Страница 20 из 103
Клаудия стояла на пороге детской и в оцепенении смотрела на Джессику. Девочка сидела на разобранной постели лицом к стене и вся дрожала, волосы ее сбились в мокрые пряди. Некоторое время Клаудия озадаченно наблюдала за призраком дочери.
– Джессика?
Ребенок не ответил.
– Ты бы в сухое переоделась. У тебя ведь столько платьиц красивых.
Ни слова в ответ. Джессика не шевелилась, словно изображала свою же фотографию на стене. Как можно так долго сидеть неподвижно?
– Ты совсем замерзла, переоденься.
Мертвая тишина.
– Джессика?
Где-то рассмеялась девочка. Клаудия повернулась на звук. Смех раздавался почти у самого крыльца. Когда Клаудия вновь взглянула на постель, Джессика сидела в той же позе, только подвинулась чуть ближе к краю.
– Я пойду вниз, – Клаудия сказала это скорее себе, чем дочери. Над письменным столом висели фотографии. Их сделали, когда Джессика однажды промокла под дождем, получила нагоняй и, не переодеваясь, обиженно уселась на кровать лицом к стене. Клаудия открыла дневник, взяла карандаш и написала: Я водила ее за ручку, я водила ее за ручку, я водила ее за ручку, я водила ее за ручку.
Снова послышался детский смех. Клаудия встала из-за письменного стола и пошла к лестнице, ведущей на первый этаж. Одно удовольствие спускаться по таким ровным ступенькам. Этот дом построил Редж с друзьями восемь лет назад. Они перелопатили уйму книг о зданиях на солнечных батареях. Клаудия тогда была беременна Джессикой. Чертежи муж заказал в телемагазине. Грузовик привез огромные стеклянные панели, их пришлось поднимать и устанавливать подъемным краном. Клаудия поначалу возмутилась – это же так дорого! Но Редж заверил, что панели того стоят. «У тебя в мастерской всегда солнце будет, – подмигнув, сказал он, – вам, скульпторам, без света нельзя». Редж страшно гордился глиняными статуэтками Клаудии и всячески ее поддерживал. Но при посторонних никогда жену не превозносил – не хотел показаться хвастуном. В этом был весь Редж. Он старался со всеми вести себя одинаково и никого не унижать. Поначалу семья жила у нижней дороги прямо рядом с заливом, в рыбачьем домике мужниных родителей. Мать Реджа умерла и оставила хозяйство единственному сыну. Но в крошечной лачуге работать оказалось почти невозможно. Глиняные изделия не помещались на полках. Комнатки были построены с таким расчетом, чтобы легко отапливаться зимой, когда с океана дул холодный ветер. Скоро Клаудия начала получать заказы из-за границы, и пришлось сложить еще одну печь – для обжига глины. Стало совсем негде повернуться, и работа застопорилась.
В конце августа супруги перебрались в новый дом. Клаудии здесь сразу понравилось: из окон открывался чудесный вид на бухту. Второй этаж был поделен пополам, в передней части – просторная мастерская, сзади – две спальни.
Клаудия оглянулась на гостиную. Золотистые сосновые доски, высокие потолки. Столько света, столько воздуха. Когда-то здесь так легко дышалось! Картины в рамах. Морские пейзажи. Спокойное море, бурное море. Клаудия подумала, что душа человека похожа на океан – те же подводные течения, те же шторма и штили.
На последней ступеньке она резко остановилась. За стеклянной входной дверью стояла девочка.
– Джессика? – пробормотала Клаудия. Она никак не могла понять, каким образом дочь так быстро оказалась на улице.
Девочка улыбалась и прижимала нос к матовому стеклу. Та самая девочка из дома Критча. Сколько она там пробудет? Кто-то большой положил руку на плечо ребенка и потянул назад. Может, отец? Ну точно, это вчерашние знакомые. Только как их зовут? От резкого стука Клаудия вздрогнула и схватилась за горло. Придется открыть.
Она закрыла глаза и попыталась собраться с силами. Ребенок снова что-то защебетал. Почему нельзя постоять тихо? Клаудия взялась за дверную ручку и глубоко вздохнула, прежде чем нажать на нее.
– Доброе утро, – поздоровался отец девочки, и улыбка сбежала с его лица. Он взглянул на часы. – Мы вас не разбудили?
– Нет-нет, что вы, – как могла приветливо сказала Клаудия. Прищурилась, отвела прядь волос за ухо и тут же вспомнила, что сегодня еще не причесывалась. «Значит, сейчас утро, – подумала она. – Интересно, который час?» И зубы не чищены, изо рта, наверное, пахнет. Ну и пусть. «Ни капли воды в рот не возьму. Ни за что. Уж лучше совсем высохнуть, как мумия». В присутствии посторонних Клаудия казалась себе некрасивой, нелепой и беззащитной. Вдали сверкали на солнце волны, бухта защищала берег от грозной стихии. Дальше к востоку, за горизонтом, океан правил жизнями людей.
– Тари очень хочет с вашей дочерью познакомиться. – Отец с любовью погладил ребенка по голове. – Было бы здорово, если бы они пообщались. Прекрасное утро, кстати.
– С моей дочерью? – Губы Клаудии задрожали, щеки побелели. Затуманенный взгляд остановился на Тари. – Ты что-то знаешь про мою дочь?
– Да, – пискнула девочка.
– Откуда? – Кожа на скулах натянулась. Клаудия чувствовала, что с каждым словом становится все уродливее.
– Мы не вовремя? – спросил отец.
Клаудия раздраженно взглянула на него, кровь прилила к щекам, в горле пересохло от гнева.
– Не вовремя.
Гости переглянулись.
– Простите, – сказал отец.
– Н-нет, я не это имела в виду. – Клаудия пальцем провела по губам и тревожно оглянулась на лестницу. – Просто…
– Она спит?
– Да, – с облегчением выдохнула Клаудия, уцепившись за простой ответ. Она опустила руку, стала видна надпись на рукаве. Клаудия нагнулась, стараясь заглянуть Тари в глаза. – Где ты видела Джессику?
Девочка неуверенно махнула рукой:
– У вас в мастерской. В окне.
Отец нахмурил брови, он был явно смущен и озадачен.
– Мы как-нибудь в другой раз зайдем, – сказал он.
– В окне моей мастерской? – Перед глазами Клаудии сгустился туман, в ушах зазвенело. Ей хотелось схватить ребенка за руку, ощутить живую плоть. Если, конечно, Тари и правда живая. Клаудия потянулась к девочке, но потеряла равновесие и оперлась рукой о деревянные перила. – Джессика, – в отчаянии прошептала она, перед глазами закружились белые хлопья. Клаудия со стуком села на пол. Обхватила руками колени и спрятала лицо в подол. – Уходите, – сказала она. Ткань заглушала звук. – Пожалуйста… забирайте ее… и уходите.
Больница стала для доктора Томпсона вторым домом. Многие боялись этого заведения, он же отдыхал здесь душой. Раз и навсегда установленный порядок – заполнение форм, ежедневная рутина, осмотры – все это помогало собраться с мыслями. Доктору нравилось, что кругом царит чистота, и есть кому эту чистоту поддерживать. Врач должен во всем находить повод для оптимизма, а не переживать, что почва под ногами зыбкая, а любой результат непредсказуем. Иначе можно свихнуться. Надо нести людям надежду, хотя бы и призрачную.
Но вот морг – совсем другое дело. Даже у Томпсона начинало сосать под ложечкой, когда он отправлялся в подвал. Двери лифта открылись, и в нос сразу ударил запах формальдегида.
У входа за металлической стойкой сидел санитар, Глен Делэйни. На нем был белый лабораторный халат. Делэйни ковырял у себя в пальце чем-то, похожим на щипчики. Наверное, вытаскивал занозу. На секунду приподнял голову, взглянул на доктора и вновь погрузился в свое увлекательное занятие.
«Вот баран», – мысленно выругался Томпсон. Все работники морга какие-то странные. Он взглядом поискал патологоанатома, но того нигде не было видно.
– Доктор Питере у себя?
Делэйни пожал плечами. Нет, вы видели? Он пожал плечами! Будь Томпсон ровесником этому тридцатилетнему молокососу, непременно отпустил бы что-нибудь насчет недополученного воспитания. Но с возрастом становишься сдержаннее. Да и какой, собственно говоря, смысл воспитывать санитара? Все рано не изменится. Такого ничем не проймешь, хоть по голове дубась. «Ушел в себя, вернусь не скоро».
Тело Фаулера еще не убрали со стола в морозильную камеру. Доктор подошел поближе, чтобы разглядеть надрезы, которые сделал патологоанатом. Все-таки вскрытие – это садизм и неуважение к умершему. В таких ситуациях Томпсону неизменно приходила в голову одна и та же мысль: «Ну, этот точно умер. Вы только полюбуйтесь. Его на части кромсают, куски отпиливают, а он молчит». Сильный здоровый человек стоял в кабинете у доктора всего два дня назад. Теперь его нет. Есть кусок разделанного мяса. И кто же из них настоящий мистер Фаулер? Вот он, главный вопрос бытия.