Адъютант его превосходительства

В кабинет, припадая на культяпку, вошел сапожник. Был он гладко выб­рит, но в той же потрепанной одежде.

– Михаил Васильевич Пискарев, – отрекомендовал его Лацис и посмотрел на Басова. – Что? Не знакомы?

Басов, широко разведя руки в стороны, расхохотался весело внешне даже искренне.

– Помилуйте!.. Откуда?.. – давясь смехом, сказал он Лацису. – Что мо­жет быть общего у меня с этим оборванцем?

Лацис сощурил глаза, тихо переспросил:

– Общего? – затем достал из ящика узкий сапожный нож чуть-чуть загну­тым вниз концом и с легкой терпеливой иронией добавил: – Ну хотя бы этот нож… Этот самый сапожный, заметьте, нож, которым вы с Пискаревым убили начальника оперативного отдела армии товарища Резникова!..

Басов, приобретший было прежний свой самодовольно-наешливый вид, по­перхнулся. Высокомерную его улыбку разом свело с лица. Но это – всего лишь на мгновение. И опять он все еще попытался спастись.

– Не-ет!.. Нет-нет! Это какая-то ошибка! – возмущенно оправдывался он. – Я сейчас же буду жаловаться товарищу Райскому. Что за бред соба­чий? Какой нож? Какой еще Пискарев?

«Упорно. Изворотливо. И гадко! – подумал, глядя на него, Лацис. – Та­ким, как этот, улик мало. Хорошо, что не поторопились обезвредить. У каждого свое оружие. У этого – подлая изворотливость дождевого червя».

Лацис поднял со стола какую-то бумагу и, искоса заглянув в нее, не­возмутимо произнес:

– Тогда, быть может, вы вспомните вот что: настоящее имя этого чело­века Сергей Викторович Ковальский… подполковник белой армии, бывший адъютант великого князя Михаила Александровича… Ну как?.. Вспомнили?.. Сейчас резидент Щукинна… Что? Все еще не узнаете?

Басов побледнел, закусил от волнения губу и, настороженно выпрямив­шись, старался все же не глядеть в сторону Пискарева…

Он должен сейчас улыбнуться. Обязательно улыбнуться! – приказал он себе и тут же улыбнулся, но улыбка получилась жалкой, вымученной.

– Нет! – покачал головой Басов. – Я этого человека никогда не встре­чал.

Басов, облегченно вздохнув, откинулся на спинку стула и встал с пре­небрежительным любопытством рассматривать хромого сапожника. Простова­то-недоуменное лицо. И взгляд! Какой сердитый взгляд! Держится молодцом! Значит, так и ему надо держаться…

Лацис тоже краем глаза следил за Пискаревым и Басовым и увидел, что они настроены запираться до конца.

– А вы? – резко повернулся Лацис к сапожнику. – Может быть, вы узнае­те Владимира Петровича Басова? Работает там же, где и вы, у полковника Щукина…

«Неужели Лацис допустил непростительную в его деле оплошность? – нап­ряженно прикидывал в уме Басов. – Очная ставка двух запирающихся людей. Пожалуй, это промах! Только держаться так до конца!» И Басов возбужденно подался вперед, хотел возмутиться.

Но Лацис непреклонно закончил:

– Кличка – Николай Николаевич… Все еще не узнаете?

Сапожник зло громыхнул протезом и, успокоенный ловким запирательством Басова, резко тряхнул головой.

– Нет, – сказал он, без любопытства оглядывая сидящего возле стола Басова. – Представьте себе, в первый, раз вижу.

– Правда? – не скрывая иронии, спросил у него Лацис. – А мне показа­лось…

Лацис достал из ящика стола фотографию. Это был групповой портрет высших чинов царской армии. В центре стоял великий князь Михаил Алек­сандрович. По правую руку от него вытянулся блестящий немолодой уже офи­цер, в котором без большого труда можно было узнать сапожника. Рядом с Пискаревым в тугом и строгом мундире с погонами полковника генерального штаба и при орденах стоял и сам Басов.

– …показалось, что вы давно знакомы, – закончил с нарочитым недоу­мением Лацис и снова поднял глаза на Басова: – Кстати, фотографию эту мы нашли у вас… Да-да, какой просчет при таком-то опыте! Но не судите се­бя строго, и без этой фотографии улик против вас набралось достаточно… Николай Николаевич.

Басов обреченно понял, что запираться дальше бесполезно, и с бессмыс­ленным выражением лица уронил голову…

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Новороссийск встретил Красильникова и его товарищей – Кособродова и Николая холодной, сквозняковой погодой.

Город стоял на бою ветров: они дули либо с гор, либо с моря. И лишь в короткие промежутки, когда один ветер приходил на смену другому, здесь устанавливалась непривычно тихая погода. Случалось это редко.

Кораблей в эту пору в Новороссийске оказалось много. Жестокие, ноже­вые ветры рвали на мачтах английские, американские и французские флаги, тоскливо свистели в крепко натянутых снастях. Тяжелые волны яростно би­лись о камни и об упругие железные корпуса.

Во мгле смутно вырисовывались высокие транспортные суда, похожие на исполинские каменные валуны. К бетонным пирсам прижимали туго натянутые швартовы. Было темно и уныло. Лишь на шканцах самого большого транспорта ярко светил корабельный прожектор. В его лучах безостановочно двигались люди в светлых холщовых робах и высоких бескозырках. Это были английские моряки. Иногда кто-нибудь из них останавливался и, размахивая руками, как сигнальными флажками, исступленно кричал, быть может отдавал прика­зания.

Вот прожектор чуть переместился, выведя из грохочущей темноты две стреловидные лебедки. Они, тяжело поскрипывая, подняли над палубой ог­ромную горбатую глыбу. Раскачиваясь, на несколько мгновений эта глыба зависла над палубой и медленно поплыла в сторону.

Прожектор снова отклонился, и теперь в его лучах оказался небольшой маневровый паровоз. Ветер срывал с трубы паровоза клочки пара и с силой швырял их в темноту. Пыхтя и отфыркиваясь, паровоз подал к железному борту судна платформу. И на нее тотчас плавно, слегка продавливая ее, опустился огромный горбатый танк.

А неподалеку от выхода на пирс, на фоне судовых огней, четко вырисо­вывались часовые в черных шинелях. Матово блестели примкнутые штыки вин­товок.

Часовыми были офицеры. Охрану пирса, и прием танков у англичан вела офицерская рота дроздовцев.

Один из часовых поднял голову и стал настороженно вгляваться в черно­ту ночи. Затем громко спросил:

– Кто идет?

– Свои! Капитан Мезенцев!

На мгновение вспыхнул свет карманного фонарика и осветил лицо челове­ка с большим шрамом на щеке. Капитан Мезенцев подошел к часовым.

– Ну как тут?

– Все спокойно, господин капитан, – тихо отрапортовал часовой и затем спросил; – Графика движения еще нет?

– Пока нет, господа! Обещали завтра сообщить! – не уклонился от раз­говора с часовым капитан.

Мезенцев щелкнул портсигаром, закурил я долгим, внимательным взглядом посмотрел туда, где шла погрузка. В лучах прожектора тяжело покачивалась на тросах еще одна мрачная громадина.

Издали порт угадывался по резким мерцающим и слегка покачивающимся огонькам стоящих возле причалов кораблей и по тревожно мечущемуся лучу прожектора.

Время от времени прожектор освещал низко надвинувшиеся на землю рва­ные облака или медленно полз по бугру, выхватывая из темноты сухую траву и низкорослый кустарник.

Двое стояли возле вросшего в землю по самые оконца домика и, дымя ци­гарками, смотрели на порт. Одним из них был Кособродов, второй-сутулый, впалогрудый – старик Данилыч, прежде он работал в карьере, где добывали камень для клинкера. Его-то и разыскал в первую очередь Кособродов, рассчитывая на непременную помощь этого верного старика.

Семья у Данилыча была большая и шумная, и поговорить о деле вышли во двор. Они стояли на краю крутого откоса, и слабый луч прожектора время от времени быстро скользил по их фигурам.

– Вторую ночь грузят, – тяжело вздохнул Данилыч. – Наши, которые в порту, эти самые танки видели, говорят, что красным может каюк выйти. Так понимают, что супротив такой страшилы не устоять. Пуля ее не берет, бомба ее тоже, говорят, не берет. Броневик свободно может в землю затоп­тать…

– Каюк, говоришь? – задумчиво переспросил Кособродов, угрюмо проводив взглядом сноп света, на мгновение лизнувший сухую траву у их ног. – Это уж, Данилыч, с какой стороны посмотреть – если черт не выдаст, то и свинья не съест… Взрывчатка мне во как нужна, хоть пару пудов!