Адъютант его превосходительства

Перед тяжелой дверью кабинета Щукина конвоиры остановились» тупо, тя­жело прогремев прикладами винтовок. И Волин тоже сразу остановился, не в силах понять внезапно прихлынувшего к сердцу страха и напряженно ожидая дальнейших распоряжений.

Сопровождающий его штабс-капитан Гордеев с таинственной поспешностью скрылся за дверью кабинета.

Ждать пришлось долго. Конвоиры успели покурить, пока из приоткрывшей­ся двери не послышалась команда:

– Введите!

Конвоиры отчужденно посторонились, пропуская Волина. И он, одернув зачем-то свалявшийся, покрытый грязными пятнами китель и глотнув возду­ху, вошел в щукинский кабинет.

Щукин стоял сбоку стола, опираясь одной рукой о его край, и курил.

– Волин остановился в нерешительности посреди кабинета, но Щукин ука­зал ему на кресло, пытливо вглядываясь в ротмистра, словно не видел его никогда.

– Проходите, садитесь. – И, не дожидаясь, когда Волин сядет, продол­жил с легкой насмешливостью: – Вы вызвали во мне определенное восхище­ние…

– Господин полковник!.. Николай Григорьевич!.. – Волин прижал руки к груди. Губы у него задрожали, как у плачущего.

Но Щукин жестом остановил его:

– Зачем вы пытаетесь вести эту недостойную игру? Я могу расценить это или как неуважение к противнику – ко мне то есть… или…

– Или… – машинально повторил Волин.

– Или как элементарную трусость. А я хотел бы восхищаться вами, Во­лин. Как солдат солдату скажу, мне импонирует ваше великолепное самооб­ладание. И вызвал я вас вовсе не для того, чтобы допрашивать. У меня есть к вам одно предложение. Но прежде чем согласиться на него или от­вергнуть, хорошенько подумайте… взвесьте все…

Волин поднял на Щукина страдальчески-усталые глаза и преданно возз­рился на него.

– Но скажите же наконец, в чем меня обвиняют?

Щукин укоризненно посмотрел на Волина и еще раз удивился его выдерж­ке.

– Только в одном… да-да, только в одном: вы работали хорошо, но – не ювелирно… Я затребовал из казанского жандармского управления ваше досье… Вы ведь работали в Казани?

– Недолго. С января по октябрь семнадцатого года.

– Вот ответ: «Ротмистр Волин был убит в июне пятнадцатого года при усмирении студенческих волнений…»

– Простите… – не сразу понял Волин, а затем его лицо расплылось в блаженной улыбке, он облегченно опустил голову на руки и начал тихо сме­яться, затем расхохотался неестественно, радостно-истерично.

– Господи… господи… Так вот в чем дело!.. Так точно, господин полковник, ротмистр Волин был убит в июне пятнадцатого года… точнее, одиннадцатого июня… при усмирении студенческих волнений… так точ­но… – самозабвенно продолжал ротмистр, прямо на глазах превращаясь в прежнего, самоуверенного Волина. – Это был… это был мой брат, господин полковник. Брат мой – Леонид. А я в ту пору еще и ротмистром не был… Поручиком… Господи!.. Вы запросите Казань… это брата моего убили. Брата! – И он снова опустил голову на руки и, раскачиваясь, продолжал смеяться.

– Оставим это, Волин!

– Как то есть?.. – Волин поднял голову и капризно переспросил: – Как то есть оставим? Как можно?.. – Волину показалось, Что полковнику Щукину нужно его обязательно обвинить.

– Выясним, – холодно пообещал Щукин.

– Да-да… Но поверьте… – Волин опять приложил руки к груди. – По­верьте, Николай Григорьевич…

– Скажите, Волин, а чем объяснить такую вашу необыкновенную любовь к красным? – с внезапной ехидцей спросил Щукин, и лицо у него при этом стало лукавым и компанейским.

– Что-о?.. Я их ненавижу… всех вместе… и каждого в отдельности! И неоднократно это доказывал на деле, ваше высокоблагородие!.. – уже не оправдывался, гневался Волин.

– И вероятно, только ненависть руководила вами, когда вы после побега от Ангела отпустили двух красных командиров? – задал вопрос Щукин.

– Ах, вот вы о чем!.. Но… господин полковник… Мы все оказались в особых условиях… Наконец, элементарное благородство… Право, вас вве­ли в заблуждение… Вот и полковник Львов, он тоже меня поддержал… Нет-нет, поверьте, в той ситуации вы поступили бы примерно так же…

– Возможно, – холодно сказал Щукин.

– Я понимаю, ту ситуацию трудно себе представить. Но честное слово…

– Волин снова приложил руки к груди, уменьшаясь прямо на плазах полков­ника Щукина.

– Так вернемся к моему предложению! – оборвал Волина Щукин. И тот захлебнулся на полуслове, замер в ожидании. – Небольшая сделка! Вы кон­чите эту проигранную вами игру и откровенно ответите на все мои вопросы. Я же в свою очередь обещаю не применять к вам никаких крайних мер. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Ну же! Вы все еще продолжаете мне не верить?! – воскликнул Волин.

– У меня есть для этого основания. Их много. А самое веское – я о нем уже могу сказать! – ваше последнее донесение красным о динамите, взры­вах, о Прорезной, восемь, и господине Тихомирове. Припоминаете? Так вот, вас провели, Волин. Как мальчишку.

– Какое донесение? Какой господин Тихомиров?.. – с отчаянием вопрошал Волин и озирался вокруг, словно искал свидетелей своей невиновности.

– Словом, кончайте эту недостойную разведчика игру, Волин.

Я не стану вам врать – вас ждет смерть. Но я бы на вашем месте пред­почел смерти под пыткой смерть, достойную солдата… Выбирайте! – Щукин резко поднял голову, вызвал конвойных: – Уведите арестованного!

Немедля два конвоира послушно стали по бокам Волина.

– Это недоразумение… Ошибка… Ошибка… – бормотал Волин. – По­верьте, это роковое совпадение… Нет-нет, вы обязательно запросите Ка­зань. Это брат мой… Леонид… – И он смолк и несколько мгновений стоял так, словно прислушиваясь к тишине, затем сказал: – Вы знаете, я вспом­нил… Они же его тогда перевязывали… Бож-же, как я это упустил. Ко­нечно же, это навет. Это поручик Дудицкий сказал вам о двух красных. Да, теперь начинаю кое-что понимать! Это он работает на красных, и ему необ­ходимо…

Щукин кивнул головой – и конвоиры двинулись, подталкивая Волина. Сза­ди него встал штабс-капитан Гордеев.

– Ваше высокоблагородие! – уже у двери обернулся Волин. – Я вас про­шу, не разрешайте ему меня пытать. Он зверь, покалечит меня. Когда выяс­нится, что все это клевета, я уже не могу вам быть полезен.

– Клевета, но господин Тихомиров арестован Киевской Чека, – сказал ему Щукин. – Клевета, но Осипов убит, клевета, да, наши оперативные сводки регулярно получает враг…

– Бред… кошмарный бред… Какой Тихомиров? Какое я имею отношение к убийству Осипова?..

Волин опустил голову, сник: наконец он понял, что никто здесь, в этом здании, не поверит в его невиновность, что он обречен в результате ка­кой-то страшной, непоправимой ошибки.

– Мне вас жаль, господин полковник. Вы жестоко расправляетесь с пре­данными людьми. С кем же вы останетесь? – сказал он совсем угасшим, без­надежным голосом.

Щукин не ответил.

Конвоиры подталкивали Волина, а он упирался, все время оборачивался так, что на шее взбугрились жилы, и торопливо кричал:

– Я буду ждать, господин полковник! Как только выяснится, пришлите ко мне. Я верю, справедливость…

Захлопнулась дверь.

Щукин не заметил, как у него в руке дотлела папироса. Он долго стоял так, не шевелясь, у стола все в той же позе. Лишь тонкая струйка дыма от окурка, извиваясь, медленно тянулась вверх.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

К осени 1919 года на юге Украины сложилась крайне тяжелая военная обстановка.

Захватив Екатеринослав, Харьков и Полтаву, деникинские войска стали развивать наступление через Сумы, Лубны и Ромодан на Николаев, Херсон, Одессу. Одновременно они устремились на Киев, оказывая помощь своим войскам, ведущим затяжные бои на Левобережной Украине. Таким образом, значительная часть сил 12-й армии оказывалась зажатой с запада и востока южной части Правобережной Украины.

Главное командование Красной Армии приказало 12-й армии продолжать оборонять юг Украины силами 45,47 и 58-й дивизий.