Наша трагическая вселенная

Я открыла поисковик, чтобы найти что-нибудь о греческих островах, и в ту же секунду компьютер пискнул, сообщив о том, что мне пришло новое письмо. Неужели агент ответил так быстро? Я вернулась из поисковика обратно в почтовый ящик и обнаружила в нем письмо от Роуэна. В строке «тема письма» значилось: «Обед?» Послание было коротким, но, пока я его читала, мне казалось, что внутри меня вращалось огненное колесо. Он просил прощения за свое «непонятное» поведение на пароме и спрашивал, не смогу ли я все-таки пообедать с ним в любой день на следующей неделе. Я не знала, что ему ответить. «Да»? Или «нет»? Ввернуть ли что-то вроде Аристотелевой перипетии и сказать, что сейчас для этого не самый подходящий момент, или просто принять приглашение и в качестве повода для встречи взять с собой корабль в бутылке?

В почтовом ящике «Орб букс» было несколько писем от членов редакции и наших постоянных авторов-призраков на тему инвалидности Зеба. Все подурачились от души, и Клавдия уже успела послать всем новое письмо, в котором отчитала авторов за несерьезность и напомнила нам, что Зебу необходимо нормальное развитие характера, с нормальными причинно-следственными связями, и что писать, будто его «похитили инопланетяне, похожие на водопроводные краны», — это ребячество. Возможно, инвалидность научила его чему-то важному? Может, она помогла ему стать писателем? Насколько тяжело Зебу даются простейшие повседневные действия, как это отражается на формировании его личности? Кто-то ответил ей почти сразу: «Хорошо, значит, Зеб в девяностых — это недалекий сынок богатых родителей, который ездит на собственном „порше“. И вот однажды, сводив на ланч красивую девушку, он едет в спортивный клуб, чтобы подкачать свой восхитительный пресс, и по дороге у него спускает колесо. Он съезжает на обочину, чтобы его заменить, и вдруг слышит тихое тявканье, которое доносится из электрогенератора, расположенного поблизости. О нет! Это щенок! Зеб бросается на помощь щенку, получает удар в несколько тысяч вольт или ампер, или чем там бьет, когда залезаешь в электрогенератор, и на всю жизнь остается парализованным. В больнице он слушает аудиокниги и, поскольку они помогают ему пережить беду, решает, что отныне тоже будет писать книги, чтобы помогать другим. Правда, писать ему теперь приходится ресницами, ну, или с помощью диктовки, хотя, возможно, говорить он теперь тоже не может…» Кто-то другой ответил: «Здорово, но пробитая шина — это уж слишком типичный случай. Мало ли у кого на дороге спускает колесо? Почему Зебу так важно прийти на помощь щенку? Может, в детстве у него была собака — еще до того, как богатство родителей сделало из него бездушную пустышку? Может, спасая щенка, он пытается вернуться к себе прежнему?» После этого Клавдия напомнила авторам о том, что, возможно, все-таки лучше ограничиться каким-нибудь небольшим физическим недостатком, который, как предлагалось вначале, будет даже скорее привлекателен. «Народ, я жду идей вроде шрама Гарри Поттера, а не горбуна из Нотр-Дама! — написала она. — И чтобы я больше не слышала ни про какие ресницы, при помощи которых он пишет книги!»

После обеда меня начало клонить в сон, к тому же мне надоело таращиться в экран ноутбука. Роуэну я пока не ответила. В моем романе по-прежнему было двадцать семь слов. Я закрыла ноутбук и поставила его на стол. Когда Кристофер был дома, я почти никогда не играла на гитаре, но, поскольку он все еще был в бессознательном состоянии, я достала инструмент, стряхнула с него пыль, проверила, не расстроен ли он, и начала наигрывать свои любимые аккорды: В7, Е7, Am, D7. Пальцам было немного больно, но я продолжала перебирать струны. В последний раз я играла еще до Рождества. А в субботу Боб наверняка в какой-то момент достанет гитару, и не хотелось бы оказаться совсем не в форме, если он предложит мне что-нибудь сыграть. Сам он был заядлым блюзменом и каждый день упражнялся в гаммах. Лично я никаких гамм играть не умела и аккорды любила куда больше, чем отдельные ноты. Мне нравилось практически полное отсутствие гармонии в переходе от Е7 к В7, а когда после до минора звучал соль-диез мажор, у меня всякий раз перехватывало дыхание. Почему-то с Джошем мы сыгрывались хорошо, а с Бобом — хуже. Джош и я, мы оба любили отбивать ритм: он — сознательно, а я — не задумываясь. Я играла на гитаре, а он — на барабанах: мы никогда не сбивались с ритма, и его не смущало, если я вдруг брала какой-нибудь неожиданный аккорд. Самым главным было друг от друга не отставать. Но Кристоферу не нравилось наше совместное музицирование, и вскоре мы перестали этим заниматься.

День близился к вечеру. Я надела плащ и вывела Бешу на прогулку по Роял-авеню-гарденс и вдоль набережной. По дороге я свернула к банкомату, сняла с карточки сто фунтов — и отправилась к Либби в магазин. Я приоткрыла дверь и просунула голову в щель.

— Можно к вам? — спросила я. — Я с мокрой собакой!

— Конечно, заходи! — отозвалась Либби. — Инспектор по гигиене и безопасности труда приезжал вчера, так что, думаю, сегодня он к нам уже не заглянет. Нарассказывал мне всяких ужасных историй. Мокрая собака рядом с продуктами — в его мире это просто ерунда. Проходите вон туда. Сейчас найду полотенце.

В подсобке магазина пахло крепким кофе, салями и необработанным шелком. Рядом с двумя очень старыми обтянутыми ситцем креслами лежал турецкий ковер, а в мойке стоял электрический чайник. В жизни Либби случился период, когда она вышивала крестиком свои любимые фразы из книг, и некоторые вышивки висели здесь на стене. Самая длинная цитата была из «Анны Карениной»: [36] «В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания, смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться».

На батарее висело два старых полотенца. Либби взяла одно из них и подняла перед Бешей так, будто она была матадором, а Беша — быком.

— Можно, я сама? — спросила она, оборачивая Бешу. — Ну-ка, Бесс! Хорошая девочка! Иди к тете Либби.

Я сняла с Беши поводок, и она побежала к Либби, помахивая не только хвостом, но и всей своей задней частью туловища, отчего казалось, что она двигалась боком, как краб. Либби стала вытирать Беше морду — она знала, что это ей особенно нравилось. Потом она велела Беше лечь на спину и вытерла ей живот и лапы.

— Как сегодня, много народу? — спросила я.

— Не-а. Вообще никого. Чертов дождь. Сделать тебе кофе?

— Сделай, пожалуйста. Хочешь, я сама поставлю чайник? Кстати, что инспектор сказал про чайник в мойке?

Она улыбнулась.

— Я убрала оттуда чайник перед его приходом.

— Значит, ты согласна, что это опасно?

— Ну я ведь до сих пор жива.

Набрав в чайник воды из-под крана, я поставила его обратно в раковину. Больше ставить его и в самом деле было некуда, потому что шнур у него оказался слишком коротким. Я выдернула штепсель из розетки, потом нажала на чайнике кнопку «вкл» и только после этого снова подсоединила его к сети. Вода медленно начала закипать. Я подошла к одному из кресел и села.

— Ну как ты? — спросила я. — Помимо того, что до сих пор жива?

— Довольно дерьмово. По-прежнему плачу в туалете. А ты?

— Ага. Тоже дерьмово. Кристофер сломал себе руку, долбанул по стене кулаком. Вчера пришлось полночи проторчать с ним в больнице. Когда приехали домой, я тоже немного поревела в ванной.

— Че-е-ерт! — сморщилась Либби.

— Не говори. Поэтому я ненадолго. Он вырубился благодаря какому-то сильному обезболивающему, и когда проснется, захочет узнать, где я. Боюсь, вечером я сегодня не выберусь, и это такая засада, потому что мне как раз сегодня меньше всего хочется торчать дома. Из-за дождя сырость там стала совсем невыносимой.

— Ничего, я сейчас все равно не самая лучшая компания. Но ведь в субботу ты придешь?

— Конечно.

36

Толстой Л. Н., «Анна Каренина».