Белый крест

– Комаров, цел?

– Вроде цел, вашбродь, – отозвался боец, в которого угодила пуля. Он ощупывал правую сторону груди и морщился от боли. Бронекуртка держала даже выстрел в упор – правда, в этом случае могли не выдержать кости или сердце. – Малость помяло только.

Другой посол, тот, что укрывался за столом, распрямился, заторможенно покрутил головой и нетвердым шагом направился к бару.

– О, это есть ужасный случай, господин офисер, – сменив тон, заговорил порусски Гортван и беспокойно оглянулся на разбитую балконную дверь. – Мы должен сделать офисиальн заявлений. Бандитский нападений, вы видит. Мы не знать этот человек. Русский сторона будет нести ответ за нарушений неприкосновенность посол. Это возмущательно!

– Полностью с вами согласен, господин посол, – заверил его Мурманцев. – Однако относительно напавшего на вас человека и ответственности русской стороны у меня несколько иные сведения.

– Вот как! – с высокомерным апломбом процедил Гортван.

– По моим сведениям, – невозмутимо продолжал Мурманцев, – вы хорошо знаете этого человека. По крайней мере, вам известно, что он собой представляет, а также и то, что он отнюдь не подданный Империи, а гражданин Урантии. Мы не знаем, о чем вы с ним говорили, но, уж конечно, это ваши внутренние урантийские дела. Вмешиваться в них мы можем только лишь затем, чтобы предотвратить кровопролитие.

– Вы его не предотвратить, – заявил Гортван, выпятив губу.

– К сожалению, немного опоздали. Но я настоятельно советую вам хорошенько подумать, прежде чем делать официальные заявления, господин посол. Нападавший уже арестован, можете не сомневаться.

– Я хочу видеть его! – мгновенно оценив ситуацию, потребовал Гортван. – Если он гражданин Урантия, я должен вопросить этот убийца как офисиальн представитель Соединенные Штат Урантия.

– Вам будет предоставлена такая возможность. Позже.

Появился врач в сопровождении двух санитаров с раскладными носилками. Мимоходом зацепив взглядом труп и сердито посмотрев на всех остальных, доктор занялся раненым.

Поручик и его бойцы ушли. Гортван чтото тихо и энергично втолковывал другому послу, с бутылкой коньяка в руке.

– Доктор, что, будет жить? – спросил Мурманцев. Санитары перекладывали раненого на носилки.

– Я не Господь Бог, – мрачно ответил врач.

– Они требуют выдачи им Сандерса. Хотят забрать с собой, – благодушно басил Малютин, размешивая серебряной ложечкой сахар в стакане бледного чая.

– Губа не дура у господ послов. Намерены лишить нас законного приза?

– Этих Франкенштейнов можно понять. Они не хотят делиться с нами своим искусственным человеком. Вдруг мы сварганим из него чтонибудь пострашнее?

– Куда уж ещето. Страшнее только нечисть. И потом, между Ру и Урантией нет договоренности о выдаче преступников. Может, у господ послов от пережитого память отшибло?

Малютин со вкусом отхлебнул из стакана бледную бурду.

– Однако к делу. Сандерс знает, что его голову требуют в Штатах?

– Догадался. Просит не выдавать его.

– Боится, значит?

– Не то чтобы боится. Но все же чегото опасается.

– Попытайтесь сыграть на этом. Нащупайте его уязвимые места. Мы должны выкопать из него все, что зарыто в этой бездушной ско… гм… твари.

Мурманцев в сомнениях покачал головой.

– Я бы не хотел давить на слабые точки, ваше превосходительство. Даже скотине больно, когда ее бьют. Сандерс – всего лишь пешка в чужой игре. Я хочу попытаться вырвать его из этой игры. Найти его сильные стороны и воздействовать на них.

– Хотите заняться воспитанием голема? – Малютин изумленно вскинул брови. – Нуну. Здесь я вам не помощник, Савва Андреич. Кроме того, это не входит в круг ваших обязанностей. Впрочем, я наслышан о вашем упорстве и удачливости в достижении… гм… подобных целей.

– Хотите сказать – «безумных», ваше превосходительство?

Малютин не ответил, глотая чай, но именно это он и хотел сказать.

– Может быть, они и безумные, – продолжал Мурманцев, – но я не согласен отступать перед барьерами, возводимыми разумом. Надо хотя бы попытаться взять их.

– Да… пожалуй, мне нравится такая постановка вопроса. Как вы намерены действовать? И кстати, «вырвать и игры» вы сказали. Сандерс арестован. Для него эта игра уже окончена. Или я чегото недопонимаю?

– Он зациклен на ненависти к своим хозяевам, хозяевам Урантии. У меня создалось впечатление, что в него вложили эту ненависть, как компьютерную программу, – те, кто использовал его. Пока эту программу не изъять – он в игре, на их стороне. А действовать я намерен… честно сказать, не знаю. Буду фантазировать – по вашему же совету. Например, заставлю читать сказки.

– Не понял. Какие сказки?

– Детские сказки. Аксаков, Андерсен ну и так далее.

– Вы смеетесь, господин капитан?

– И не думал. – Мурманцев, воодушевившись, вспомнил, как генераллейтенант Карамышев настраивал его на педагогическую работу с четырехлетним ребенком. – Или… помните, Иван Фомич, такого писателя – Михаил Булгаков?

– Мм… чтото запамятовал.

– Хотя да, он не слишком известен. Жил в первой половине прошлого века. Писал в основном фантастику.

– Ах фантастику! – небрежно протянул Малютин. – Так бы сразу и сказали. Разве ж я читаю фантастику?

– А я так иногда почитываю. Бывает очень даже душевно написано. У Булгакова была такая повесть – «Собачье сердце». Премилая вещица. Хотите расскажу содержание?

– Сделайте одолжение.

– Некий профессор, тоже в некотором роде Франкенштейн, создал из собаки человека. Пересадил псу какието мозговые железы погибшего мужчины. Дальше эта псевдоличность берет фамилию Шариков и начинает самостоятельную жизнь, устраивается дворником. Однажды он видит, как свора псов напала на мальчишкубродяжку. Дело происходит в двадцатые годы прошлого века, беспризорников тогда много появилось. Шариков смотрит с интересом, азартно подначивает псов, своих бывших приятелей. А потом внезапно вспоминает, как сам побирался по улицам, как голодал, как его пинали везде, как однажды поварсадист ошпарил кипятком. Он начинает проникаться жалостью к мальчишке, бросается с метлой на псов. Те, раззадоренные, переключаются на него, валят с ног. Он ударяется головой, теряет сознание. Псов уже разгоняют другие, подоспевшие на помощь. Шариков снова попадает на операционный стол к профессору – проломил череп, когда падал. Повредил те самые пересаженные железы. А других у профессора под рукой нет. И он возвращает на место прежние, собачьи. Предполагается, что после этого существо начнет деградировать из псевдоличности обратно в зверя. Но ничего подобного не происходит. Шариков остается человеком. Псевдоличность становится личностью. Правда, живет недолго, всетаки умирает. Такая моралитэ.

Малютин выдержал паузу, затем медленно спросил:

– Скажите честно, зачем вам это? Я понимаю – сказки, фантастика. Но вы же не думаете всерьез, что гомункул может обзавестить бессмертной душой?

– Милосердие беспредельно, почему нет?

Вместе с сырым воздухом оттепели в открытую форточку влетал тяжелый, густой, будто медовый, звон с колокольни Пречистенского храма. Мурманцев специально попросил выделить ему для бесед с арестованным – именно бесед, не допросов – помещение с минимальным набором казематных признаков. Ажурная решетка на окне, отсутствие острых и тяжелых предметов, кнопка вызова охраны на столе – вот и все. Остальное – легкие занавески, шкафы с многотомными энциклопедиями, горшки с бегониями и геранью на подоконнике, электрический чайник – создавало атмосферу обычного присутственного места, какойнибудь редакции или нотариальной конторы.

Мурманцев сидел за столом и не сводил глаз с собеседника. Сандерс съежился на стуле, втянул голову в плечи и дрожал.

– Что, холодно? – спросил Мурманцев.

Сандерс замотал головой, страдальчески глянул на него и повернулся к окну.

– Тогда почему ты трясешься? Испугался? Чего?

– Вот это… – выдавил Сандерс. – Звон. Плохой. Опасность.