Время любить

— Боязно, Владимир Юрьевич, не вытянет так далеко моя машина. Все равно, что на «запорожце» вокруг света махнуть.

— Жаль! Хотя, полагаю, инженерная мысль на этом не останавливается! Мое предложение о собственной лаборатории остается в силе.

— Спасибо, но последние опыты имели печальные и опасные последствия. Ладно, если б к прибору тянулись желающие гульнуть в кабаках или полюбоваться историческими достопримечательностями, подышать духом времени. Вы же прекрасно знаете, чем это может кончиться. Где гарантия, что завтра ко мне не придет ваш конкурент, который задумал убрать вас вчера? Он и предлог сочинит благовидный, любимую бабушку повидать или найти потерянный аттестат о среднем образовании.

— Справку об освобождении, — вставил Грум.

— М-да, — поежился Рузский, воображение которого развило мысль Сергея Павловича.

Между тем музыка неожиданно оборвалась, все невольно повернулись к эстраде. Там, прямо на сцене орудовал возбужденный человек, гортанно выкрикивая ругательства в адрес музыкантов. Те же беспомощно разводили руками, кивая в сторону путешественников во времени и «ответственного товарища из Москвы». Человек лихо спрыгнул с эстрады, бросив на пол вырванный из рук вокалиста микрофон, и направился к столику Рузского. Веселая четверка окаменела. С перекошенным от негодования лицом к ним шел молодой, но легко узнаваемый Бекхан.

Грум потянулся к пистолету, но Кошкин, уловив движение его руки, строго предупредил:

— Ни в коем случае! Иначе все вместе будем строить коммунизм до скончания века!

* * *

Вечер нахмурился грозовыми тучами. Темнело не по-летнему. И даже сорвавшийся с опустившегося горизонта ветер казался фиолетовым. По-хозяйски хлопая дверьми, рамами и форточками, он поднял марево песка и пыли, вмиг прочитал брошенные на улицах газеты и журналы, пугая шелестящим размахом свободной прессы не успевших спрятаться птиц. Небо провисло синим животом прошлогоднего утопленника и было наотмашь вскрыто первым скальпелем молнии. Прорва воды обрушилась на крыши и землю, напоминая о потопе, прибила к земле даже ветер, и сотнями ручьев устремилась во все стороны и со всех сторон. Посредством воды небо и земля слились в единую серую массу, сквозь которую, как слепые без трости и поводыря, крались автобусы и автомобили. Зонты редких прохожих за какие-то две-три минуты превращались в лохмотья, висящие на скелете.

Мистический страх охватил Елену Андреевну, когда она торопливо пробежала по комнатам, закрыв окна, и села на диване, отложив в сторону книгу. Буйство стихии, казалось ей, предвещает что-то недоброе, опасное для нее и ее близких, и чувство это росло с каждым раскатом грома, наполняло душу тревожным, бессмысленным, изматывающим ожиданием. В конце концов, она не выдержала и схватила трубку телефона. Напиликала мобильный Володи, но трубка ответила женским голосом, что абонент находится вне зоны досягаемости, «пожалуйста, перезвоните позже». Набрала номер Виталика, но у того телефон оказался выключен. На занятиях? В последнюю очередь, подталкиваемая овладевшим ею недобрым предчувствием, позвонила Сергею. Домашний ответил длинными, как гудок парохода, прощальными нотами. Невольно она стала прислушиваться к своим страхам, перечисляла в памяти разные названия фобий, но именно в памяти сидела сердцевина ее непонятного ужаса. Там появлялось то, чего раньше никогда не было. Смутная догадка снова толкнула ее к телефону. Пролистала старую записную книжку, кое-как нашла рабочий телефон Кошкина.

Ответил Китаев:

— Слушаю.

— Сергея Павловича можно услышать?

— Нет, перезвоните позже, часа через два-три. Или утром.

— Позвольте, но через два-три часа будет глубокая ночь! Это звонит его жена… Бывшая. Но он мне очень нужен!

— Простите, сейчас Сергей Павлович в любом случае не сможет подойти к телефону.

— Куда я могу ему перезвонить?

— Никуда. Он участвует в важном научном эксперименте.

— Значит, он опять воспользовался этой своей машиной времени?! Только не пытайтесь меня обманывать, я все знаю, он сам мне говорил. Скажите, мой муж, мой нынешний муж, он сейчас с ним?

— Ннн… да… Но там все в порядке. Вы не переживайте.

— Да вы не понимаете!.. — она отбросила трубку и с этого мгновения страх растаял, уступив место яростному порыву русской женщины, о котором и сказал поэт: «в горящую избу войдет». Уж кто-кто, а настоящие русские женщины, как самые чувствительные радары, безошибочно чувствуют опасность угрожающую родным и близким.

Лена небрежно сбросила халат, почти запрыгнула в джинсы, натянула футболку, подержала в руках и посчитала бесполезным зонт, взяла с собой только ключи от машины. Благо, что «Форд-фокус» оставила у подъезда.

В ту минуту, когда хлопнула дверью, будто поставила точку, замерла, пораженная новыми воспоминаниями, которых у нее до сих пор не было. Все в них было на месте: сын, новый муж, новая работа, не было только Сергея Кошкина. Потом вдруг увидела бледного, как сама смерть, Володю. Живого и странно улыбающегося. Воспоминания наслаивались одно на другое, настоящие на вновь рождающиеся, проникали в уголки глаз и щипали до слез.

Прикусила губу до крови, когда ясно увидела играющего с трехлетним Виталиком Сергея. Виталик на спине отца и они «носятся» по квартире — конная атака. Виталик кричит «быстлее», коленки Кошкина стучат по полу, на повороте в прихожую сын соскальзывает, но Сергей успевает как-то невообразимо подставить руку, и вот уже оба лежат на полу и смеются. А теперь ей кажется, где-то далеко падает со скалы Кошкин, и некому ему сказать, что он падает. Некому, потому что все его предали и оставили. И только старик Марченко машет трясущейся рукой… Где это? Что это? Игра напуганного воображения? Память ударила пронзительной болью. Так, что ноги подкосились, стали ватными. Ускользало что-то нужное, похожее на одну из сердцевин, на которых строится и обрастает ежеминутной кутерьмой вся жизнь. Исчезала первая любовь, пусть и оборванная, пусть недопетая, не вылившаяся в добродушную, чуть ворчливую старость, но такая же необходимая каждому, как первое узнавание мира, как первый поцелуй матери…

Кошкин стирал себя в памяти Лены, а значит — первую любовь. Всё, что с ней связано. И только томик Бунина с закладкой оставался на диване.

* * *

Закончив работу Варя, не торопясь, направилась к выходу. За порогом бушевала непогода, спешить некуда. Постояла немного на КПП, поболтала с охранниками и, поняв, что на улице ее просто-напросто смоет, что автобус все равно не придет, направилась обратно в корпус. Ноги сами принесли ее в лабораторию Сергея Павловича, где Китаев пил уже восьмую кружку чая и разгадывал кроссворд в старом журнале «Наука и жизнь». Варю он сначала не заметил, потому как сидел к двери спиной и вслух сам себе задавал вопросы.

— Оптический квантовый генератор? Пять букв… Блин…

— Лазер, — подсказала Варя, и Китаев чуть не упал с табуретки от неожиданности.

— О! Здравствуйте.

— Добрый вечер, а я думала тут опять Сергей Павлович ночует.

— Ну, он как бы тут, и как бы его нет.

— Опять, наверное, навещает молодую жену? — предположила Варя.

— Нет, он вместе с ее нынешним мужем проверяет систему советского общественного питания.

— Ух ты. А можно я тут у вас посижу, там на улице дождь, гроза и вообще — внеплановое светопреставление.

— Конечно, у меня еще полкроссворда впереди, чай будете? С сушками…

* * *

Метаться по служебному кабинету, как тигр в клетке — дело театральное. Но если никто этого не видит, то можно еще при этом пинать урну, материться и пить дорогой коньяк, что ждал своего часа в сейфе с секретными документами. Вадим Григорьевич даже в своих просторных пенатах не находил себе места. Пятнадцать лет он уверенно маршировал вверх по карьерной лестнице, чтобы, находясь у самой вершины оглядеться и понять: что кожаное кресло, в котором до раздражения на коже потеет задница, ничего не значит. После третьей рюмки вспомнилось вдруг ежедневное мамино: «Вадик, не водись с этой шпаной, они тебе всю жизнь испортят». И Вадик не водился, во дворе появлялся редко, чаще всего, чтобы получить пинка, новое прозвище или быть до конца игры галящим. Шпана потом разошлась по тюрьмам и войсковым частям, а Вадик прилежно, как и все зубрилы, учился в институте, получив благодаря стараниям мамы справку об ограниченной годности к воинской службе. И вот повзрослевшая дворовая шпана добралась до его просторного кабинета, кидает ему дипломатами деньги и втягивает в игру, в которой он снова будет галить. Да еще и нерусская шпана нагло прет.