Адъютант его превосходительства

– Я понял вас, господин полковник, и очень благодарен, что это заме­чание вы сделали в присутствии командующего. Вчера я вызвал конвой, но командующий отменил мое распоряжение! – Кольцов посмотрел на Ковалевско­го: – Я могу идти, ваше превосходительство?

– Минутку. – Ковалевский хмуро протер стекла пенсне и раздраженно сказал: – Николай Григорьевич, видимо, я сам вправе решать, в каких слу­чаях мне пользоваться конвоем… -

Он хотел еще что-то сказать, но, посмотрев на бесстрастное лицо Щуки­на, слабо махнул рукой: – Ладно, как-нибудь вернемся к этому. – И кивком головы отпустил Кольцова. Когда тот вышел, Ковалевский все же сказал: – Вы поставили меня в неловкое положение, Николай Григорьевич.

– Поверьте, это не моя прихоть, Владимир Зенонович. – Щукин деловито достал из папки лист бумаги. – Чрезвычайно важные вести из Киева.

Ковалевский принял бумагу и, поправив пенсне, начал читать. Это было агентурное донесение, в его левом верхнем углу стоял жирный красный гриф «Совершенно секретно».

Агент Щукина Николай Николаевич сообщал, что в связи с декретом ВЦИК о военно-политическом единстве Советских республик и в целях улучшения военного руководства войсками проводится коренная реорганизация украинс­ких армий.

Из беседы с лицом, близким к правительственным кругам Украины, Нико­лаю Николаевичу стало известно, что в Совнаркоме Украины обсуждался воп­рос об обороне Киева. Обстановка признана чрезвычайно тревожной. Принято решение о введении военного положения и мобилизации жителей города для круглосуточных работ по сооружению узлов обороны Киевского укрепрайо­на…

Закончив читать, Ковалевский откинулся на спинку кресла, снял пенсне.

– Сообщение серьезное… Даже очень! – задумчиво произнес он. – В ставку сообщили?

– Сегодня отправлю копию донесения нарочным. – Щукин достал из папки еще какие-то листы бумаги. – Вы помните, Владимир Зенонович, я доклады­вал вам о военных складах В. Киеве?

– О Ломакинских складах? Как же, как же!

– Люди Киевского центра провели крупную операцию. Склады уничтожены. Они сгорели со всем содержимым. Считаю это серьезным успехом. Уничтоже­ние армейских запасов провианта, как вы сами понимаете, не может не от­разиться на боеспособности войск красных.

Ковалевский довольно равнодушно отнесся к этому сообщению. Складом больше, складом меньше – не бог весть как много это даст его наступающей армии. Крови под стенами Киева прольется море. Голодные и разутые большевики дерутся с фанатичной яростью, в этом он убеждался не раз. Но все же сказал полковнику:

– Да-да, конечно. Голодный солдат – не солдат.

Щукин поднял голову. Его прищуренные глаза потемнели и смотрели из-под узких бровей холодно, не мигая.

Ковалевский понял свою оплошность и тут же пожалел, что не оценил вы­соко успех полковника: его мелочное самолюбие нуждалось в постоянных похвалах, это были те дрова, которые поддерживали горение.

– Руководство Киевского центра готовит еще ряд крупных диверсий и ак­тов саботажа на заводах, транспорте, в правительственных учреждениях и воинских частях, – ледяным, обиженным тоном продолжал докладывать Щукин.

– Успешно идет формирование отрядов. Через самое непродолжительное время они будут готовы к вооруженному выступлению…

– Ну что ж! Отлично! – исправляя ошибку, поощрительно сказал Кова­левский. – Пошли нам бог каждый день такие известия!.. Что у вас еще?

– В поджоге Ломакинских складов главную роль сыграл штабс-капитан Загладин, – отмякая сердцем, – все-таки оценили его заслуги! – произнес Щукин. – Полагаю, что его можно бы представить к повышению в чине как отличившегося офицера.

– Я считаю, что наша причастность к этим делам должна быть по возмож­ности негласной, – сказал Ковалевский, – но в данном случае я поддержи­ваю.

– Благодарю вас, это очень важно! Членами Киевского центра являются многие бывшие офицеры, и им, конечно, важно знать, что, выполняя наши задания, они как бы находятся на службе в действующей армии… Сейчас руководство Центра озабочено вопросом приобретения оружия. По плану воо­руженное выступление начнется в момент подхода наших войск к Киеву. Раз­рабатывая этот план, Центр вступил в контакт с руководителем киевского отделения Союза возрождения Украины – бразильским консулом графом Пирро.

Ковалевский с изумлением посмотрел на полковника Щукина:

– Вы не оговорились, Николай Григорьевич? При чем тут бразильский консул?..

Щукин пожал плечами.

– Все это очень сложно. Суть дела вкратце такова. У графа Пирро действительно есть бумаги, аккредитующие его при Советском Украинском правительстве. Но на Самом деле Он – агент французской разведки и рабо­тает по ее заданию на Петлюру. Он располагает большими суммами денег, скупает оружие и даже создал организацию офицерского типа петлюровской ориентации. Вы же знаете, Владимир Зенонович, что у Петлюры есть опреде­ленные соглашения с французами!

Изумленный и заинтересованный Ковалевский развел руками?

– Помилуйте, Николай Григорьевич, бразильский консул… агент фран­цузской разведки… и все это в одном лице?! Невероятно! Похоже на сюжет из бульварного романа!

Щукин посмотрел на командующего и без тени улыбки ответил:

– Как вы сами понимаете, Владимир Зенонович, меня не интересует граф Лирро, как таковой. Но у него есть организация, которая ведет подрывную работу против большевиков. С помощью Киевского центра я хочу наладить контакт с этой организацией и в определенный момент использовать и ее как ударную силу!..

Ковалевский встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал взволно­ванно прохаживаться по кабинету. Перспектива, которую обрисовал полков­ник Щукин, все больше нравилась ему. Планы этого холодного и расчетливо­го человека опирались на такой же холодный, математический» расчет. И он стал постепенно свыкаться с обнадеживающей мыслью, что Киев, возможно, будет взят малой кровью.

…Кольцов сидел в приемной один. Часы на стене мерно и бесстрастно отсчитывали время. Невозмутимое, кабинетное время. Нужно было успеть прочитать и отсортировать корреспонденции, наметить нужные, требующие неотложного внимания вопросы. Он так задумался, что едва расслышал, как за спиной раздались тихие, вкрадчивые шаги. Так ходит только Микки. И действительно, это был Микки – волосы тщательно причесаны, на лице весе­лая улыбка.

– Микки, где вас носит все утро?! – возмущенно сказал Кольцов, поды­маясь из-за стола.

– Ах, извините, Павел Андреевич! Вчера Рябушинсмий в «Буффе» давал банкет… по случаю… – тасуя над столом телеграммы, в восторге расска­зывал Микки, – по случаю чего, не помню… хоть убей, не помню… Ах да, телеграммы из аппаратной я захватил… свежие… – весело говорил Микки, и глаза, и губы – все лицо его смеялось, он находился в преотличном настроении.

Дверь кабинета стремительно распахнулась, и через приемную прошли Ко­валевский и Щукин.

– Если кто будет спрашивать, я у генерала Деева, – сказал Ковалевс­кий, ласково улыбнувшись адъютанту. Кольцов тоже улыбнулся глазами Кова­левскому в знак того, что оценил его расположение.

– И вот еще что… Павел Андреевич, голубчик! У меня к вам личная просьба.

– Слушаю, Владимир Зенонович! – отозвался Кольцов.

– Освободитесь от дел, возьмите мою машину и поищите, где можно зака­зать плиту на могилу полковника Львова, – скорбно сказал командующий, глядя куда-то мимо Кольцова, – как-никак он мой однокашник… Друзьями были… – Он зачем-то протер пенсне и снова повторил просьбу: – Пожа­луйста, сделайте это!

– Будет исполнено, ваше превосходительство! – Кольцов понимал, что в таких случаях нужно отвечать кратко и четко.

Ковалевский и Щукин вышли. После Щукина в кабинете остался неприятный холодок.

– Так вот… банкет! – продолжал Микки, его все еще распирало от вче­рашнего празднества, ему хотелось похвастаться во что бы то ни стало, как его любят все, как принимают везде. И он громко и радостно спешил поделиться этим настроением с адъютантом его превосходительства. – Ну и мы там за «единую и неделимую» так приняли, что я спутал «сегодня» с «вчера».