Адъютант его превосходительства

К разъезду жались ветхие, с покосившимися крышами, домики. За плетня­ми клонились к земле пожелтевшие тяжеленные круги подсолнечника.

Фролов уверенно зашагал к дому, во дворе которого была прибита к шес­ту – дивная для военного времени – зеленая скворечница.

Во дворе яростно, гремя увесистой цепью, залаяла собака, торопливо открылась калитка. Перед Фроловым встал молодой, крепко сбитый парень с хитрыми, увертливыми глазами. Фролов сразу узнал его по рассказу Мирона. Семен в свою очередь тоже бесцеремонно рассматривал Фролова и молча ждал, что тот скажет.

– Неприветливо встречаешь гостей, Семен, – с легкой и ничего не зна­чащей обидой укорив парня Фролов.

– Тю! Ты откуда меня знаешь? – удивился Семен.

– Николай Григорьевич кланяться тебе велел, – сказал Фролов первую половину пароля. Настороженности, застывшей на лице Семена, заметно поу­бавилось.

– Что пользы с его поклонов. Часы я ему передал, а он никак их не от­ремонтирует… – отозвался Семен с деланной сонливостью.

– Часы в мастерской. Отремонтируют в пятницу.

– Тебя что, переправить? – шарил по лицу и по одежде Фролова хитрова­тыми, осторожными глазами Семен: дело серьезное, здесь нужно без всякой оплошки.

Фролов согласно кивнул.

– Не поздно? Может, заночуешь? – предложил парень.

– Спешу, Семен, – уклонился от этого предложения Фролов.

– Дело твое. – Он взял возле веранды весла, положил их на плечо. Мах­нул Фролову: – Аида! – И они пошли со двора по крутому меловому спуску к берегу.

Взвихрились воронки прозрачной зеленой воды. Лодка, слегка перевали­ваясь с боку на бок, пересекла открытое пространство и нырнула в густые камыши. Долго плутала по лабиринту озер и озерец, пока не оказалась в поросшей верболозом и кугой старице.

Семен налегал на весла, и крутые бугры мускулов играли под рукавами его куртки. Он явно торопился и дышал тяжело и сердито. Но вот сбоку от прибрежного леска, за крутым поворотом, им открылось село. На взгорочке стояла, словно нарисованная, беленькая и круглая церквушка, а вокруг нее раскинулись такие же беленькие и уютные домики.

– Во-он в той церкви отец Григорий требы служит, – показал головой Семен. – Вечерни сегодня не будет, так что, ежели упросишь, он тебя ночью и повезет. Ночью сподручнее.

Долго упрашивать отца Григория Фролову не пришлось. Вероятно, он по­баивался этих нежданных и опасных гостей и стремился поскорее от них из­бавиться. Выслушав Фролова, он молча сходил в сарай, вывел коней, стал запрягать их в тарантас.

Был отец Григорий огромного, даже устрашающего, роста, на голову выше Фролова, с большими красными ручищами и с густой и черной, как вакса, бородой, в которой виднелись какието соломинки – наверное, до прихода гостя батюшка сладко опочивали.

Солнце уже легло на горизонт, когда они выехали. Дорога то выгибалась по краям оврагов, то ровно и прямо тянулась степью. Тарантас, гремя же­лезными ободьями колес, резво катился по пыльному шляху, и село с церк­вушкой вскоре осталось далеко позади.

Священник, тяжело навесив плечи над передком, сидел впереди Фролова. Поверх рясы он натянул, чтобы выглядеть помирски, парусиновый пыльник, на голове покоилась черная монашеская скуфейка.

Помахивая тяжелым кнутом, отец Григорий, не оборачиваясь, сердито ба­сил:

– И где только вы беретесь на мою голову?!

– Не переправляли бы, отец Григорий! – насмешливо посоветовал ему Фролов.

– «Не переправляли бы», – гневно передразнил Фролова отец Григорий. – Мне ж за каждую переправленную живую душу по пять золотых десяток пла­тят… И помогать своим опять же надо!..

– Так брали бы винтовку!

– Сан не позволяет… Да и не понял я – прости господи! – пока ни хрена в этой заварухе, – откровенно сказал священник и затем, обернув­шись к Фролову, указал кнутовищем в небо: – Господь бог тоже еще, навер­ное, не разобрался, иначе бы уже принял чью-то сторону.

…Наступила ночь. Мягко стучали по пыльной дороге копыта лошадей. Багровые сполохи освещали небо. Слышались грозные громовые перекаты. По­том недалеко впереди разорвался снаряд. А сзади послышалась пулеметная очередь.

– Ну, молись, раб божий! – сказал отец Григорий. – По самому что ни на есть фронту едем!

Ворочая головой, он с тревогой прислушивался к доносящейся перестрел­ке, а потом вдруг приподнялся и стал немилосердно хлестать лошадей кну­товищем, посылая на их головы все непечатные ни в ветхом, ни в новом за­вете слова. Тарантас, тряско подпрыгивая на ухабах, как сумасшедший нес­ся в сторону леса.

Вскоре после того как они с отцом Григорием расстались возле какой-то вдребезги разбитой колесами развилки, Фролов набрел на красноармейский разъезд. И к утру, усталый, но радостный, уже был в Новозыбкове, в штабе 12-й армии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Сек мелкий и беспорядочный дождь. Он растушевал дали, дома в конце площади и церкви с бесконечными маковками выглядели словно декорации, только намеченные углем на сером театральном заднике, но еще не прорисо­ванные художником.

Только так, как бывает лишь в жизни, тяжелой матовостью блестели бу­лыжники мостовой.

Маленький, никому до последнего времени неизвестный, городе Новозыб­ков, волею случая оказавшийся в центре военных событий, жил нервно и неспокойно. С неумолчным грохотом сапог ботинок двигались по Соборной площади красноармейские части, перебрасываемые с одного фронта на дру­гой. Медленно брели понурые конные упряжки с пушками, снарядными ящика­ми, обозными повозками, санитарными фурами. Крупы лошадей, имущество на повозках, брезент фур и амуниция людей – все было мокро, все блестело, как лакированное.

В самом конце площади, почти у самых домов, колонна становилась приз­рачной, размытой. И постепенно совсем исчезла в пелене дождя.

– С постоянным, ни на миг не ослабеваемым напряжением следил штаб 12-й армии за трудным героическим продвижением Южной группы войск, кото­рая к этому времени уже оставила позади четыреста почти непреодолимых верст и приближалась к Житомиру, оборванная, голодная, без патронов, но все равно неодолимая. Радиосвязь с Южной группой поддерживалась теперь круглосуточно. Нервно и дробно стучали телеграфные аппараты, доносившие сюда, в штаб, самые свежие новости…

Дверь в аппаратную резко распахнулась, и в нее стремительно вошел Фролов. Был он снова, как и до поездки в Харьков, в вылинявшей военной форме. Еще утром он отдал шифровальщикам письмо Щукина и попросил рас­шифровать.

– Ну как дела? Расшифровали?

Молоденький красноармеец склонился к своему столу и, стараясь выгля­деть строгим и значительным, протянул несколько листов бумаги.

Фролов жадно пробежал их глазами и словно споткнулся о невидимую преграду.

Прямо из аппаратной он поспешил к Лацису, положил перед ним расшифро­ванный текст письма и огорченно сказал:

– Вот теперь я уж точно нич-чего не понимаю. Из письма явственно сле­дует, что Николай Николаевич жив и, по всей вероятности, продолжает ра­ботать у нас в штабе.

Лацис скользнул взглядом по письму.

«Николаю Николаевичу. Укажите наиболее приемлемый участок фронта для прорыва конницей генерала Мамонтова. Все это срочно! Николай Гри­горьевич».

Какое-то время Лацис и Фролов молча и недвижно смотрели друг на дру­га. Затем Лацис резко, не скрывая самоиронии, сказал:

– Чего ж тут непонятного! Ну? Чего? Резников никакой не предатель! – и с горькой усмешкой добавил: – Нас попросту провели, как мальчишек… Интересно!..

Кабинет Лациса здесь, в Новозыбкове, был крошечный и малоудобный, словно он находился в каком-то вагоне, и нужно было с этим мириться. Ря­дом со столом стояла узкая солдатская кровать, покрытая грубым одеялом. Возле стен стояло несколько стульев и железный походный ящик, заменявший сейф. На вешалке, около двери, висела куртка, а поверх нее на ремнях – деревянная кобура маузера.

– Интересно… – Лацис прошел к карте, висящей на стене.