Люблинский штукарь

Яша закрыл глаза и стал дремать. Во сне они являлись ему, но как-то не всерьез, болтая чепуху и нелепо дурачась. Он просыпался, но как ни старался вспомнить приснившееся, оно улетучивалось. Да и вспоминать, собственно, было нечего. Во сне все получалось путаным, несуразным, точно лепет ребенка или невнятица слабоумного.

Чтобы прогнать неотвязные мысли, Яша стал повторять текст Мишны, трактат «Брахот»: «С какого вечернего часа можно произносить „Шма“? С минуты, когда священники входят в храм, дабы вкусить от жертвы предложения…» Когда же он перешел к другому разделу, ему вдруг представилось, что Эмилия жива, купила дворец в Люблине и распорядилась прокопать туннель от своей спальни до Яшиной каморки. Потом пришла и отдалась. А перед рассветом ушла… Яшу затрясло. Он отвлекся всего на мгновение, и нечестивые мысли тотчас прошмыгнули точно мыши, точно гномы. Они таились в мозгу и только ждали ввергнуть его в соблазн. Но что эти мысли такое? Какова их цель? В чем их доля в биологии человека?.. Яша быстро перешел ко второй Мишне. «С какого часа можно произносить „Шма“ утром? Как только отличишь голубую нить от белой. Рабби Элиезер говорит: „Голубую от бирюзовой“». Он хотел было произнести еще что-нибудь, но уже плохо шевелились губы. Яша ощупал себя. Исхудалое тело, разросшаяся седая борода, обложенный язык, зубы, многие из которых шатаются… «И так будет до смерти? — подумал он. — И я ни на минуту не узнаю покоя? Тогда скорей бы конец!..»

Хотелось повернуться на другой бок, однако Яша предпочел не шевелиться, боясь, что сползут покрытия и тряпки, в которые он зарылся. Холод, готовый в любую минуту накинуться, затаился тоже. Яше надо было справить нужду, однако он решил терпеть. Откуда в нем столько влаги?.. Собравшись с силами, Яша стал бормотать третью Мишну: «Школа Шаммая утверждает: „Вечером все, кто читает «Шма», должны лежать, но утром должны стоять, ибо сказано: «а когда ты лежишь и когда ты встаешь…»“» Тут Яша уснул, и ему приснилось, что он заходит в нужник, а там — Эмилия. Он готов от стыда провалиться сквозь землю, а она, усмехнувшись, говорит: «Сделай свое…»

На рассвете дождь перестал и пошел снег, первый снег этой зимы. На востоке скопились тучи, но едва поднялось солнце, небо порозовело и пожелтело. Облачные кромки зажглись и запылали огненным изломом. Яша встал со своего ложа и словно стряхнул ночную немочь и терзания. Когда-то он читал о формах снежинок, а сейчас наблюдал их собственными глазами. Каждая опустившаяся на подоконник белая звездочка была шестиугольной с хрупкими иголочками, волосками, украшениями и зубчиками, исхищренными тою же сокровенной рукой, какая присутствовала всюду — на земле и в тучах, в золоте и навозе, в самой далекой звезде и в сердце человека. «Как же еще назвать эту силу, если не Богом? — сказал себе Яша. — Что меняется, если называть ее природой?» Он вспомнил стих псалма: «Насадивший ухо не услышит ли? и образовавший глаз не увидит ли?» Он все время ждал знака, а меж тем в каждой минуте, в каждой секунде в нем и вовне Господь свидетельствовал о своем присутствии.

Эстер, как видно, тоже встала: он приметил дым над трубой. Наверно, она готовила завтрак. Хотя падал снег, птицы в это утро гомонили дольше обычного. Они щебетали где-то поблизости, эти Божьи создания, не владевшие ничем, кроме немногих перышек и, если повезет, крошек или зернышка…

— Хватит лениться! — сказал Яша. Он стащил с себя заодно с нижней все рубашки и стал умываться водой из кувшина. Потом сгреб снег с подоконника и растер тело. Потом, глубоко вдохнув воздух, выкашлял мокроту. Заложенный нос точно по волшебству открылся, а Яша опять набрал полные легкие воздуха. Горло прочистилось, и он стал говорить «Мойде ани». Молясь, Яша возгласил: «Господи, душа, которую ты дал мне, чиста; Ты сотворил ее; Ты ее образовал; Ты ее в меня вдохнул; Ты ее во мне сохраняешь, и Ты ее у меня отберешь, дабы вернуть…» Потом он возложил на себя талес и тфилн. Хвала Господу, что он, Яша, не в тюрьме. Что имеет возможность горячо молиться. Может постигать Тору. В двух шагах преданная жена. Почтенные евреи, внуки святых и праведников, ищут его совета и благословения, как если бы он был рабби. Он тяжко грешил, но Господь смилостивился, не дав ему погибнуть в грехе. Провидению было угодно, чтобы Яша покаялся. Бывает ли большая милость? Чего еще может желать убийца? Разве так обошелся бы с ним суд земной, человеческий?

Он прочитал «Шма» и перешел к Восемнадцати Славословиям. Дойдя до «воистину благословен Ты, возвращающий души мертвым телам», Яша умолк, вникая в смысл. Ну да, Господь, которому нипочем сотворить снежинки, образовать человека из капли семени, двигать Солнце, Луну, кометы, планеты и созвездия, способен воскресить и мертвых. Только неразумные с этим не согласны. Господь всемогущ. От поколения к поколению его могущество все очевидней. То, что когда-то считалось Всевышнему не по руке, сейчас в человеческих силах. Безбожие во все времена полагало, что человек разумен, а Бог — нет; что человек хорош, а Бог — плох; что человек жив, а Создатель — мертв… Однако стоило отрешиться от нечестивых этих мыслей, и отворялись врата истины. Яша раскачивался, ударял себя в грудь, кланялся. Открыв глаза, он увидел в окошке Эстер. Глаза ее улыбались. В руках она держала горшок с едой, от которого шел пар. Поскольку Яша уже отстоял Восемнадцать Славословий, он кивнул и поздоровался. [25]Недавнее отчаяние исчезло, и Яшу снова переполняла любовь. Как видно, Эстер угадала это. Такое чувствуется. Люди, если хотят видеть, видят все…

Вместе с едой Эстер принесла письмо. Конверт был помят. На нем стояла Яшина фамилия и название города. Улицы и номера дома не было.

Яша снял и отложил тфилн, омыл руки. Эстер принесла рис с горячим молоком. Он сидел у столика и ел, а письмо положил перед собой, решив не распечатывать, пока не поест. Эти полчаса принадлежали Эстер. Она обожала стоять и глядеть, как он ест, и при этом разговаривать. Яша думал, что Эстер снова заладит, что он еле жив, что убивает себя, губит ее годы, но сегодня Эстер почему-то забыла всегдашние нарекания. Она по-матерински улыбалась, рассказывала о новых заказах, о хозяйстве, о швейках, о том, что собирается покрасить дом к Пасхе. Яша отодвинул недоеденный рис, но Эстер стала уговаривать и божиться, что не сойдет с места, пока Яша всё-всё не съест. Он чувствовал, как с каждой ложкой возвращаются силы. Молоко подарила ему его собственная корова, рис вырос где-то в Китае. Тысячам рук пришлось потрудиться, чтобы еда очутилась между его языком и нёбом. Каждое зернышко хранило в себе небесную и земную силу…

Покончив с рисом и цикорным кофе, он распечатал конверт, где оказалось не одно письмо, а два. Он глянул на подпись, и глаза его тотчас наполнились слезами. Радость и печаль охватили Яшу. Эмилия и Галина, обе написали ему. Значит, она жива!.. Прежде чем приступить к письму, Яша возблагодарил Господа, затем утер платком глаза и прочел:

Мой дорогой пане Яша (а может, мне следует обращаться к Вам рабби Яков?)…

Сегодня я открыла «Утренний курьер» и впервые более чем за три года увидела Ваше имя. Я была так потрясена, что не могла читать. Сперва я решила, что Вы снова выступаете у нас или за границей, но потом, с трудом переводя дыхание, я прочла статью, и все во мне затихло и опечалилось. Мы с Вами часто говорили о религии, и суждения Ваши мне всегда казались деизмом — верой в Бога без догмата и откровений. Когда же столь внезапно и таким странным образом Вы нас покинули, я подумала, что это и есть лучшее доказательство тому, сколь недостаточно одной веры в высшие силы, дабы обуздать человека и охранить его в духовном кризисе. Вы ушли, не оставив следов. Канули точно камень в воду. Я не раз мысленно сочиняла Вам письма, а сейчас могу наконец сказать (если это письмо Вас найдет), что во всем виновата одна я. Едва за Вами закрылась дверь, мне стало ясно, как скверно я поступала. Я ведь знала, что Вы женаты. Я втянула Вас в эту историю и, значит, несу моральную ответственность. Я много раз намеревалась Вам это сказать, но думала, что Вы уехали в Америку или куда-то еще.

Из газеты я узнала о том, как Вы решили себя заточить и стали святым, как еврейские мужчины и женщины ждут у Вашего окошка благословения, и была буквально ошеломлена. Слезы мешали читать. Я много из-за Вас плакала, но сейчас это были слезы радости. Прошла половина суток, я пишу Вам и снова плачу: во-первых, потому, что Вы явили столь великую силу духа; во-вторых, потому, что расплачиваетесь за мои грехи. Я ведь тоже подумывала удалиться в монастырь, но у меня была Галина. Я не скрыла от нее того, что произошло. Девочка по-своему любила Вас и бесконечно Вами восхищалась, так что и для нее это было ударом. По ночам мы лежали в постели и плакали. Галина серьезно заболела, и мне пришлось отправить ее в закопанскую санаторию в Татры. Меня было бы на это не стать (вспомните мои финансы), если бы не явился с помощью ангел в человеческом обличье — друг моего незабвенного мужа, профессор Мариан Рыдзевский. Обо всем, что он для нас сделал, в письме не расскажешь.

Судьбе было угодно, чтобы как раз умерла его жена (много лет она страдала астмой), поэтому, когда этот добрый человек предложил мне идти за него замуж, я не смогла отказать. Вас уже не было, Галина находилась в санатории, я на целом свете осталась одна. Конечно, я рассказала ему всю правду. Он уже пожилой человек и сейчас на пенсии, но очень деятельный, целые дни читает и пишет, а к нам с Галиной необыкновенно добр. Это все, что я могу сообщить в письме. В Закопане Галина выздоровела и когда вернулась, я ее не узнала, так она выросла и расцвела. Ей уже восемнадцатый год, и я надеюсь, что дочь будет счастливее матери. Профессор Рыдзевский добр к ней и, как родной отец, исполняет все ее капризы. Нынешнее поколение, между прочим, совсем другое — весьма свободное, эгоистичное и убежденное, что всё, чего ни пожелаешь, следует иметь.

Однако довольно о себе. Писать мне к Вам нелегко. Не могу представить Вас в длинной бороде и пейсах, как сказано в газете. Быть может, Вам не подобает читать и мое письмо? Если так, простите. Я не забывала Вас все эти годы, и не было, кажется, дня, когда бы я о Вас не думала. Я почему-то скверно сплю, а человеческий мозг весьма капризная штука. Я представляла Вас где-то в Америке, в огромном театре или цирке, окруженного роскошью и красивыми женщинами. Увы, реальность полна потрясений. Я не смею учить Вас, что хорошо и правильно, но мне кажется, Вы назначили себе слишком суровое покаяние. При всей Вашей крепости, Вы человек хрупкий и не следовало бы так обходиться со своим здоровьем. По сути дела Вы никакого преступления не совершили. Намерения Ваши тоже не были дурными. Вы всегда не скупились на добросердечие и приветливость. То недолгое время, когда я Вас знала, было самым счастливым в моей жизни…

Письмо получилось слишком длинным, и Галина вырывает у меня перо. В Варшаве снова говорят о Вас, но теперь только хорошее. У нас завелся телефон, и некоторые мои приятельницы, знавшие о нашей дружбе, уже мне позвонили. Профессор Рыдзевский сам попросил меня написать к Вам и, хотя с Вами незнаком, посылает привет. Да благословит Вас Господь.

Навеки преданная Вам

Эмилия.

25

Во время чтения этой молитвы (Амиды), которую произносят стоя, не положено отвлекаться и подавать знаки.