Страница 41 из 44
Оборониться от мирской и плотской докуки можно было двумя способами — Торой и молитвой. Он прибегал к этому днем и ночью. Заучив наизусть многие псалмы, он повторял на своем ложе: «Блажен муж… который не стоит на пути грешных…» «Господи! как умножились враги мои! Многие восстают на меня; многие говорят душе моей: „Нет ему спасения в Боге“. Навеки». Яша бормотал эти слова, пока не распухли губы. Мысленно он сравнивал лукавого с собакой, которая непрестанно лает и норовит цапнуть. Ее приходится отгонять палкой, вырывать из пасти покусанные члены, а раны обихаживать мазями и пластырями… Блох же, во множестве скачущих из мерзкой шерсти, тоже следует опасаться и всячески морить их. До последнего издыхания…
Он бы погиб, когда бы искуситель время от времени не отступался. Пес египетский не всегда кусал одинаково яростно, иногда он утихомиривался, словно бы задремывал. Однако всегда следовало ждать, что он встрепенется и набросится с новыми силами и новой наглостью…
Они шли к нему один за другим, и каждый со своей незадачей. Они взывали к штукарю Яше, словно он был Господь Бог: «У меня болеет жена, сына забирают в солдаты, дочка повредилась в уме, конкурент перебивает аренду у помещика…» На лбу рыжего человечка выросла шишка величиной с яблоко. Некая девица много дней безостановочно икала, причем в лунные ночи икота делалась похожа на собачий лай. Вдобавок ко всему в девушку, по-видимому, вселился дибук, ибо она пела субботние песнопения голосом кантора и читала наизусть молитвы. Несколько раз бедняга заговаривала по-польски и по-русски, хотя языков этих не знала, причем порывалась пойти к ксендзу и креститься в польскую веру… Яша выслушивал каждого, но всякий раз напоминал, что он, Яша, не рабби, а простой еврей и к тому же грешник. Люди, однако, не отступались. Брошенная жена, чей муж уже целых шесть лет как в воду канул, разыскивавшая пропажу по всей Польше, голосила так истошно, что Яша заткнул уши. Она бросалась на кирпичный домик, словно в отчаянии хотела разрушить его. Изо рта ее нехорошо пахло и разило луком. Ожидавшие говорить с Яшей стали требовать, чтобы женщина умерила претензии, но та кидалась на людей с кулаками и всех кляла. Когда скандалистку оттаскивали, она визжала как резаная. «Бабник, хлыщ, распутник!» — орала она Яше.
Меланхолический молодой человек обстоятельно излагал, каким образом против него ополчились демоны. Они устраивают ему колтуны в бороде, завязывают узлами кисточки талеса, выплескивают заготовленную с вечера для утреннего омовения воду, горстями сыплют в еду, которую он себе варит, соль, червяков и козьи орешки. А когда он заходит в нужник, на него накидывается бесовка и не дает справить нужду. Молодой человек достал из кармана письма от раввинов, руководителей общины и заслуживающих доверия свидетелей…
Ученые люди шли к Яше вести дискуссии и разрешать каверзные вопросы. Молодые бездельники толпились во дворе, чтобы позубоскалить, сбить с толку трудными цитатами из Гемары или арамейскими словами и показать, что он невежда… Хотя Яша обязался уделять посетителям два часа в день, стоять у оконца приходилось до ночи. Ноги так уставали, что он валился потом на тюфяк и запоздалую вечернюю молитву творил сидя.
В некий день явился Шмуль Музыкант, с которым Яша любил когда-то посидеть в шинке. Шмуль рассказал, что у него болит рука и потому играть на скрипке становится все труднее. Стоит взяться за инструмент, и сразу возникает боль в суставе, причем, когда настраиваешь, костенеют и холодеют пальцы. Шмуль показал желтые и сморщенные, как у покойника, кончики пальцев… Еще он сказал, что подумывает уехать в Америку. Передал приветы от песковских воров. Елизавета умерла. Болек в яновской тюрьме, Хаим-Лейб доживает в богадельне. Кривой Мехл перестал видеть здоровым глазом и без поводыря теперь не ходит. Бейриш Высокер перебрался в Варшаву.
— Помнишь Маленькую Малку? — спросил Шмуль.
— Конечно. Как она?
— Ее муж тоже на том свете, — сказал Шмуль Музыкант. — Ему в тюрьме легкие отбили.
— А с ней что?
— Вышла замуж за сапожника из Закелкова. Еле дождалась, когда пройдут три месяца… [24]
— Что ж…
— А Зевтл помнишь? Жену Лейбуша Лекаха, — нерешительно спросил Шмуль.
Кровь бросилась Яше в лицо:
— Помню…
— Она теперь мадам в Буэнос-Айресе. Вышла за какого-то Германа, который бросил жену. У них там самый большой бордель…
Яша тихо спросил:
— Откуда это известно?
— Этот самый Герман наезжает в Варшаву и вывозит целые вагоны шлюх… Мне рассказывал один музыкант, который захаживает к его сестре… Она ведет весь гешефт…
— Что ж…
— А ты правда стал раввином?
— Никакой я не раввин…
— О тебе только и говорят. Что даже мертвых оживляешь…
— Один Бог может такое…
— Сперва Бог, потом ты…
— Не говори глупостей.
— Хотелось бы, чтобы ты пожелал мне чего-нибудь…
— Помоги тебе Всевышний.
— Яша, я гляжу на тебя и не узнаю. Просто глазам не верю….
— Стареем.
— Зачем ты на такое пошел? Зачем?
— Не мог больше дышать.
— А теперь разве легче?.. Я думаю о тебе… дни и ночи думаю.
Шмуль Музыкант приехал вечером. Отдельно от всех. Эстер самолично сообщила о его приезде. Стояла теплая летняя ночь. Светила луна, небо было полно звезд. Квакали лягушки. Стрекотали кузнечики. С карканьем просыпались вороны. То и дело падали с яблонь яблоки. Друзья стояли по обе стороны оконца. Борода Яши была почти полуседая. В голубых глазах поблескивали золотинки. Два спутанных пейса свисали из-под ермолки. В бакенбардах Шмуля тоже серебрились нити. Лицо его было бледно, щеки ввалились. Он хмуро сказал:
— Мне все опротивело, вот в чем дело. Тут играю, там играю. Снова свадебный марш, снова «День добрый»… Наемные шуты рассказывают старые, анекдоты. От всего этого охота сбежать.
— Куда?
— Сам не знаю… Может, в Америку. Каждый день кто-нибудь помирает. Просыпаюсь и сразу спрашиваю: «Ентл, кто сегодня умер?» Соседки заявляются с новостями уже с утра. Как только услышу — кто, у меня падает сердце.
— В Америке разве не умирают?
— Там я стольких не знаю…
— Умирает тело. Душа продолжает жить. Тело — как одежда. Стоит одежде испачкаться или сноситься, ею не пользуются.
— Я спорить с тобой не собираюсь, но разве ты был на небе и видел души?
— Покуда жив Господь, живет все. Смерть не может возникнуть из жизни.
— А люди между тем в страхе…
— Человек, не знающий страха, хуже зверя.
— Он и так хуже.
— А может стать лучше. Все в наших руках.
— Но как? Что надо делать?
— По крайней мере не совершать зла.
— Что это значит?
— Не творить по отношению к другим несправедливости. Ни о ком плохо не говорить. Не держать на уме дурного.
— И что будет?
— Если все начнут так поступать, даже наш мир станет раем.
— Люди не пойдут на это.
— Каждый обязан делать что может.
— И придет Мессия?
— Иному не бывать.
После Кущей пошли дожди. Задули холодные ветры. Стали гнить упавшие яблоки. С деревьев облетели листья. Трава из зеленой сделалась желтой. Птицы, чирикнув что-то на рассвете, замолкали потом на весь день. Яшу Кающегося мучил насморк. Заложило нос, и было трудно дышать. Боль сдавливала лоб, стучала в виски и уши. Он охрип. Ночью до Эстер донесся мучительный кашель. Разве тут улежишь? Она встала и пошла в халате и домашних шлепанцах умолять Яшу сжалиться и покинуть нору, в которую он себя заточил. Тот на это ответил:
— Зверю полагается быть в клетке.
— Ты себя убиваешь.
— Лучше себя, чем других…
Эстер вернулась в постель, Яша — на соломенный тюфяк Он надел все рубашки и покрылся чем только мог. Холодно ему уже не было, но сон не приходил. Он слушал, как по гонтовой крыше колотит дождь и что-то шуршит в земле, словно там роются кроты или в гробах ворочаются покойники. Он погубил Магду и ее мать, стал косвенной причиной тюремного приговора Болеку, толкнул Зевтл сделаться тем, чем она стала. Ему представлялось, будто и Эмилии нет в живых. Она же говорила, что Яша — ее последняя надежда, иначе она бы давно положила всему конец. Но где в таком случае Галина? Яша вспоминал их каждый день и каждый час. Он мысленно призывал умерших, умоляя подать хоть какой знак. Где ты, Магда? — шептал Яша во тьме. Где твоя святая душа? Знаешь ли ты, что я казнюсь и каюсь? А если сказанное Экклесиастом — мертвые ничего не ведают — правда? Тогда все Яшины призывы напрасны. В какой-то миг ему почудилось в темноте чье-то лицо, чей-то облик, который сразу исчез. Господь молчал. Молчали ангелы. Молчали покойники. Даже бесы молчали. Пути веры заложило, как и его нос. Он услыхал, как что-то заскреблось, — но это была полевая мышь.
24
По еврейским законам вдова может выйти замуж через месяц после смерти мужа. Однако, дабы убедиться, что она не беременна, новое замужество откладывается обычно на три месяца.