Человек внутри

— О Карлионе и других.

— Нет, с ними покончено, — сказал он и добавил, как всегда со странной болью в сердце, медленно, как будто силясь окончательно преодолеть эту боль. — Я больше никогда не хочу видеть этого человека.

— Но он не покончил с тобой. Ни с твоей божьей коровкой.

Эндрю сделал шаг вперед:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Замри! — Гарри снова сверкнул ножом. — Я хочу сказать: они поняли, что она их провела, позорно провела.

— Карлион ей ничего не сделает. Я знаю, ничего не сделает.

— Но есть Джо. Он говорит, ее надо попугать, и Карлион согласен с этим. Но он не знает, что Джо с Хейком называют «попугать». Они собираются к ней завтра или послезавтра.

— Ты врешь. Ты знаешь, что врешь. — Эндрю не хватало воздуха, как собаке, которая хочет пить или запыхалась. — Это ловушка, чтобы заманить меня туда и там схватить. Но говорю тебе, я не хочу, не хочу туда возвращаться.

— Затем я и пришел: предостеречь тебя, чтобы ты не ходил, а если надумаешь, они там все будут. Карлион убьет тебя на месте. Хотя Хейк говорит, что убить слишком мало. Он говорит, что они должны с тобой сперва немного позабавиться.

— Ну можешь им передать, что я не собираюсь туда возвращаться. Нет смысла устраивать мне эту ловушку.

— Хорошо. Теперь я тебя предупредил, и мы квиты. В следующий раз, — Гарри выразительно сплюнул на пол и вновь сверкнул сталью ножа в лунном свете, — не жди, что я буду такой же добренький. — Казалось, он скользнул по полу. Белая мраморная ручка вновь подалась наружу, и контрабандист исчез.

За окном часы на церкви Святой Анны пробили с раздражающей неторопливостью половину двенадцатого.

Человек возник как сон и как сон удалился. Почему бы ему не быть иллюзией, видением? Теперь в голове поднялась невообразимая суматоха. «Карлион не причинит вреда женщине, — думал Эндрю. — Но тогда возможно ли, что они замыслили такую ловушку для меня, труса? Они могли рассчитывать только на то, что оттолкнут меня опасностью».

Он снова и снова повторял себе, что ей ничего не угрожает, что Карлион позаботится об этом, но не мог прогнать мыслей о Джо и Хейке. Завтра или послезавтра… Если бы он отправился сегодня ночью, он мог бы вовремя предупредить ее и они могли бы вместе убежать.

Правда, если это не ловушка. Возможно, уже теперь Гарри, Джо, Хейк, Карлион и остальные готовятся встретить его на холмах.

И все же, как хорошо, как славно было бы спуститься вниз с холма на рассвете, может, подождать первого облачка дыма, которое покажет, что она встала, постучать в дверь и увидеть свет узнавания в ее глазах.

«Она должна мне обрадоваться, я это заслужил, ведь я сделал все, как она хотела». В сказках своего детства он воображал, как карабкается на стеклянную гору, где его ждет Гретель. «А затем, — подумал он, — я помогу приготовить ей завтрак, и мы посидим вместе у камина. Я ей все расскажу». Его мгновенное радостное настроение умерло, и осталась холодная правда, опасность, поджидающая его и ее, и, кроме того, уверенность, что она примет его как не слишком желанного гостя. «Ни я, ни кто-то другой никогда не будет близок ей». Что толку рисковать своей жизнью — может быть, жалкой, низменной, но для него — бесконечно драгоценной, — и все ради чего? Доброго слова? Ему не нужны добрые слова. Пусть ей причинят небольшую боль. Он страдал. Почему кто-то не должен страдать? Это ведь общий жребий. Карлион проследит, чтобы они не зашли слишком далеко.

Его пальцы сжимались в замешательстве, и он ощутил в руке записку Люси. Здесь был некто, кто даст ему больше, чем доброе слово, и при этом абсолютно никакой ответственности. Его рассудок приказывал ему идти к ней, протестовали только сердце да этот чертов абстрактный критик, объединившийся на время с ним. Я буду с ней сегодня ночью в безопасности, думал он, а завтра Карлион и другие уйдут за холмы, и дорога в Лондон будет свободна. К тому же, если он теперь пойдет к Элизабет, у него не будет денег для их побега. Ты не должен зависеть от ее денег, добавил рассудок, внося в его рассуждения оттенок благородства. Это решило дело. Даже честь восставала против такого рискованного шага.

Он прошел по темному коридору и вверх по лестнице медленно и неохотно, все еще немного сомневаясь. В одной из комнат, которые оказались теперь перед ним, спал сэр Генри Мерриман. Был даже некий риск, как он теперь понимал, в таком развитии событий, риск оказаться на мели, без денег, в этом опасном Сассексе. Он узнал комнату Люси, осторожно повернул ручку и вошел. Он все еще, как пропуск, держал в руке записку.

— Я здесь, — сказал он. Он не видел ее, но рукой натолкнулся на изножие кровати.

В темноте раздался легкий вздох, зевок и сонный шепот:

— Как ты поздно.

Его рука ощупывала кровать, пока он не добрался до прохладной простыни, под которой он почувствовал ее тело. Он отдернул руку, как от огня. Записка упала на пол. О, если б он мог сразу поддаться голосу своего сердца, а не тела, если бы мог уйти сейчас, пока не поздно! Три часа ходу под луной, и он снова дома.

— Где ты? — спросила она. — Я не вижу в темноте! Иди сюда.

— Я только пришел сказать, — начал он и заколебался. Его сердце, хранившее образ Элизабет, которая встретила Карлиона, поднеся к губам его чашку, исполнилось храбрости и заговорило, но плоть оборвала его, так как руки все еще хранили ощущение тепла тела Люси.

— Что, ты опять уходишь? — спросила она. — Дурак.

Он почувствовал, как его естество поднимается от ее шепота.

— Когда у тебя еще будет такой шанс? — прошептала она с видом непритворной беззаботности. — Ты знаешь, что упускаешь?

Он попятился от кровати.

— Какая ты вульгарная, — сказал он. Его рука нащупывала за спиной ручку двери, но не могла найти.

— Тебе очень понравится, — ответила она. Она, казалось, не спорила, а скорее мягко и бесстрастно советовала для его же пользы. Ее спокойствие одновременно и раздражало и привлекало его. «Я бы хотел заставить ее завизжать», — подумал он.

— В конце концов, до того, как ты уйдешь, — сказала она, — зажги свет и посмотри, что ты теряешь. Протяни руку.

Он нехотя повиновался. Он почувствовал, как их пальцы встретились.

— Как символично, — засмеялась она. — Вот кремень и сталь. Теперь зажги свет. Свеча здесь. — И она повела его к столику у кровати.

— Я не хочу, — сказал он.

— Ты боишься? — спросила она с любопытством. — Ты стал таким целомудренным с прошлой ночи. Ты что, влюбился?

— Нет, — ответил он скорее себе, чем ей.

— А еще хвастался, что знал женщин. Конечно, ты не боишься. Ты, должно быть, привык к нам.

Он повернулся к ней спиной.

— Хорошо, — сказал он. — Я зажгу свет, а затем уйду. Знаю я таких, как ты. Ни за что не оставишь мужика в покое. — Не глядя в ее сторону, он зажег свечу. Она отбросила маленькое желтое пятно на противоположную стену, и в этом сиянии он вдруг с необычайной ясностью увидел лицо Элизабет, искаженное страхом до безобразия, почти отталкивающее. Затем его заслонили два других лица, одно — Джо, чернобородое, с открытым смеющимся ртом, другое — сумасшедшего паренька Ричарда Тимса, красное и сердитое. Потом вновь только желтое сияние.

— Я не могу остаться! — закричал Эндрю. — Она в опасности. — И он повернулся со свечой в руке.

Девушка растянулась на покрывале. Она швырнула на пол ночную сорочку. Она была изящная, длинноногая, с маленькой крепкой грудью. Со скромностью, которая не претендовала на искренность, она прикрыла живот руками и улыбнулась ему.

— Тогда беги, — сказала она.

Он подошел поближе, не отрывая взгляда от ее лица, чтобы не видеть ее тела, и начал извиняться, объяснять, даже умолять.

— Я должен идти, — сказал он. — Кое-кто приходил ночью, чтобы предупредить меня. А девушка… я навлек на нее опасность. Я должен идти к ней. Только что, на этой стене, мне кажется, я увидел, как она кричит.

— Тебе привиделось.

— Но иногда видения говорят правду. Как ты не понимаешь? Я должен идти. Я навлек на нее беду.