Мне повезло

Сегодня Патрику тридцать семь. Он живет в крошечной нью-йоркской квартирке. Работает, а в свободное время — пишет. Был период, когда его интересовала психология, потом он занялся историей религии. Но, в сущности, он все еще пребывает в постоянных поисках себя самого.

Его дочь между тем растет. Она живет в Риме с мамой Эми, ей пятнадцать лет, и у нее сознательное и серьезное отношение к жизни. Конечно, мы все о ней очень заботимся. Я не раз говорила с Питом, пытаясь пробудить в нем чувство ответственности по отношению к Лючилле. Я убеждала его, что если он сам испытал в детстве лишения и страдания, то ему надо постараться сделать все, чтобы с его дочерью такого не случилось. Но у Патрика ничего не получается, он может жить только в том мире, который сам для себя избрал. Ему с трудом удается заниматься самим собой, а на других его и вовсе не хватает, даже если речь идет о собственной дочери, которую, кстати, он очень любит.

Да и себе самому он всегда уделял недостаточно внимания. Как только я не пыталась ему помочь! Но теперь решила прекратить все попытки. По-видимому, это приносит ему больше вреда, чем пользы. Пит — жертва целого поколения, которое слишком многим поплатилось. Это было поколение грандиозных политических надежд, брожения умов, идеалов, и все это вдруг растаяло как дым. Не случайно Пит, так во все это веривший, сегодня даже и слышать не хочет о политике.

Чем он зарабатывает себе на жизнь? В Нью-Йорке это не так просто, работа там — роскошь. А он все время мечтает, вынашивает какие-то планы, надежды вместе с людьми, похожими на него. Кто его друзья? Писатель, который никогда не издавался, художник, не выставивший ни одной своей картины, и так далее. Я говорю ему, что нужно осознать реальную действительность, понять самого себя, а он отвечает, что таков его выбор и он не намерен ему изменять.

Приведу лишь маленький пример. В Нью-Йорке, когда я была там с обеими девочками, мы ходили вчетвером смотреть фильм «Парк Юрского периода». После этого Патрик целых два дня места себе не находил. «Как вы могли? — спрашивал он. — Как вы могли повести меня на такой фильм? Как можно было потратить столько деньжищ на создание подобной картины, когда здесь, в Нью-Йорке, — о «третьем мире» я уже не говорю — люди умирают прямо на улицах от голода и холода?» И для сына это не пустые слова. Когда он посмотрел фильм, он действительно заболел: ему пришлось покинуть зал из-за спазмов в желудке.

В тот раз я снова, как делала это — тщетно! — на протяжении стольких лет, села рядом и попыталась воззвать к его разуму. Естественно, с чего бы ни начинался наш разговор, он всегда возвращается все к тому же — к нему, ребенку, к его истории, к неправде, которую говорила ему даже я, когда он был маленьким…

Я пыталась объяснить ему, что и моя жизнь, детство, не говоря уже о ранней юности, были искалечены, и очень сильно. Я хочу, чтобы он понял, что я была куда более одинока, чем он, что мои родители не так уж много мне помогали. Я говорю ему правду, а правда состоит в том, что свою жизнь я построила своими руками. Я призываю сына побороть себя, признаюсь, что не понимаю его. Не понимаю, почему он не может и не хочет жить иначе. Все говорю, говорю. И ужасно переживаю, потому что он, вместо того чтобы выслушать, то и дело перебивает меня и все мудрствует, копается в себе, в своих переживаниях… Какая-то пытка.

Даже Лючилла говорит ему: «Папа, ты живешь в придуманном мире. Вернись в реальную жизнь…» Свою дочь он обожает и, потрясенный зрелостью ее суждений, понимает, что она права. Но не может ни следовать ее советам, ни опровергнуть их правоту убедительными аргументами.

Был момент, когда я понадеялась, поверила, что все образуется: три года тому назад он вместе с одной женщиной — адвокатом из Техаса — открыл ресторан. Но, ничего не понимая ни в делах, ни в деньгах, Патрик прогорел: все его обманывали. Самой большой неприятностью для него оказалась не столько потеря денег, сколько разочарование в людях. Боюсь, что от этого он впал в еще большее уныние.

А ведь Пит так хорош собой: у него красивое лицо, красивая фигура, да и душа красивая, он ласковый, интеллигентный, умный, обаятельный. Не любить его невозможно. Его нежность вызывает ответную нежность в каждом, кто его знает.

Пит из тех, кто, встретив человека, у которого пальто нет, ни минуты не колеблясь, снимет свое и подарит его раздетому. Он поступал так еще в детстве — все, что у него было, раздавал другим. Лично ему ничего не нужно, он живет самым необходимым, а необходимо ему так мало.

Сын причиняет мне такую боль! Я люблю его, но говорить с ним свободно не умею. Когда я ссорюсь со своей дочкой Клаудией, то не раздумывая могу послать ее даже к черту, а вот с Питом у меня всегда возникают затруднения. Вероятно, и у него со мной так: нам с ним при нашей взаимной любви никогда не удается быть откровенными, свободными, искренними. Словно у нас обоих в душе рядом с безграничной нежностью притаилась не находящая выхода агрессивность. Словно любовь по обязанности берет верх над любовью спонтанной. Словно за все эти годы нам так и не удалось сказать друг другу всего, что мы должны были сказать.

Пит все время как-то обособляется. Друзья очень скоро разочаровывают его, он считает их поверхностными и небескорыстными. Таким образом вокруг него образуется пустота. У сына много хороших качеств, но его колебания мешают ему поверить в свои силы, делают его уязвимым. Он любит одиночество, тишину, его мир сужен, вся вселенная для него ограничивается копанием в себе самом. Он все рефлексирует и никогда не бывает естественным, есть в нем что-то такое, чего я не могу понять и что причиняет мне боль. Но главное — он причиняет боль самому себе…

…и моя дочь Клаудия

Через двадцать лет после Патрика родилась Клаудия. В отличие от первого моего материнства это, второе, было желанным и проходило в абсолютном покое.

Клаудия — вылитый отец. У нее такой же характер, такое же жизнелюбие, те же интересы и прямота, порой прямо-таки вызывающая. Естественно, она обожает Паскуале.

Не так это просто — быть одновременно мамой и бабушкой. Но мне кажется, что я не очень болезненно восприняла неизбежный толчок в сердце при услышанном впервые слове «бабушка» именно потому, что у меня на руках было крошечное существо, вскоре начавшее называть меня мамой. Моя внучка Лючилла немного играет на этом: обычно она называет меня по имени, Клаудией, но, когда есть слушатели, она может вдруг назвать меня и бабушкой.

Сейчас дочке шестнадцать лет, у нее очень живой и беспокойный характер, заявивший о себе с первых дней ее жизни: ни днем ни ночью она не желала спать и лежать там, куда ее клали, никогда не делала того, что делают все другие дети. Да, в мои сорок лет дочка доставила мне немало хлопот.

Но она того стоила. Ребенок всегда чудо, он вселяет в тебя веру в будущее; это мостик, связывающий тебя с завтрашним днем. Вот чем была для меня Клаудия вообще, а в частности, она помогает мне чувствовать себя лучше в этом мире. Достаточно взглянуть на нее, чтобы испытать радость. Если вдруг случается минута депрессии, мне стоит посмотреть на дочку, чтобы понять, какой великолепный подарок преподнесла мне жизнь. Помимо того, что Клаудия очень красива, — но это, как известно, говорят о своих детях все матери, — она еще наделена удивительной живостью и любознательностью, в ее обществе не заскучаешь. Она всем интересуется, много читает, пишет. Очень приятно иметь ребенка, который не торчит все время перед телевизором…

Я воспитала в ней искренность и свободолюбие, да и сама стремлюсь быть с ней такой же искренней и непринужденной. Если она спрашивает меня: «Когда ты последний раз занималась любовью с папой?», я стараюсь ответить ей корректно, давая, однако, понять, что она должна уважать личную жизнь других, а моя личная жизнь не должна касаться никого, в том числе и ее.

Я воспитала в дочке благоразумие по отношению к мужчинам и к жизни вообще: думаю, это правильно, независимо от того, каким был мой личный опыт. Но она куда более сознательная и сообразительная, чем была я в ее возрасте. Однажды — ей тогда было всего десять лет — она, придя домой, рассказала, что в автобусе какая-то женщина не спускала с нее глаз и на остановке сошла вместе с ней. Клаудия, догадавшись, что эта женщина почему-то следит за ней, вошла не в свой подъезд, а в соседний и лишь потом, когда та женщина удалилась, отправилась домой.