Белый крест

Он порывисто прижал руки к голове, закрыв уши, и сморщился в гримасе.

Мурманцев встал и захлопнул форточку. Сандерс медленно опустил руки.

– Обычный колокольный звон. Почему ты видишь в нем опасность?

– Не знаю. Похоронный звон. Страшно.

– Это не похоронный звон. Благовест. А откуда тебе известно про похоронный звон? В Урантии гдето сохранился этот обычай?

– Не знаю. Нет. Мой дед слышал. Прадед. Похоронный звон. Он был летчик. Он вез бомбу в Белую Империю. Звон его не пустил. Самолет падал. Потом – взрыв. – Сандерс говорил с закрытыми глазами, как будто вспоминал лично пережитое. – Он почти ослеп. Летел на парашюте. Было страшно. Он написал, потом. Я читал.

Мурманцев ощутил, как внутри поднялась волна. Всколыхнулась память. Перед глазами поплыло. Он закрыл лицо руками, поставив локти на стол. Это было. Это уже было. Дежа вю. Полгода назад. Сон после видения огненного шара. Мистическому ужасу, что объял его тогда, Мурманцев нашел имя – страх Божий. Во сне он был тем летчиком, везущим в брюхе самолета атомную бомбу. Его остановила какаято властная сила. Что он почувствовал тогда, в кабине бомбардировщика, не передать никакими словами. Через такое приходят либо в психушку, либо в монастырь. Его звали Джейсон Коулмен. Коулмен. Неисповедимы пути земные.

Мурманцев усилием подавил волнение. Поднял взгляд на Сандерса и сказал:

– Колокольный звон не несет никакой опасности. Но он выпрямляет пути. Я хочу помочь тебе.

– Я не выполнил свою миссию, – в десятый или пятнадцатый раз со дня ареста тупо повторил Сандерс.

– Забудь о своей миссии. Очень хорошо, что ты ее не выполнил. Скажи, кто внушил тебе, что ты должен ненавидеть твоих хозяев? Кто эти люди, которые послали тебя сюда?

– Не знаю. Они сказали, моя раса – лучшая. Но Урантия создала нас для рабства. Нужна война, чтобы мы получили свободу и стали первыми на земле.

– А ты хочешь быть первым?

– Они сказали – я лучший, значит, должен хотеть.

– То есть ты не знаешь. Вот видишь – твоя миссия в действительности не является твоей. И твоя ненависть – тоже не твоя. Поэтому тебе лучше забыть и о том, и о другом.

– Почему?

– Потому что эти люди использовали тебя в своих целях, очень грязных целях. Ты выполнял их желания, они сделали тебя своим рабом. Ты просто поменял одних хозяев на других. Хотя они и говорили тебе о свободе. Но это пустые слова.

– А ты раб? У тебя есть хозяева?

– Нет. В Белоземье нет рабов.

– Я не хочу быть рабом. Я останусь в Белой Империи. Меня не отдадут Урантии? – Жалобный взгляд. – Там меня казнят. Мне рассказали. Для людей моей расы есть специальный способ казни. Очень неприятный. Он называется «Пентаграмматон». Это когда заживо гниешь и разлагаешься. Несколько часов. Очень гадко, наверное. Я не хочу.

Мурманцев как наяву увидел кучу гниющей плоти голема на Краю Земли. Вероятно, «Пентаграмматон» – какаято каббалистская магия? – еще более мерзкое зрелище.

– Я тебя понимаю. Но чтобы перестать быть рабом, мало жить в Белой Империи.

– Мало? – огорченно переспросил Сандерс и поник. – Что же нужно?

Мурманцев достал из сумки тонкую книжечку в мягкой обложке и придвинул к арестанту.

– Может быть, найдешь ответ здесь.

– Ганс Христиан Андерсен. Русалочка, – вслух прочитал Сандерс. – Что это?

– Возьми с собой и прочти. После поговорим.

Мурманцев нажал кнопку вызова и велел конвойному увести арестованного в камеру.

Об убийстве двух урантийских послов столица шумела неделю. Когда внимание к этой теме начало ослабевать, в прессу непостижимым образом проникли сплетни об искусственном человеке, совершившем громкое убийство. Утечка информации оказалась настолько явной, что князь Долгоруков, шеф отдела внутренней разведки, вынужден был поставить это на вид своему заместителю Малютину. А тот в сердцах устроил головомойку адъютанту и еще нескольким подчиненным. Виновник так и не был найден. Мурманцев для себя решил, что это продолжение все той же провокационной игры, которую ведет неведомый противник, прячущийся за безликими исполнителями. Задача этого противника – раскачать лодку Империи, чтобы она начала черпать бортом воду. Инфицировать находящихся в ней гребцов вирусом лжи, вызывающим куриную слепоту.

– Знаешь, мне кажется, наступает время очередного медленного отступления, – говорил он жене, сидя вечером с газетой в руках под уютной лампой. – Отступничества, точнее говоря. Вот был у нас император Отступник, а теперь другое. Тогда это было локализованно. Теперь – намного шире, масштабнее, и за счет этого поначалу совсем как будто незаметно. Взять хотя бы этих расплодившихся колдуновэкстрасенсов. Какието странные группы появляются, вроде «Люданов», отдельные уродцы. Помнишь Яковлева с его маниакальным желанием взломать биотрон и выслужиться перед Урантией? Вся эта нечисть… Ты не чувствуешь? В самом воздухе уже начинает витать предощущение катастрофы. Новой великой войны, дыхания бездны…

– Не пугай нас, Савушка, – попросила Стаси и положила руки на свой большой живот. – Он скоро выйдет на свет. Зачем все эти ужасы?

– Прости, ты права. – Мурманцев поцеловал жену и снова развернул «Московские ведомости». – Наш голем наделал большого шуму. Вот послушай. «…Это дитя новой эры, новый, совершенный человек, сверхчеловек, с холодным, трезвым разумом, лишенный гнилой человеческой склонности к вечным рефлексиям, которые делают нас не способными ни на что. Это создание, хирургическим скальпелем вскрывающее добро и зло, извлекающее из того и другого пользу роду человеческому…» Дальше читать?

– Не надо. Откуда они взяли эти бредни? Кто это настрочил?

– Да те же самые «Люданы». И подписаться не побоялись. Хотя они теперь запрещены.

– Они же все до сих пор под следствием, в крепости сидят?

– Значит, не все. Вот еще интересное мнение. «Голем – абсолютно счастливый человек, не отягощенный чувством вины и греха. А значит, абсолютно свободный. Его здоровое эго, не обремененное предрассудками традиций и культурными, религиозными табу…» – Мурманцев отбросил газету в сторону. – Я все больше склоняюсь к мысли, что психоаналитика – это наука о големах. Угадай, кто автор заметки.

– Таракан Клопович Насекомов?

– Не угадала. Филипп Кузьмич Залихватский. Несчастливый человек, отягощавший своим присутствием вдову на Коннозаводской в N.

– Почему это все пропустили в печать? Цензуру у нас что, упразднили?

– «Московские ведомости» устроили обзор общественного мнения. Чтото вроде «Мозаики». Пропустили скопом.

– Совсем забыла тебе сказать. Днем пришло письмо на твое имя. С печатью Общества ревнителей космоса. Вон там, на полке лежит. Может быть, они хотят спросить с тебя за похищенную лунную пыль?

– Ну, я думаю, срок давности по этому преступлению уже истек, – сказал Мурманцев, вскрывая конверт с вензелем Общества и пробегая глазами письмо. – Всего лишь приглашают на очередное заседание. По рекомендации профессора Арзамасцева. Надо же. Старикто, оказывается, ревнитель из ревнителей. Хоть и член Синодального совета Патриархии.

– Одно другому не мешает. Наверное, его гложет тоска по звездам, – посочувствовала профессору Стаси.

– Нас всех гложет тоска по звездам, – ответил Мурманцев. – Только не каждый знает об этом.

Он поднялся на верхний этаж и вышел на широкий полукруглый балкон. Февральская оттепель закончилась, лужи на улицах превращались в хрусткий лед, внезапный мороз цапал за нос. Призрачное сияние лун, растекающееся над землей, делало город похожим на фантасмагорическое чистилище. Мифопоэтическая картина мира, как сказал бы господин Лутовкин, просвещенный помещик земли русской.

Луны одна за другой всплывали к поверхности небесного океана. Зимний Парад лун начинался нестерпимо торжественно. Даже город притих, встречая его, и, казалось, снял шляпу, приветствуя девятерых ночных королевен. Мурманцев вдруг отловил себя на том, что с неприязнью думает об этих расфуфыренных круглобоких куклах, сияющих не своим, а заимствованным светом. И только сейчас догадался, насколько сильна его собственная тоска. С детства, с тех пор как впервые услышал это слово – «звезды». Это было как потерянный рай. Утрата блаженной юной невинности, предвестие старости, дряхлости, конца. И эти жирные, сочащиеся мертвецким сиянием луны – как ждущие пиршества черви…