тут я сам виноват…

Они ещё долго сидели, обнявшись, в одном кресле. Неожиданная пустота в доме ощущалась ясно и гулко, помаленьку давила со всех сторон, и от слышимых женских голосов за стенами и в подъезде не рассеивалась, а наоборот — сгущалась. Двое мужчин — большой и маленький — ощущали себя перед ней беспомощными, бессильными. Где-то у соседей телевизор блеял надоевшими голосами неутомимых юмористов. Хотелось ворваться туда и разбить кинескоп молотком, чтобы маленькие паяцы выбежали из ящика врассыпную, как пруссаки, — и тогда, возвышаясь над ними, можно будет решать, кого раздавить первым.

Тимофей вспомнил, как летом, перед самым первым классом, заболел ангиной. Горло покрылось страшными гнойниками, и он практически не мог глотать, градусник показывал самые высокие цифры на своей шкале. Мама долго не решалась отвезти его в больницу, хотя приезжавшие врачи строго на этом настаивали. Целый день она разводила ему лекарство для полоскания, подносила стаканы с морсом, точно по часам давала антибиотики, но ничто не помогало. Ночью, когда Тимофей стал проваливаться в липкий горячий бред, мать не выдержала, вызвала неотложку и повезла его в больницу. Отец был на буровой, и она сама несла его на руках до машины, отказавшись от носилок и помощи водителя.

Дальше Тимофей уже почти ничего не помнил. Только отдельные, всплывающие, как нефтяные пятна на воде, картины. Горячая темнота наваливалась всё сильнее, и не было сил даже открыть глаза, да и не хотелось. И он с трудом осознавал, что мама где-то рядом, сидит на стуле, раскачиваясь от волнения, в тесном маленьком боксе участковой больницы, что-то шепчет и плачет. Он не видел, как пожилая санитарка принесла ей маленькую икону Богородицы и от руки написала молитву. И мать, которая до сих пор даже не осеняла себя крестным знамением, разве что иногда восклицала: «Ой, Господи!», стала шептать молитву и истово бить поклоны перед иконой. Педиатр, который ежечасно промывал горло Тимофею, невольно тоже стал осенять себя крестом перед каждой процедурой. Мальчик не чувствовал, как каждые четыре часа ему ставят уколы, протирают тело влажной ватой, но почему-то слышал, как надрывно шепчет мать.

И утром ему стало легче. Он открыл глаза и увидел руки матери, обнимавшие его завёрнутые в одеяло ноги. Она уснула, сидя на полу, склонив голову в изножье кровати на выбившийся из-под застиранной простыни старый матрас, сплошь усеянный подтёками и пятнами. В правой руке у нее была маленькая икона Богородицы.

Утром пришла и санитарка.

— О, Тимоша! — с порога начала она. — Вымолила тебя мама, смотри-ка уже глаза у тебя живые. И я за тебя молилась, знаешь кому? Не знаешь, а я за тебя царевичу Алексею молилась. Ему, говорят, о детках молиться надо, чтобы он заступился. Мне дочь из Екатеринбурга иконку привезла, там Храм на крови строят. Глянь-ка. Да поцелуй, поцелуй образ-то! Поблагодари святого отрока.

И только сейчас Тимофей вспомнил, что уже видел наследника! На иконе он был всё в той же гимнастерке с застегнутым под горло воротом, с маленьким крестом в руках, а на плечи наброшен красный плащ...

Но потом всё как-то забылось, стёрлось. Да и жизнь вильнула кривым коленцем, родители выпали из неё, как выпадают усталые птицы из стаи, возвращающейся из далёких краёв. А теперь надо было молиться за маму. Как? Где-то была та маленькая икона Богородицы. Где? Он побродил по квартире, заглядывая в шкафы и на полки, но безуспешно. Вдруг ему стало стыдно. Когда он болел, мать стояла на коленях перед иконой, а как выздоровел, то про неё забыли. Стыдно стало от собственной неблагодарности. За себя и за родителей стало стыдно. Доктору, который из-за Тимохи ночевал в стационаре две ночи подряд, спасибо сказали, не забыли, отец отнёс бутылку дорогого коньяка и коробку конфет. А Богородице? А царевичу?

Вдруг Тимофея осенило, и он достал из портфеля томик Гоголя. Распечатанные на принтере фотографии мало походили на иконы, но, как сказал батюшка, царская семья святая, значит, можно молиться и так. Вот царевич Алексей, а вот и вся семья... В конце концов, он обращается не к бумаге, а к этим святым людям. Тимофей вырезал из картона соответствующие подклады и приклеил на них фотографии, а затем поставил их на полку, где скучали учебники.

Сначала он просто стоял, подбирая слова, но ничего не получалось. Он даже вспомнил, что Вера Андреевна как-то целый урок посвятила молитвам: читали и разбирали «Отче наш», «Песнь Пресвятой Богородице», «Символ веры»... Но сейчас в голове пролетали только обрывки. «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое...» Смутившись, Тимофей опустил голову, правой рукой нащупал на груди нательный крестик.