Конец большого дома

А сейчас Баоса вынужден был к нему обращаться за помощью. Дети думают, что он ищет здесь Поту и Идари, — пусть думают. Баоса оглядывал берег стойбища, он знал все хулусэнские лодки, оморочки — чужих среди них не было, значит, нет гостей в Хулусэне.

«Это даже к лучшему, — подумал Баоса, — одни будем решать свои родовые дела».

— Что-то людей не видать, — сказал Полокто, оглядывая берег.

— А вот кто-то идет, — указал Калпе.

Когда лодка пристала, к ней подошел, пошатываясь, Пассар Ливэкэн.

— А-а, Баоса, приехал наконец. Сколько тебя не было в нашем Хулусэне, — заговорил он. — Сыновья твои приехали, здравствуйте, здравствуйте, молодые охотники. Баоса, как давно я тебя не видел — продолжал он, обнимая Баосу, когда тот сошел на берег.

— С прошлой осени, с прошлой осени, — улыбался в ответ Баоса.

— Вот, вот, с осени не виделись. Чего ты не заезжаешь, вход в нашу протоку не можешь найти? Ладно, я когда-нибудь там большое воронье гнездо совью на верхушке тальника, чтобы не проехал мимо…

Продолжая бормотать, Ливэкэн помог вытащить лодку на берег.

— Не приезжал, не приезжал, — и в самое время приехал. Сегодня шаман камлать будет.

— Кто заболел?

— Не-ет, сэвэны его не стали слушаться, завтра задабривать их будет. Ох, Баоса, вовремя ты приехал, завтра шаман сэвэнов будет угощать, и нам кое-что перепадет.

«И правда хорошо, вовремя приехал, — подумал Баоса, — не надо и камлание устраивать, так все узнаю».

— Попьем, Баоса! — продолжал Ливэкэн.

— Ты уж и так выпил, — усмехнулся Баоса. — Теперь тебе часто приходится выпивать.

Баоса посмотрел в пьяные глаза Ливэкэна — нет, не понял намека. А Баоса намекал на двух дочерей Ливэкэна, которые по три, четыре раза выходили замуж и каждый раз возвращались к отцу, сохраняя за собой и свое приданое и тори мужей. Девицы были умные, они не хотели жить в неволе у мужей, им больше нравилась фанза отца в Хулусэне, куда так много приезжает молодых охотником. Для развода они шли на всякие ухищрения, терпели побои и все выжидали момента, чтобы вовремя уйти от разозлившихся мужей. Судьи, разбиравшие развод, всегда становились на их стороне и не возвращали мужьям тори, потому что на них, как правило, ложилась вся вина.

Так Ливэкэн, ничем не примечательный средний охотник, жил в достатке за счет своих умных дочерей. Как только какая-нибудь из них убегала от мужа, тут же приезжали новые сваты, и начиналось все сначала.

— Часто пью, часто пью. А чего не пить? Не бедно живу, — хвастался Ливэкэн. — Остановитесь у меня, найду что выпить.

— Нет, у меня свои родственники, обижаться будут.

К прибывшим приближались родственники Баосы — Турулэн, сын его Яода, зятья Гида и Тэйчи. Турулэну никак не дашь семидесяти лет, он шагал легко и быстро, высоко вскидывая ноги. Подошел, обнял Баосу, потом поцеловал в щеки Полокто, Дяпу, Калпе, Улуску.

— Слышал, слышал о вашем горе, — сказал Турулэн, — сорока на хвосте известие принесла. Разыскали их?

— Нет. По этому делу приехали, — ответил Баоса.

— Да, да, я тоже слышал, дочка твоя сбежала с молодым охотником, — вновь заверещал Ливэкэн. — А-я-я, как так, а? Как молодые изменяются, не слушаются нас. Убежала из дома отца!..

— А жену твою убило, — продолжал Турулэн, не слушая Ливэкэна, — всех хотело убить, знаю это. Где Пиапон?

— Дома остался, — угрюмо ответил Баоса, думая над вещими, как ему самому показалось вдруг, словами Ливэкэна о молодежи.

Турулэн повел гостей в фанзу. Последними, приотстав от других, шли Полокто и пошатывавшийся Ливэкэн.

— Заходи, заходи хоть ты, — попросил Ливэкэн, — пусть отец с Турулэном пьет, а ты зайди ко мне.

— Гэйе дома? — спросил Полокто о старшей дочери Ливэкэна.

— Куда денется? Гэйе дома, Улэкэн дома, обе дома. Улэкэн опять ушла от последнего мужа.

Баоса вошел вслед за хозяином и прежде всего бросил взгляд в дальний угол фанзы — священный жбан и сэвэн стояли на своем месте. Баоса подошел к жбану и, встав на колени, отбил поклоны. Полокто, Дяпа, Калпе, Улуска опустились на колени сзади него.

Глиняный обыкновенный жбан, в каком многие семьи хранят воду, некогда высокий, с горловиной, был перепилен посередине, густо обмазан глиной и перевязан толстой веревкой. Возле него, как страж, стоял двуликий сэвэн, высокий по сравнению с перепиленным жбаном, с большими грудями, с толстыми ногами. На шее сэвэна несколькими рядками висели бусы, каждая бусинка представляла железную скульптурку человечка, собачки, тигра, медведя, волка, рыси.

Перед жбаном и двуликим сэвэном стоял низенький столик, на который клали жертвоприношения.

Гости поели, отдохнули с дороги и после захода солнца пошли к шаману. Полокто встретил свою возлюбленную Гэйе и, не дождавшись конца камлания, тайком убежал с ней.

Лучшего места, чем берег реки, сухое днище лодки, не найти в стойбище влюбленным: на берег ночью никто не выйдет, женщины запаслись водой, рыбаки после камлания в ожидании утреннего угощения шамана даже и не вздумают выехать на лов рыбы — никто не потревожит влюбленных. Полокто обнял давнюю подругу, прижал к себе, теплой Щекой прильнул к ее горячему лицу.

— Ты меня ждала? — спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Из-за тебя только я каждый раз убегаю от новых мужей, — нежным певучим голосом ответила Гэйе.

Полокто счастливо засмеялся. Он не верил Гэйе, но ему почему-то нравился ее обман, нравилось и ее непостоянство.

«Пусть потешается, мне-то что, — думал он, — стала бы женой, тогда держал бы в кулаке, тогда она не посмела бы даже взглянуть на молодых охотников».

Полокто считал себя знатоком женщин. Сколько их встречалось ему, и только в одной Гэйе он нашел неистощимую страсть. Поэтому его всегда тянуло к ней, он готов был простить даже ее непостоянство.

— Хороший человек был последний муж?

— Аих! Разве сравнить с тобой? Трухлявое дерево. Ревновал и бил, жестоко бил, негодяй.

— Не приезжали новые сваты?

— Приезжали с верховьев, не с тех мест, где говорят «камаа», [42]а еще выше. Ну, как их? Не нанай, а другие…

— Акани? [43]— Вот, эти акани говорят будто по-нанайски, а не разберешь многих слов. Много водки привозили, богатые, видно, Хотели сразу увезти, да я отказалась.

— Как только отец с вами соглашается, никак не пойму. Захотел бы он отдать — и отдал бы, — улыбаясь, сказал Полокто.

— Не отдаст, он нас слушается. Мы ему шепнем слово «согласны» — он отдаст, шепнем «нет» — он отказывается или заламывает такое тори, что сваты, не оглядываясь, бегут.

Полокто засмеялся, обнял подругу и опять прижался к ней щекой.

— А ты по-прежнему молодой, — счастливо смеялась Гэйе. — Может, с женой не спишь?

Полокто но ответил.

— Интересно, какой был бы этот мой новый муж. Он очень умолял отца, в наколенниках дырки, наверно, прошаркал. Бедный! Говорит, в их местах женщин не найти, с десяти лет девочки женами становятся.

— Будто у нас на Амуре лучше. Я давно засватал жен всем своим сыновьям, иначе они без жен останутся. У нас тоже женщин не хватает, только ты с сестрой постоянные невесты.

— У нас невесты есть, не ври, в каждом стойбище есть невесты, вдовушки есть, а он говорил, что у них китайские торговцы всех женщин закупают, а молодые нанай не находят женского тепла.

— Вижу, ты жалеешь, что не вышла за своего акани.

— Эх, ты! Говорю тебе, из-за тебя не вышла, далеко от тебя, понял?

— Созналась бы лучше — далеко возвращаться в Хулусэн, когда поссоришься с ним.

Гэйе удивленно взглянула на Полокто.

— Ты никогда не любил меня, — капризно заговорила она, — я тебе нужна тогда, когда тебе хочется женского тела…

— На это у меня своя жена есть, а тебя я люблю. Отец виноват, что я не женился на тебе. Вот жизнь какая — и мужчина и слушаюсь отца. Сказал он, женись на Майде, я женился, оставил тебя. А ты женщина, но почему-то отец твой тебя слушается…

— Потому, что я настойчивая.