Человек внутри

Грэм Грин

Человек внутри

Предисловие автора

«Человек внутри» — первый мой роман, увидевший свет. До него я написал уже два романа и очень благодарен издательству Хайман, вернувшему мне обе рукописи. Я начал этот роман в 1926 году, когда мне не было еще и двадцати двух, а в 1929-м он вышел в свет и стал пользоваться необъяснимым успехом, так что теперь ему столько же лет, сколько было его автору. На днях я попытался подправить его для этого издания, но, когда мой печальный и безнадежный труд был закончен, оказалось, что история по-прежнему возмутительно романтична, стиль вторичен, а убрал я единственное достоинство своего романа — его молодость. Так что при переиздании я намеренно не изменил ни единой запятой. Зачем же тогда переиздавать? Я не могу придумать никакого оправдания, но, может быть, автору позволителен один сентиментальный жест по отношению к его собственному прошлому, времени честолюбивых стремлений и надежд?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Он взобрался на вершину холма с последними лучами солнца и готов был заплакать от радости, увидев внизу лес. Ему до смерти хотелось броситься на короткую щетинистую траву и вглядываться в его глубокую покойную тень, которую он едва надеялся увидеть. Только так он мог унять колотье в боку, которое росло с каждым новым толчком, пока он, спотыкаясь, спускался с холма.

Он спустился пониже, и холодный ветер с моря, с которым он боролся последние полчаса, сменился теплым дуновением. Лес казался дверью, хлопающей на огромных петлях, его силуэт приближался, и трава под ногами из желтой становилась зеленой, затем пурпурной и, наконец, темно-серой. Наступила ночь.

Вдруг в дюжине ярдов перед собой он увидел изгородь. Несмотря на усталость, он уловил запах мокрых после дождя листьев прошлогодней ежевики. На миг запах подарил ему блаженство, но затем от него осталась лишь тоска по времени, когда он сможет здесь отдохнуть. Чем ближе он подбирался к изгороди, тем выше становилась трава, а немного погодя на ноги стала налипать мокрая земля и он понял, что стоит на тропе. Он определил это скорее ногами, чем головой. Он брел то по самой грязи посреди дороги, то по траве справа, то с другой стороны, прижимаясь к живой изгороди. В его голове смешались запахи и звуки: далекий шум моря, памятное шуршание гальки, запах мокрых листьев и земли под ногами, соленый ветер, который остался позади на вершине холма, голоса, воображаемые шаги. Все это перемежалось, как обрывки головоломки, и он уже наполовину забыл о них от усталости и страха.

Страх, засевший у него в мозгу, подсказывал ему, что дороги опасны. Он прошептал это вслух: «Опасны, опасны», а затем, решив, что голос, должно быть, принадлежит кому-то другому, идущему за ним по тропе, в панике стал пробираться сквозь живую изгородь. Ветки ежевики загораживали ему путь, старались ласками удержать его, застенчиво и нежно цеплялись шипами за одежду, как пальцы проститутки в переполненном баре. Он не обращал внимания и стремительно продвигался вперед. Пальцы рассердились и разодрали ему лицо короткими, острыми ногтями. «Да кто ты такой? Кто ты вообще такой? Хорош, нечего сказать». Он слышал голос, резкий и бранчливый. У нее было хорошенькое личико и белая кожа. «В следующий раз», — сказал он, он торопился. Ему нужно было бежать из города. Последние ветки обломились, и ночь под деревьями стала еще черней. Внезапно с полдюжины звезд проглянуло сквозь лиственный узор. Он наткнулся на дерево и на минуту прислонился к нему, давая ногам отдохнуть. Освободившись частично от тяжести тела, они, казалось, заболели еще сильней. Он попытался собраться с мыслями и точно вспомнить, где он находится — больше не в Шорхэме, а в лесу. За ним погоня? Он прислушивался, жадно впитывая тишину, и был вознагражден. А была ли вообще погоня? Он видел Карлиона в баре Сассекс-Пэд, но только в зеркале за спиной проститутки. Карлион стоял к нему боком и заказывал выпивку. Если только Карлион не видел, как он уходил, то он в безопасности. Какой же он дурак, что удрал так внезапно. Надо было выйти спокойно, прихватив с собой девчонку. Дурак, дурак, дурак, дурак… слово застряло у него в мозгу и повторялось механически и сонно. Он закрыл глаза, затем вздрогнул и открыл их, услышав, как у него под ногой хрустнула ветка. Спал бы сейчас в удобной постели, которая казалась бы еще удобнее от того, что было с кем ее делить. Она была миленькая, с хорошей кожей. Он не предполагал, что заснет. Через пару минут он проснулся от холода. Ему снилось, что он снова в баре, смотрит в зеркало на Карлиона и во сне лицо того начинает поворачиваться. Но был ли это только сон? Он не мог оставаться на месте и снова побежал, спотыкаясь о корни деревьев.

О, как он устал, устал, устал. Кисть, расцарапанная о шипы изгороди, болела и казалась липкой и слабой. Если бы Карлион внезапно появился сейчас перед ним, он бросился бы на колени и зарыдал. Карлион ничего не сделает. Карлион — джентльмен, как и он сам. Всегда можно положиться на его чувство юмора. «Привет, Карлион, старина, сто лет тебя не видел. Ты слышал, Карлион, приятель? Карлион, Карлион, Карлион». «И будет плач и скрежет зубовный». «Как смеешь ты учить этому моего мальчика?» — и бил ее. Отец всегда называл его «мой мальчик», как будто не мать в муках рожала его. Чертов старый лицемер. «Господи, дай мне силы». Он не хотел живого щенка, за которым надо было присматривать. «Я что, теряю сознание?» — спрашивал он себя. Что здесь делает лес? Почему лес? Ганцель и Гретель. Скоро должен показаться дом, а в нем злая волшебница, и дом будет из сахара. «Как хочется есть», — сказал он вслух. «Я не могу ждать Гретель». Но в глубине души он прекрасно знал, что не было никакой Гретель. Как-то весной он поцеловал Гретель под остролистом, на пустыре. По едва освещенному небу беспечно сновали пухлые облака. А потом снова и снова он поднимался по узким лестницам в маленькие комнаты с неубранными постелями и спускался неудовлетворенный, потому что никогда не находил там Гретель. Как все странно. А теперь этот лес… Он увидел слабый огонек впереди, казалось, на краю земли, и побежал, помня, что где-то позади в темноте может быть Карлион.

Ему нужно было идти вперед, вперед, вперед. Его ноги спотыкались, спотыкались, и каждый раз боль пронзала руку от разорванной кисти до плеча, но огонек не приближался. Он дразняще сиял впереди, очень маленький, яркий и безмерно знакомый. Будто мир взмыл ввысь, как корабль в бурю, и звезда стала вровень с лампой. Но свет, как звезда, был далек и недосягаем.

Он подошел к нему почти вплотную, прежде чем понял, что тот горит не где-то вдалеке, а здесь и просто очень мал.

Внезапно меж деревьев показалась серая выпуклая кладка дома. Тому, кто поднимет голову, чтобы посмотреть на это полуразрушенное строение, могло показаться, что коттедж выпростал свои неровные, бугристые плечи из земли. Коттедж был одноэтажный. На лес выходило окно из толстого, слегка подкрашенного стекла, как в бутылках из-под ликера. Возникало впечатление, что камни, из которых был сложен коттедж, слишком поспешно свалили в бесформенную груду, которая теперь от старости расползалась в разные стороны. А грубо сработанный нарост с одной стороны мог быть чем угодно: от примитивной уборной до свинарника или даже небольшой конюшни.

Он стоял и смотрел, слегка пошатываясь. Скоро он подойдет и постучит, но сейчас, несмотря на усталость и боль в израненной кисти, он занялся любимым делом: начал проигрывать свои собственные действия. «Из ночи, — сказал он и повторил понравившуюся фразу: — из ночи». «Гонимый, — и прибавил: — убийцами», но заменил это на «теми, кто страшнее смерти». Он представил себе, как он стучится в дверь. Он увидел, как она открывается и на пороге появляется пожилая женщина с бледным лицом, с лицом святой. Она пустит его в дом и укроет его. Она будет ему как мать, перевяжет его кисть, даст ему есть и пить, и после того, как он выспится, он расскажет ей все. «За мной гонятся, — скажет он, — гонятся те, кто страшнее смерти».