Час зверя

Ты ничегошеньки не понимаешь, Оливер.

И тут он увидел, как Тиффани перевела дыхание и бросилась в глубь подземки.

Он поспешно кинулся за ней, страшась потерять девушку в толпе, однако стоило ему войти внутрь, и он сразу же заметил ее. Пестрая лоскутная рубаха так и бросалась в глаза. Он последовал за ней вниз по ступеням на станцию, через турникет, по подземной долине с низким потолком, поросшей бетонными колоннами, значками, лесенками. Тиффани шла в гуще людей, шагая быстро и в такт своим попутчикам. Перкинс наблюдал каждое ее движение: покачивание бедер, согнутые в локтях руки ускоряют темп, еще один лестничный пролет, и она выберется к поездам.

В ту ночь она надела черное. В ту ночь, когда он нашел Заха в коттедже, оглушенного, одурманенного наркотиками. Он отвез брата в больницу Св. Винсента и позвонил Тиффани; она явилась вся в черном. Черные джинсы, черная водолазка, черные волосы туго завязаны в «конский хвост», в них мелькает серебристая прядь. Лицо осунулось, очень бледное, все черты заострились. Перкинсу она показалось усталой, озлобленной и малопривлекательной.

Теперь Тиффани выбрала маршрут номер 7. Перкинс тоже вошел в поезд, в соседний вагон. Добрался до разделявших вагоны стеклянных дверей и стал следить за девушкой. А та сидит себе, уложила матерчатый мешок на колени. Глядит в пространство, бледненькая, несчастная. Перкинс машинально утер рот рукой.

Врачи оставили Заха на ночь в больнице. Перкинс отвез Тиффани домой, в барачную квартирку в Ист-Вилледже, где она обитала вместе с Захом. Она уселась на постель, свесила руки между колен. Смотрела прямо перед собой. Перкинс собрался было уходить, повернулся и увидел ее лицо в зеркале. Ему хотелось надрать на девчонку, схватить ее за плечи и потрясти хорошенько. Все это мистическое дерьмо! Неужели она не могла как следует позаботиться о его брате?!

Поезд остановился. 42-я улица. Тут Тиффани вышла. Перкинс вновь пошел вслед за ней по широкому, низкому подземному лабиринту. Тиффани ускорила шаг, бросая косые взгляды на мужчин и женщин, окружавших ее со всех сторон. Почуяла его присутствие? Каким-то образом угадала, что он позади? Нервы пульсировали в такт шагам. Шаги отдавались в широком коридоре, их отзвук растворялся в грохоте тысяченогой толпы.

—  Ладно, — пробормотал он и двинулся к двери.

—  Не уходи. — Тиффани даже не взглянула на него. Сидела на постели, глядела прямо перед собой, черты бледного лица поплыли, задрожали. Она наклонилась вперед, заслоняя лицо ладонями. Перкинс подошел к ней, уселся рядом на кровать, обнял, повторяя про себя: «Черт побери, что же ты за ним не смотрела?» Но он не мог видеть, как девушка плачет. Она прижалась щекой к его плечу, Оливер почувствовал, как намокает рубашка от ее слез, и принялся гладить Тиффани по голове. Девушка подняла на него горестный взгляд.

—  Господи, Оливер, — пробормотала она. Оливер поцеловал ее.

Перкинс сглотнул пропитанную желчью слюну, глядя, как движется чуть впереди него Тиффани. Какого дьявола он поцеловал ее тогда? Какого дьявола должно было произойти все это? Он следил, как подружка его брата то исчезает, то выныривает вновь среди торопливой толпы. Видел, как мелькают порой ее быстро покачивающиеся бедра, и вспоминал тот снимок у Муллигена — голую белую задницу. Нежная, беззащитная шея, волосы собраны в пучок, убраны под бейсбольную кепку. Господи, Господи, он же знал, что Зах любит ее, даже в тот момент, когда происходило это,он помнил, что Тиффани — единственная женщина, которую Зах когда-либо любил. Он повторял потом, что все это пустяки, так, одна минутка, когда обоих захлестнуло отчаяние, они оба нуждались в утешении в ту проклятую, затопленную одиночеством ночь, когда все пошло наперекосяк. Господи Иисусе, как он вторгся в ее тело, как он ворвался в нее, вопя и отзываясь ее воплям, а она лихорадочно впивалась ногтями в его спину! Тело, скрытое водолазкой, казалось податливым, мягким, но, когда Тиффани сорвала с себя одежду, она предстала перед ним крепкой и мускулистой. Темная кожа, маленькие заостренные груди, зажала его умелыми бедрами, и Перкинс, не сдерживаясь, прикасался к ней, вонзался в нее, проник языком внутрь теплого рта. Обхватив девушку сильными руками, он крепко прижал ее к себе и повторял ее имя со стоном — только бы забыть, забыть об этом, не вспоминать.

Тиффани выбрала вест-сайдскую электричку. Перкинс на миг приостановился, все еще пытаясь проглотить комок, который не желал растворяться, затем забрался в соседний вагон, проскочил в тот самый миг, когда двери начали закрываться, ужом проскользнул сквозь толпу секретарей, рабочих, служащих, вновь к разделяющим вагоны дверям, чтобы не упустить Тиффани. Поезд тронулся и начал набирать скорость.

Перкинс прижался к двери и заглянул сквозь стекло в вагон, где сидела Тиффани. И тут странное оживление в вагоне привлекло его внимание. Перкинс понял, что карнавал начался.

Компания весельчаков. Заполонили весь вагон. Мутанты, чудища, гибриды. Пляшут, вздымают руки, бешено вращают бедрами. Вскакивают на сиденья, запрокинув морды, выпятив грудь, воют в потолок, теряют равновесие, падают в объятия своих дружков. Бледнолицые вампиры, зомби в полосатой тюремной одежде, трупы в трико и цилиндрах а-ла мистер Хайд, всевозможные сочетания полов, бабы с мужской висюлькой, бородатые мужики, украсившие себя бюстгальтерами, немыслимое смешение изгибов, выпуклостей, первичных и вторичных половых признаков, отплясывают свой танец, кружатся парами, прижимаются грудью к груди, пах к паху, в покачивающемся, до отказа набитом вагоне.

Перкинс какое-то время смотрел сквозь стекло, потом обернулся, окинул взглядом собственный вагон: спокойные усталые рабочие, налегли друг на друга, отвоевывают местечко, чтобы мирно прочесть вечерний листок. Вновь повернулся к стеклянной двери, созерцая неистовое веселье. Тут он вновь наткнулся взглядом на Тиффани и затаил дыхание. Девушка в упор смотрела на него.

Она словно в отчаянии уставилась на стеклянную дверь, улыбалась разнесчастной, робкой, безнадежной улыбочкой. Смотрит прямо на него! Показалось? Секундой спустя Тиффани отвернулась, растерянно глядя на безумное празднество. Перкинс так и не понял, обнаружила ли она его присутствие.

Поезд добрался до 4-й Западной улицы. Диковинные существа в соседнем вагоне дружно вопили: «Карнавал!» Вырвались в распахнувшиеся двери. Перкинс прижался лицом к стеклу, толпа мешала обзору.

Наконец вагон опустел. Теперь он отчетливо видел: Тиффани тоже вышла. Двери уже закрывались.

Одним прыжком — к дверям. Удержал их, когда они, урча, почти сомкнулись, заставил вновь раскрыться. Двери на миг поддались, и Перкинс проскользнул на платформу, постоял, оглядываясь по сторонам, пока вновь не высмотрел пеструю лоскутную рубашку Тиффани, притаившись в гуще разноликих монстров, продвигалась к лестнице. Перкинс последовал за ней, и оба они выбрались под темнеющее вечернее небо.

Стоя на улице, впитывая прохладный воздух, Перкинс успел коротко глянуть на часы. Скоро шесть. Парад начнется только через час, но зрители уже тянутся к Шестой авеню. Кто в костюмах, кто в цивильной одежде, иные выбрали места возле полицейских постов вдоль тротуаров, другие — большинство — несутся мощным потоком мимо широких, ярко освещенных витрин. Мелкие торговцы готовят свои лотки, протягивают покупателям накладные носы и полумаски, отделанные цветными светящимися полосками.

Улицу расчистили от транспорта. Полицейские привольно расхаживают по ней, туда и обратно. Перкинс вздрогнул, увидев, как их много, и совсем близко к его дому, совсем близко к Заху Тут уж ничего не поделаешь Тиффани уходит. Двигается в глубь улицы, подвижная, как ртуть, скользит сквозь плотную толпу, чуть отклоняясь вправо-влево. Перкинс приподнялся на цыпочки, следя за мелькающей впереди бейсбольной кепочкой.

Перкинс шел за ней по пятам и мечтал как можно скорее прекратить преследование. Ему казалось, что Тиффани сознательно ведет его куда-то, куда он вовсе не хотел попасть. Он был бы рад, если бы Тиффани внезапно исчезла, растворилась, если б вся эта история как-нибудь рассосалась. «Извините», — механически бормотал он, расталкивая прохожих. Сам остановиться Перкинс не мог Он чувствовал себя бессильным, словно во сне, и, как во сне, его томило предчувствие, которое все нарастало…