Страница 48 из 94
Ну надо же, я рассказала Роуэну о своей книжке об экстрасенсорике! В конце там говорилось о разных экспериментах, которые я ставила в детстве, и хотя я сама уже смутно припоминала, какое впечатление произвело на Розу то, как мне удалось усилием мысли запустить маятник в часах, Роуэн наверняка счел бы меня совершенно чокнутой, узнай он об этом. Как-то раз, дождливым субботним днем, мы с Розой весь день мастерили карточки с разными символами, после чего одна из нас вынимала из колоды карту и смотрела на нее, а другая пыталась угадать, какой символ там был изображен. Мы пробовали разглядеть вещи с большого расстояния, а еще ходили в парк и там по очереди закрывали глаза и следовали телепатическим указаниям друг друга, чтобы добраться до отметки, нарисованной на асфальте. Насколько я помнила, результаты наших опытов были просто великолепными — по крайней мере такими они казались нам тогда.
В промежутках между экспериментами мы закрывались у меня в комнате и там, за газировкой и печеньем, шептались о Розином полтергейсте. Он, похоже, никому не причинял вреда — просто каждую ночь разбрасывал вещи по комнатам. Ее родители вызывали экзорциста, но Роза заставила меня поклясться, что я не расскажу об этом своим родителям. Вроде как ее отец говорил, что мой отец таких вещей не одобрит. Но папа, конечно, в итоге обо всем узнал — возможно, от Калеба. Впрочем, ничего неодобрительного я от него по этому поводу не услышала. Он сказал только, что полтергейст — это вымысел Куперов, но если они считают, будто избавить их от него способен лишь экзорцист, то они, пожалуй, правильно сделали, что его вызвали. Мать спросила у отца, как может воображение сбрасывать книги с полок и заставлять их летать по комнате, но он ответил, что ничего такого в действительности не происходило. Тогда моя мать сказала: «Но мы же сами слышим это каждую ночь!», а он возразил: «Откуда нам знать, что именно мы слышим». Я продолжала ехать по полосам, и в мыслях у меня становилось все туманнее. На дороге не было ни машин, ни людей, ни животных. Я вспомнила, как однажды, во время каникул, мы ехали по похожей дороге и отец неожиданно остановил машину, выключил фары и попросил всех нас посмотреть в темноту.
— Спорим, вы никогда в жизни не видели такой темноты! — воскликнул он.
А потом мы все вышли из машины, смотрели на звезды, и отец, засунув руки в карманы и запрокинув голову, сказал:
— Вот что значит жить на планете!
Мы с отцом не разговаривали уже больше десяти лет, но я слышала, что он стал профессором в университете. Когда папа обнаружил у меня книжку об экстрасенсорике и узнал о моих экспериментах, то не так уж сильно разозлился. Вместо того чтобы отругать, он сидел и несколько часов подряд читал мне лекцию о том, почему верить в паранормальные явления — это глупо. Я уже давно собиралась лечь спать, а он все говорил и говорил. Я рассказала ему о том, что китайцы используют способность животных предчувствовать изменения в природе, чтобы узнавать, когда может случиться землетрясение, а у английской королевы есть придворный гомеопат. Он спросил меня, почему же во всей истории нашего мира паранормальное ни разу не получило точного подтверждения, и я тогда робко ответила ему словами из своей книжки: мол, паранормальное срабатывает лишь в том случае, если его никто не проверяет и не тестирует. И тут я почувствовала, что слишком распереживалась и устала, и расплакалась. Я думала, что отец попытается меня успокоить, но вместо этого он сказал холодным голосом:
— Ты такая же, как твоя мать.
И вышел из комнаты. Я поняла тогда, что потеряла его навсегда.
Вскоре после этого Калеб объявил, что принял индуизм — сразу после того, как прочитал некую книгу, в которой говорилось о том, что все мы — «танец Бога». Миссис Купер и моя мать этого совсем не одобрили и за чаем обсуждали разные мрачные вещи вроде притеснения женщин, кастовой системы и необходимости выходить замуж только за человека с лучшим образованием, чем у тебя, даже если сама ты — доктор наук, но мой отец всегда был готов поболтать об устройстве вселенной, если его собеседником был Калеб. Однажды я увидела, как Калеб с папой лежат во внутреннем дворике Куперов и заглядывают в дом через кошачью дверцу. Как мне потом объяснила Роза, они проводили эксперимент. Калеб сказал, что наше сегодняшнее представление о вселенной похоже на наблюдение за кошкой, которая проходит мимо небольшого отверстия. Сначала появляется голова, потом туловище и за ним — хвост, а целиком кошку нам увидеть не удается. Поэтому мы полагаем, что голова влечет за собой возникновение туловища, а затем хвоста, но на самом-то деле кошка — это всего лишь кошка, без причин и следствий, которая свидетельствует лишь о своей «кошачести» и больше ни о чем. Мой отец терпеливо объяснял Калебу, что с этой их позиции перед кошачьей дверцей ее голова и в самом деле влечет за собой возникновение туловища, и так далее, и что если наблюдать за тем, как кошка проходит мимо маленького отверстия, то туловище никогда не появится раньше головы, а хвост — раньше туловища, и вовсе не из-за таинственной «кошачести», а из-за того, что, перемещаясь по прямой линии, кошка чаще всего двигается именно головой вперед. Таким образом, движения кошки, ее физическое строение, устройство лап и всего остального действительно являются причиной того, что голова появляется в первую очередь и становится своего рода источником всех остальных «событий». После этого разговора они и улеглись на землю перед кошачьей дверцей, надеясь увидеть в реальной жизни иллюстрацию своего спора. Но все кошки в это время спали в корзине для белья на втором этаже, и Калеб с отцом вынуждены были рассматривать через дверцу пустую кухню до тех пор, пока по телевизору не начался футбол.
На полосах по-прежнему было тихо. Я вела машину по бугристой дороге мимо имения Шарфам и дальше вниз по направлению к бухте Бау-Крик. Когда мы переезжали через горбатый мостик у трактира «Руки лодочника», Кристофер вцепился в свою руку. Затем мы проехали мимо «Рук солодовника», гостиницы «Такенхэй-Милл» и опять оказались на ухабистой части дороги. Кристофер снова взвыл.
— Я тебя умоляю, можно все-таки поаккуратнее? — прошипел он.
— Мне негде взять каток, чтобы разровнять дорогу, — ответила я.
— Могла бы поехать по шоссе.
Я вздохнула. Действительно, могла бы. А еще могла бы поднять ему настроение, рассказав сооруженную мной полуправду о том, что мне на счет вдруг упало три тысячи фунтов. Теперь мы сможем раздать долги, он купит себе одежды и, может, даже пройдет краткий курс по сохранению культурного наследия или получит еще какое-нибудь образование, которое поможет ему найти работу по душе. Я знала, что если бы он каждый день занимался любимым делом, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Может, тогда у нас все бы наконец наладилось. Но я почему-то не стала ничего ему говорить. Я все еще думала о том, что сказала Роза в интервью. Да, в конце концов они все-таки вызвали экзорциста, но он так и не смог ничем помочь. И объяснил почему. Похоже, практически во всех случаях причиной полтергейста вроде того, который завелся у них дома, становится растревоженная энергия ребенка, находящегося поблизости и еще не достигшего подросткового возраста. Настоящих привидений можно отправить обратно в мир иной, или где им там положено находиться, но полтергейст — другое дело. Полтергейст — это крик о помощи, проявление тревоги и детской неуверенности, он оставляет жителей дома в покое лишь тогда, когда беспокойный ребенок либо вырастает, либо становится счастливее. Бедную Розу тут же стали расспрашивать о том, что ее беспокоило и какие тяжелые события выпали на ее долю, но полтергейст все равно исчез только полгода спустя — когда мы с матерью и Тоби уехали из соседнего дома.
На следующее утро снова шел дождь. Кристофер лежал почти в отключке, наглотавшись сильных болеутоляющих, которые ему выдали в больнице, но умолял меня не оставлять его одного. Я планировала вечером встретиться с Либби, но, Похоже, этим планам не суждено было осуществиться. Из-за дождя предметы за окном растекались струйками и шли пузырями, и, пока Кристофер спал, я сидела на диване с ноутбуком и разбиралась со своим восстановленным личным почтовым ящиком. От Ви так ничего и не пришло. Зато про договор с телевидением была целая куча писем. Новый агент, оказывается, спрашивал меня и о романе — интересовался, смогу ли я его закончить в этом году. Я написала ему длинное письмо о своей идее с блокнотом, но оно показалось мне каким-то дурацким, и я его удалила. И написала другое длинное письмо — о том, что теперь моя карьера начнет развиваться в том направлении, в каком изначально и должна была развиваться. Я намекнула, что немного стыжусь своих романов о Ньютопии, и спросила, обязательно ли указывать мое имя в титрах телесериала, если его все-таки выпустят. Я объяснила, что хочу перестать заниматься беллетристикой и постараюсь добиться известности в новом качестве — как серьезный писатель. Я снова попыталась кратко изложить идею с блокнотом. Потом посмотрела на написанное и поняла, что пытаюсь сказать нечто такое, чего пока еще сказать не могу, — я будто придумывала собственную загробную жизнь. Я снова все стерла и написала несколько строчек о том, что попытаюсь закончить роман в этом году. Я просто закончу роман, и все станет понятно само собой.