Мне повезло

Ее так рано проявившаяся сообразительность меня очень обрадовала. Я знаю, что в случае необходимости Клаудия сумеет за себя постоять.

Естественно, мы с ней спорим. В какой-то мере это объясняется возрастом Клаудии, но еще и общим правилом, в соответствии с которым дочки, подрастая, вступают в конфликт с матерями. Многое зависит и от того, что у нас с ней очень разные характеры: я более замкнутая и сдержанная, она более агрессивная и раскованная. И спорим-то мы иногда из-за совершеннейших пустяков. Дочь, например, непонятно почему, не выносит, когда я спокойно сижу дома, ей хочется, чтобы я постоянно выходила в свет, обзаводилась друзьями, имела какие-то свои интересы.

Хотя она этого не говорит, но мне кажется, я догадываюсь, что она порой переживает из-за необходимости терпеть мою известность. Всегда и очень решительно отказывается фотографироваться вместе со мной, так как не желает играть роль дочери при своей матери-актрисе. А все же иногда спрашивает: «Почему у меня не такая кожа, как у тебя? Почему у меня не такие ноги?» Дело доходит до слез, до трагедии, когда она вдруг начинает казаться себе некрасивой, толстой. К счастью, такое настроение бывает мимолетным и вскоре она уже чувствует себя красавицей.

Клаудия всегда говорила и мне, и Паскуале, что намерена уйти из дома, когда ей исполнится шестнадцать лет, то есть скоро. Она говорит, что хочет иметь собственную комнату, но в том же доме, где живем мы. Я не против. Думаю, это правильно: пусть в детях воспитывается чувство ответственности. Мне нравится, что наша дочь — по крайней мере, сейчас — не страдает инфантильностью, свойственной нынешнему молодому поколению.

Надеюсь, что своими, безусловно, привилегированными условиями жизни я не причинила вреда дочери: у нее нет убеждения, что все можно получить легко. Надеюсь, мне удалось внедрить в ее сознание, что всего, что у меня есть, я достигла собственными силами. Хотелось бы, чтобы и ей было свойственно чувство гордости и уверенность, что свою жизнь мы делаем сами, даже если рядом родители. Я говорю ей это и многое другое, пытаюсь передать дочери свою, приобретенную с годами мудрость. Объясняю ей, например, что главное — относиться к жизни ответственно, серьезно, уметь принимать самостоятельные решения, но и удобный случай не упускать. Нужно уметь садиться в поезд и выходить из него вовремя: чуть поторопишься или опоздаешь, все — случай упущен навсегда.

Она охотно меня слушает, мы привыкли много разговаривать. По вечерам мы не усаживаемся перед телевизором, а болтаем о разных вещах. Я, она, и если Паскуале дома, то и он.

У Клаудии подлинная страсть к истории искусства, живописи и архитектуры. Поэтому она так любит Рим. Отец привил ей привычку каждый день что-нибудь записывать. И Клаудия пишет, притом очень хорошо.

Кино? Ну… Не знаю. С кино у нее своеобразные отношения. Она с трудом выносит фильмы с моим участием, а вот с отцом довольно часто бывала на съемочной площадке. Со мной все по-другому: когда я снимаюсь, играю, она чувствует себя как бы лишней. Так что, стараясь избавить ее от этого малоприятного чувства, я не приглашаю ее с собой на съемки. Но как зрительница она кино любит, а больше всего ей нравится обсуждать увиденное.

Дочка — это зеркало, в котором отражается мать. Я смотрю на нее и восхищаюсь всем, чем она отличается от меня, — ее жизнеспособностью, смелостью, предприимчивостью. Смотрю на себя и в общем-то собой тоже остаюсь довольна: я смелая, как и она, но более интровертная. Мне приятно сознавать, что мы разные, что ей, в отличие от меня, неведомы, ни скованность, ни ограничения.

Напоминает ли она меня — девочку и подростка? Конечно, напоминает: это еще один подарок, который приносит тебе ребенок. Он и отнимает и возвращает тебе твою молодость. Клаудия напоминает мне тунисскую Клаудию. Она такая же физически крепкая, напористая и ершистая, в пятнадцать лет и улыбка и походка у меня были точно такие, как у нее.

Мои режиссеры

Я никогда не считала себя актрисой. Я просто женщина, наделенная особой восприимчивостью. Я всегда подходила к своим персонажам очень смиренно, стараясь прочувствовать их до глубины и пользуясь при этом только собственными возможностями, то есть не прибегая ни к каким техническим приемам.

Да, я посещала какие-то школы, курсы, но не верила в них — все это меня раздражает и даже немного смешит.

Например, метод Актерской студии… Нет, я не признаю его, не признаю абстрактной игры. Я играю лишь тогда, когда передо мной кинокамера. Мне неинтересно, когда меня вдруг просят изобразить, например, дерево, теряющее листья. Возможно, это подходит тем, кто более благоговейно, чем я, относится к актерскому мастерству, тем, кому и в жизни, и в работе больше нужна вера, чем ирония. Это не мой случай: я люблю погружаться в образ, опираясь на свой собственный жизненный опыт, черпать материал из своей жизни. Я люблю играть, потому что игра дает мне возможность прожить не только свою, но и какие-то другие жизни, другие истории. Но я всегда отталкиваюсь от себя.

Для актерской профессии прежде всего необходимо обладать внутренней силой: ставить перед собой определенную цель и верить, что ты ее достигнешь. Я всегда знала: мне это удается потому, что у меня недюжинная сила воли. И еще я наделена стойкостью, позволяющей мне идти только вперед, не останавливаться и преодолевать любые трудности. Я всегда уверена, что одержу победу. И одерживаю ее…

И еще скажу, что самое главное для успешной работы актера или актрисы — отношения с режиссером. Очень важен своего рода взаимообмен: актер должен понимать, чего именно от него ждет режиссер.

Опыт, накопленный мною в процессе работы над десятками фильмов, показывает, что, если отношения с режиссером сложились хорошо, можно на двести процентов быть уверенным, что фильм удастся. Ну а если отношения с режиссером не сложились, каким бы замечательным ни был сценарий, каким бы расчудесным ни было оформление и прекрасными костюмы, фильм скорее всего получится посредственным.

Кстати о костюмах. Я придаю большое значение еще и тому, как будет одет мой персонаж: одежда помогает мне расстаться с самой собой и войти в образ другого человека. Поэтому я считаю обязательными — еще до начала съемок — репетиции в костюмах. Именно это больше, чем заучивание наизусть реплик, позволяет настроиться на нужный лад: пробы в костюмах помогают мне дистанцироваться от самой себя.

Первым научил меня играть по-настоящему Пьетро Джерми — до его фильма «Проклятая путаница» мои герои получались такими, какими они представлялись мне самой. А в фильме Джерми следовало играть: у меня там была важная драматическая роль. И он взялся за меня, начав с объяснения смысла отдельных сцен.

Пытаясь мне что-нибудь объяснить, он сам как бы входил в образ, но, будучи человеком сдержанным, тратил не очень много слов. Я схватывала все на лету, может, потому, что нас роднили характеры — мы оба были такие замкнутые. Ему, человеку резкому, была совершенно чужда всякая слащавость, и меня это вполне устраивало. Мы чувствовали друг друга и поэтому не нуждались в словах.

На съемках этого фильма, который я считаю превосходным как по сценарию, так и по его воплощению, я начала влюбляться в свою профессию и поняла, как надо вести себя перед кинокамерой, как жестикулировать, как смотреть. Я стала чувствовать камеру, инстинктивно угадывать, правильно или неправильно она установлена на площадке. Под руководством Джерми я впервые осознала, что занимаюсь своим делом, так как поняла, что, если кинокамера поставлена должным образом, я составляю с ней единой целое. Осознала, что объектив — мой друг, мой союзник, и избавилась от скованности.

Трудно найти режиссера, который бы тебя понимал, который мог бы выявить все твои данные. После Джерми то же самое у меня произошло с Валерио Дзурлини.

Дзурлини решил снимать меня в «Девушке с чемоданом» наперекор всеобщему мнению: роль была трудная, а меня еще не считали настоящей актрисой. Но он уперся, так как был совершенно уверен во мне, и говорил, что мне даже играть не надо, поскольку я и есть его персонаж Аида. Он тоже во время съемок не отходил от меня и все объяснял, объяснял историю этой потаскушки, которая влюбляет в себя юношу из хорошей семьи (его роль играл Жак Перрен). Аида и сама в него влюбляется, но он поступает с ней именно как с потаскушкой. А она-то надеялась, что благодаря этой любви ей удастся распрощаться со своим прошлым. Душещипательная история.