Время любить

— А ты богатый?

— Нет. Скажем так, я по нынешним меркам, несколько не дотягиваю до среднего класса.

— Это дорого? — кивнула Лена на коробку с духами.

— Ну, как сказать. Каждый день я такое покупать не могу. Сказать больше, это будет уже не подарок.

— Вон там был портрет Брежнева и надпись: мир отстояли — мир сохраним! А теперь… «Соло — мебель для офисов». Значит, ты меня не обманул… Театр такого масштаба невозможен.

Кошкин устало, но победно вздохнул. Из всех чувств человек более всего доверяет зрению, не понимая, как оно бывает обманчиво. Зато слух Кошкина не обманул, Лена Варламова назвала его на «ты».

По пути до кафе «Театральное» они молчали. Окружающий мир говорил Лене больше, чем мог рассказать ее очарованный гид.

— Хванчкару? — спросил Кошкин уже за столиком. — Может, ты проголодалась? Здесь прекрасно готовят пиццу с грибами и куриные отбивные, есть пельмени.

— Нет, немного вина — не откажусь.

Некоторое время они сидели молча. Лена теперь уже с нескрываемым интересом смотрела на Кошкина.

— Я боюсь… — шепнула она.

— Чего?

— Я боюсь этого мира. Твоего мира.

— Он не мой.

— И еще я опасаюсь: вдруг у меня не получится вернуться.

— Ты сейчас думаешь об этом?

— Да. Не обижайся, пока у меня нет желания перепрыгивать свою собственную жизнь. Ты сам бы согласился? Наверное, ты даже не думал об этом.

— Если честно, не думал.

— Это не укладывается в голове. До последнего момента я полагала, что это какая-то шутка. А теперь все похоже на сон.

— Не переживай, я верну тебя — куда скажешь, хоть в раннее детство. Или в ту минуту, когда я вломился в вашу с Давидом беседу. Главное — не потерять точку разделения.

— Что это?

— Долго объяснять. Если просто: есть такая точка, где возможно разделение тебя на тебя. То есть место, где возникает вторая ипостась.

— Жуть, я домой хочу!

— Но, уверяю тебя, здесь есть еще, что посмотреть.

— На сегодня — хватит, а то я точно разделюсь сама в себе. Ты удивительный человек. Я думала, машина времени так и останется прерогативой Герберта Уэллса, Клиффорда Саймака или Азимова. А ты…

— Почему-то мне не хочется называть ее машиной времени. Громоздкое название, многообещающее. А у меня так, игрушка для детей среднего школьного возраста.

— Когда ты меня вернешь, я все забуду? — потрогала коробку с духами: вещдок.

— Не знаю. Все эти парадоксы времени — только теория. Мне кажется — это субъективное, индивидуальное… Опять же, я могу вернуть тебя в это самое кафе. Если смотреть на проблему просто технически — я, всего-навсего, разрываю энергетическое поле, перемещая объект из одной точки поля в другую. Мы мыслим трехмерно, а я тебе сейчас пытаюсь объяснить вообще в горизонтальной плоскости. Для точности же необходимо выпрыгнуть из наших представлений о законах физики. Ну, если перенести наш разговор в сферу филологии, то представь себе, что тебе надо перевести и попытаться донести «Евгения Онегина» для африканского племени, словарь которого составляет не более 100 слов. Перевести, конечно, можно, передать, так сказать, суть — но будет ли это роман в стихах? У каждого времени свои вопросы, на которые, кажется, нет ответа. Вот у нас сейчас стоит научно-этическая проблема — можно ли клонировать человека?

— Клонировать?

— Ну да, создать копию. Взять ДНК, вырастить эмбриональную ткань… Впрочем, зачем тебе эти дебри! Просто я часто думаю, не сорвал ли я очередной плод с дерева, у которого змей подкараулил Еву. Я не думаю, что с помощью моего прибора можно корректировать историю, а теперь уже сомневаюсь, что и жизнь отдельного человека, но тот, кто изобрел колесо, вряд ли предполагал, что другой деятель присобачит к нему двигатель внутреннего сгорания. Будешь ли помнить? Мариловна наша, к примеру, не помнит. И, Слава Богу.

— Вы что, на ней проводили испытания?

— Пришлось, в гуманных целях. Пенсию помогали искать.

— Нашли?

— Нашли.

— Значит, в вашем мире копируют людей?

— Пока только овечек. Но от этого не легче. И хотелось бы тебе напомнить, что это не только наш мир, это и твой мир. Не хотел тебе говорить, но ты в этом мире устроилась намного лучше, чем я.

— Хочется остановить тебя, попросить — не рассказывай. Но любопытство сильнее…

— Ты директор крупного магазина, названного твоей фамилией. Могу тебе показать.

— Не надо, я боюсь.

— Я тоже.

— И?..

— У тебя богатый муж, говорят, что с криминальной начинкой, твой сын… Наш сын учится за границей.

— Муж… С криминальной начинкой… Я не хочу мужа с криминальной начинкой.

— Это сейчас, точнее — тогда, а в двадцать первом веке — такой муж находка, такими гордятся, они делают нынешнюю историю, а такие, как я, разочарованно и плаксиво копаются в своем прошлом.

— Поэтому ты изобрел экскаватор и выкопал меня.

— Можно и так сказать, но тебя я не выкопал, тебя я потерял. И вся жизнь следом потеряла смысл. Глупо, банально… Мой друг пытается остановить пулю, которая давно уже пробила сердце его боевого товарища и подчиненного, а я пытаюсь вернуть любовь, хотя пулю, как мне теперь кажется, остановить проще. Она хотя бы движется по физическим законам. Это только в театре любой акт можно переиграть в следующем спектакле, сделать хуже или лучше. Но даже по правилам театрального искусства плохого актера отправляют на вторые роли. А в реальности — естественный отбор. Его можно обмануть, но ненадолго. Кто-нибудь из стаи все равно заметит: Акело промахнулся!

— Маугли! Мой любимый мультфильм.

— Я помню, потому и помню. Тебе вообще нравился Киплинг.

— И Гумилев.

— И Гумилев. И Гоголь. А помнишь, мы читали друг другу вслух «Альтиста Данилова»? — голос Кошкина надломился, Лена еще не могла этого помнить.

— Тебе удалось найти Орлова? У нас вся группа охотится на эту книгу.

— В своей группе ты будешь первая. Я выменял его на пластинку «Beatles», которую мне подарили на восемнадцатилетие.

— И не пожалел?

— Ни разу.

Минуту-две помолчали. За окном сгущались неторопливые майские сумерки, и кафе стало наполняться посетителями. Разношерстные компании и пары обозначались в стильном полумраке зала только обрывками фраз и звоном бокалов. Рядом со столиком Кошкина и Лены приземлились два женоподобных юноши с аккуратными серьгами в ушах и неаккуратными прическами. Уже через несколько минут они стали смачно целоваться, отчего у Лены широко открылись глаза.

— Это не норма, это распущенность нашего времени, — грустно пояснил Сергей Павлович. — Издержки свободы.

— Я думала, что свобода подразумевает свободу созидать.

— Я тоже так думал, но разрушать легче. В том числе моральные нормы.

— Хочется спросить, где и когда мы с тобой встретимся, но, наверное, не стоит.

— Не надо. Я теперь уже не знаю, как мне жить дальше. Я слишком многого ждал от сегодняшнего дня.

— Я тебя разочаровала?

— Нет, что ты, я сам себя разочаровал. Ведь получается, я хочу отбить тебя у самого себя. Обманываю самого себя. Пусть юного и заблуждающегося, но это ничего не меняет. Смешно, но этот путь мне подсказала старая добрая Мариловна, а я, такой же стареющий дурак, начал охоту на миражи. Но главное: я снова увидел девушку своей мечты. Звучит банально, но это правда. Ради этого стоило корпеть над чертежами и микросхемами несколько лет. Не хочется верить, что эта работа стала причиной твоего ухода. А если и так, ничего другого делать я не умею. Высокоточное оружие и слабомощные машины времени. Кошкин исчерпан. Мой однофамилец стал конструктором лучшего танка времен второй мировой войны. А я вот… Ладно, ерунда это все.

Кошкин, как и полагается после такой тирады, выпил залпом полбокала коньяка. Лена кинула ему спасательный круг:

— Могу я тебя попросить?

— О чем угодно!

— Пригласи меня еще раз когда-нибудь на такую прогулку, только забери из того времени, когда мы уже знали друг друга.