Адъютант его превосходительства

– Мартин Янович, ясно одно – он, этот самый сапожник, враг, – за­пальчиво поднялся Сазонов. – Так?

– Ну так.

– Так может, взять его? Взять и за сутки-двое расколоть, как кедровый орех.

– Враги разные бывают, – задумчиво и по-доброму сказал Лацис. – Иные

– как кедровые орехи, а иные – как чугунные ядра. Какая у нас с вами га­рантия, что именно этот враг – как кедровый орех… Да и невыгодно нам брать Пискарева сейчас. Пока мы с ним будем возиться, Николай Николаевич все пойдет и уйдет. А нам ведь не столько Пискарев нужен, сколько он, другой…

И снова, как и накануне, чекисты с неуклонной осторожностью дежурили на базаре. Сапожник уже привык к соседству голодной компании беспризор­ников, шумной, драчливой, словно воробьиная стая в первые весенние отте­пели. Беспризорников тоже не удивило, что к ним прибилось еще несколько таких же голодранцев в живописном рубище. Почти каждый день кто-то из беспризорников покидал скудный Новозыбковский базар и отправлялся дальше в поисках своего «Клондайка» и точно так же кто-то новый возникал в их пестрой артели.

Привалившись друг к другу, несколько беспризорников сидели возле рун­дука, совсем близко от Пискарева. А на рундуке сидел долговязый чумазый парень в рваной кацавейке, на голове у него красовалась ермолка, похожая на те, какие носят раввины. Ногами в рваных опорках он барабанил по пус­тому рундуку. Ни Фролов, ни Лацис, ни даже родная мать не узнали бы в этом беспризорнике Сазонова.

В полдень к сапожнику подошла полнощекая, осанистая женщина в отлива­ющем темной синевой плюшевом жакете, извлекла из кошелки добротные ком­составские сапоги и басистым, требовательным голосом произнесла:

– Набойки нужно прибить. Прибьешь, что ли?

Сапожник не спешил с ответом. Он неторопливо завернул в промасленную тряпочку сало и остатки хлеба, засунул сверток в ящик и лишь после этого бесстрастно взял из рук женщины сапоги. Долго и придирчиво – и так и эдак – осматривал их, тщательно выстукивая подметку заскорузлым пальцем, затем ровным, почти равнодушным голосом спросил:

– Платить чем будешь?

– Известно, деньгами. – Даже несколько возмутилась хозяйка сапог.

– Ну что ж. Тогда приходи завтра с утра. Заберешь, – все тем же ров­ным, успокоительным голосом предложил сапожник.

– Но… больно долго что-то, – возразила женщина. – Не осерчал бы постоялец – сапоги-то ему небось надобны.

– Постояльцу своему скажешь, что хорошие сапоги требуют хорошей рабо­ты.

Беспризорному надоело барабанить ногами по ларю. Он ловко спрыгнул на землю, сделал замысловатую фигуру на пятках и весело, с бесшабашным ви­дом зашагал между ларями, что-то бойкое насвистывая себе под нос… Сза­ди, в прорехи выпущенной напуском рубахи, видны были две острые грязные лопатки.

– Ты куда, Сова? – сонно вскинулся второй беспризорник.

– А ну вас всех… Жрать охота… – не оборачиваясь, ответил тот, ко­го назвали Совой, и, сокрушенно махнув рукой, смешался с околобазарной толпой. А второй беспризорник снова задремал на солнцепеке.

Сазонов передал женщину Сергееву, а тот, проводив ее до самого дома, исподволь, осторожно навел справки, кто она сама и кто ее постоялец. И хотя соседи были испуганно-немногословны – постоялец в чинах, служит в штабе армии, – все же их слов явствовало, что ведет он строгий, замкну­тый образ жизни, ни с кем не водит знакомств, и все его боятся, а пуще всех – хозяйка.

Все говорило о том, что человек это опытный и осторожный, что все подступы к себе он перекрыл.

Теперь и Лацису, и Фролову, испытывающему неловкость за то, что пред­ложил неверную версию, стало совершенно ясно, что это и есть таинствен­ный Николай Николаевич. Ошибки не могло быть. Нужно только действовать немедленно – такие люди, как этот, опасность чуют за версту. И все же Лацис решил дождаться утра и получить в свои руки ту главную улику, без которой допросы длились бы бесплодно несколько дней, несмотря на всю очевидность собравшихся воедино фактов. Он был уверен, что получит ее, эту неопровержимую улику,

На утро следующего дня женщина, как и было уговорено, забрала у Пис­карева сапоги, и вскоре их уже осматривали у ее дома чекисты – Сергеев и Сазонов. Сергеев запустил руку в голенище и, сосредоточенно хмуря брови, прощупывал вершок за вершком каждую складку подкладки. Наконец его лицо расплылось в удовлетворенной улыбке, будто он поймал в сапоге налима.

– Есть… Чего-то есть… – тихо выдохнул он, поглядывая то на Сазо­нова, то на застывшую в благоговейном ужасе хозяйку.

Он вынул руку из голенища и сказал Сазонову: – Ножик дай.

Наблюдавшая за действиями Сергеева женщина испуганно зашептала, не веря, что такое могло случиться с важным постояльцем:

– Господи, никак, резать будете?.. А что ж я постояльцу потом скажу? Он у меня строгий.

Сергеев снова опустил руку с ножом в голенище и, орудуя им, утешил вконец расстроенную женщину:

– Ты не бойсь… Теперь мы ему все сами скажем. Все как есть – и про то, что было, и про то, что будет…

С этими словами он извлек из сапога сложенный во много раз бумажный квадрат. Стал его разворачивать. Разгладил на руке, покачал головой.

– Вот ведь… это ж надо такое! – Сергеев поднял глаза на женщину. – Ну, показывай, где он у тебя тут размещается, постоялец этот?

Женщина заколебалась.

Тогда Сергеев снова простовато и добродушно произнес, стараясь разве­ять хозяйкины опасения:

– Ты кончай его бояться, говорю тебе… Он уже, я так понимаю, все свои сапоги сносил.

– Женщина осторожно показала пальцем на дверь и тут же испуганно уб­рала палец:

– Там его комната.

Сергеев шагнул к двери, распахнул ее. Постоял, вглядываясь в небога­тое убранство чужой комнаты, и, хмыкнув, повернулся к Сазонову, сокру­шенно покачал головой, вводя в еще больший испуг хозяйку:

– Найди двух понятых, чтоб все, значится, законно… Обыск делать бу­дем…

Резко распахнулась дверь, и в кабинет Лациса быстро вошел своей обыч­ной уверенной походкой начальник оперативного отдела штаба армии Басов. И тут же за его спиною безмолвно! вырос с винтовкой в руках часовой.

– Я надеюсь, хоть вы мне все объясните?! – зло и непримиримо выкрик­нул Басов. – На каком основании?..

Но Лацис перебил его.

– А я, признаться, думал, – сухо сказал он, – что это вы мне все объяснять будете. Я вас буду спрашивать, а вы мне – объяснять… Да вы садитесь. Разговор у нас, я так понимаю, будет долгий.

Басов, не теряя спокойствия, присел к краешку стола:

– Что? Что вас еще интересует? – с благородным негодованием спросил он. – Да, я полковник царской армии и никогда этого не скрывал…

– А я вас об этом и не спрашиваю, – спокойно сказал Лацис.

– Так что же вас интересует?

– Сапоги.

И Лацис деловито поставил на стол уже знакомые нам сапоги, надраенные до блеска старательным сапожником.

– Ваши? – впился глазами в начальника оперативного отдела весь подоб­равшийся Лацис.

Басов на какой-то миг внезапно потускнел. Негодование сменилось на его лице страхом. Он сразу понял все или, по крайней мере, очень многое. Но тут же взял себя в руки.

– Э-э… возможно… Но как они оказались у вас? – с растяжкой, чтобы выиграть время, начал он.

– Случайно. Михаил Васильевич Пискарев передавал с их помощью вам письмо, а они вместе с письмом попали к нам.

– Какое письмо? Какой Михаил Васильевич? – снова возмущенно заговорил Басов, напряженно отыскивая про себя надежные ходы спасения.

– Слушайте, Басов! Мы ведь договорились, что задавать вопросы буду я!

– резко сказал Лацис. – Но, если хотите, я отвечу на ваши вопросы. Какое письмо?.. От Щукина!..

– Не знаю такого.

– Какой Михаил Васильевич? – не обращая внимания на слова Басова, спросил Лацис и, подняв голову, сказал часовому: – Введите!

В коридоре послышались неуверенные шаги – один, другой, третий, – ломкие, настороженные и беспомощные.

Басов смотрел на дверь и напряженно ждал, на лице его игязви­тельно-холодная усмешка.