Евреи

— Ну вот, — произнес Дон, — я кончил. Будем разговаривать…

Теперь, после молитвы, он казался добродушным, а длинная борода придавала ему вид святого.

— Вы сказали, — начал он…

В сенях кто-то затопал резко, с шумом. Дон оборвался. В комнату влетел Исерель и, бледный от ужаса, крикнул:

— Ступайте, Нахман, скорее к Шлойме. Кажется, Лея повесилась. Весь двор там!

Слепой вскочил с кровати… Нахман, не простившись, выбежал из комнаты и очутился среди толпы, которая неслась с криком к квартире Шлоймы. В ворота вбегал народ, и мальчики летели впереди. В толпе мелькнули глаза Неси, и Нахман на миг страшно обрадовался.

— Слава Богу, слава Богу, — послышался возле него знакомый голос.

— Это, кажется, Хаим, — подумал Нахман в смятении, — да, Хаим.

— Не бегите так, — попросил тот, — я задыхаюсь. Ее спасли…

— Я сильно встревожился, — пробормотал Нахман.

Он не имел слов от радости, и шел и смеялся. Хаим начал подробно рассказывать, как хитро Лея устроила виселицу в сарае, украв для нее у Шлоймы длинный шарф, и закончил с восторгом:

— Шлойма — герой. Одно сердце есть в мире — его найдешь у Шлоймы.

Они растолкали толпу и вошли в комнату. Любопытных уже выпроводили, и в ней было просторно. Шлойма сидел, подперев голову руками, и задумчиво смотрел на улицу. На кровати лежала Лея, неузнаваемая, с посиневшим лицом, тяжело дышала, и каждый раз в испуге закрывала лицо руками.

— …Скажи что-нибудь отцу, — говорила знакомая Нахману черноглазая женщина, — скажи, милая…

— Хотела бы не жить, — тихо произнесла Лея.

— …И вот, — продолжила какая-то старуха, не отходившая от Леи, — прилетел ангел и сказал: от Бога я… Девочку твою возьму к Нему. И сказал: и будет она сидеть с Ним рядом и видеть дела Его.

— Так он сказал, — с восторгом прошептала Лея.

— И еще сказал: Ты, мать, подожди на земле. Придет день, и Он пошлет меня за тобою. И мать увидит девочку…

— Я буду ждать, — сказала Лея, закрывая лицо руками. — Теперь она там и видит меня?

— Мужайтесь, Шлойма, — произнес Нахман, повернувшись к старику.

— Я тверд, Нахман. Но сталь портится, железо портится, — отчего сердце не портится и чувствует? Бессильно время над ним…

Он отвернулся. Нахман стоял, как прибитый гвоздями, и молчал. Сидел в печали большой человек, раздавленный правдой жизни.

— Выйдем, Нахман, — шепнул Хаим, — ему лучше быть одному.

Во дворе уже было тихо. Толпа расходилась. У порогов квартир, устроившись на ночь, лежали мужчины, женщины, дети. Было жарко и звездно.

— Я вам, Нахман, вот что хотел рассказать, — говорил Хаим. — Завтра фабрика начинает работать. Денег у ребят не осталось ни копейки, и пришлось сдаться. Они пали духом, — но что до меня, я рад, я должен радоваться. Перестанут голодать. Два месяца мы промучились и разорились…

Они вышли из ворот и остановились. На улице было тихо, как в пустыне. Ни следа людей.

— Пять человек не принято обратно, — вспомнил Хаим, — пришлось уступить. Голод, Нахман, голод…

Он торопливо простился с Нахманом, и его худая фигура быстро исчезла в темноте.

— Какая жизнь, — с ужасом подумал Нахман, с недоумением оглядываясь и как бы спрашивая себя, что ему теперь делать.

— Нахман! — раздался вдруг тихий голос. Он радостно оглянулся. От стены отделился Исерель и, крадучись, подошел к нему.

— Я давно вас жду, — шепнул он, — мне Неси приказала. Не уходите, она скоро выйдет к вам.

— Когда она тебе сказала? — усомнился Нахман.

— Сказала. Мне нельзя долго оставаться здесь, Нахман. Мать два раза выходила звать меня. Может быть, отец меня побьет теперь, но я обещал Неси… Я вас так люблю, Нахман! — вдруг вырвалось у него. — Отчего я вас люблю, Нахман?

Он стоял и дрожал от волнения и порывался к нему руками.

— Дома нехорошо, — прошептал он, — в мастерской нехорошо, — только вас я люблю.

— Иди, иди милый, — с нежностью выговорил Нахман.

Он дружески улыбнулся ему, и мальчик, помедлив, скрылся во дворе.

— Неси, Неси! — послышался неприятный голос Энни.

Нахман стал ходить. Как будто все опоры, которые поддерживали его, рушились, и его охватили страх и уныние.

— Неси, Неси! — доносился ноющий голос старухи.

Он остановился у стены. "Отец побьет ее ночью", — пронеслось у него. Он сжал кулаки, замученный противоречиями, которым не знал разрешения.

Неси, Шлойма, Сима, Хаим и весь двор, усеянный спавшими и наработавшимися людьми, все завертелись перед ним, все как бы вошли в одну огромную мельницу, и оттуда раздавались их страстные крики: почему, почему?

— Я уйду, — говорил себе Нахман, — я не в силах ждать. Отчего она нейдет?

Какая-то парочка приближалась к нему, и густой мужской голос говорил.

— Завтра, Роза я буду…

— Это Абрам, — в волнении подумал Нахман, прижимаясь к стене, чтобы они его не заметили, — он счастлив.

Настроение его вдруг переменилось, как будто радость этой пары осветила и его жизнь.

— Ну, вот и я, — вдруг произнесла Неси, тронув его за плечо. — Я так и знала, что вы не уйдете. Вы бы и до утра не ушли отсюда.

Он рассмеялся от радости и весь еще под влиянием милых чувств, только что вызванных чужим счастьем, бросился к ней, как к родной, и взял ее руки в свои.

— Конечно, конечно, Неси, — произнес он. — Наконец-то вы пришли!

— Пустите мои руки…

Она пристально посмотрела на него, как бы соображая о чем-то, и сейчас же уныло бросила:

— Какой тяжелый вечер сегодня, Нахман, какой тяжелый!..

Она взяла его под руку, и они молча пошли, не прижимаясь друг к другу, будто только сила одиночества свела их на миг, чтобы сейчас же развести в разные стороны.

Ночь росла. И она была унылая кругом, во всех улицах, переулках, где они проходили. Низенькие дома, как упавшие на колени чудовища, повсюду ползли за ними, и не было ни одного светлого луча, который пересек бы их путь.

— Сегодня, — говорила Неси, — отец пригрозил мне. Я вижу, как он не спит и злится и поджидает меня. Он приготовил палку, и она лежит рядом с ним.

— Мать звала вас, Неси, — ответил Нахман испуганным голосом. — И я не знаю, как помочь вам… Вернитесь домой.

— Не заботьтесь обо мне, — сухо произнесла она. — Я прожила без вас семнадцать лет, проживу и эту ночь. Вы трусливы.

Она вдруг отняла свою руку, словно что-то осквернило его в ее глазах, и с мольбою сказала:

— Мне, Нахман, человек нужен… Вы смеетесь? Нет, вы не смеетесь, но у вас опять испуганное лицо. Посмотрите на меня мужественно, — умоляю вас!.. Здесь так тяжело, — я бегу к вам; но вы такой слабый, что я готова заплакать.

— Неси, Неси, — умолял Нахман.

— У вас, Нахман, сердце; у меня его нет, и я потому еще бегу к вам. Но вы слабы, слабы — я это чувствую даже в вашей походке. Нет, нет? Так прикажите мне что-нибудь! Поднимите вашу руку и ударьте меня!

Она вдруг повернулась и быстро пошла от него, а он побежал за ней, весь в огне, упоенный ее голосом, жестами, ее молящей фигурой, в которой было столько искреннего страдания. Теперь он чувствовал свою власть, бежал за ней, нарочно не догоняя, и, словно вдыхал раскаленный воздух, запинаясь твердил:

— Не уходите еще, Неси, не уходите!

Она внезапно остановилась и долго всматривалась в его лицо.

— Я не знаю, — выговорила она, наконец, — зачем я слушаю вас, когда вы просите. Вы умеете что-то затрагивать во мне, — но это, Нахман, не то… Я бы в огонь пошла, если бы вы знали настоящее слово. Мне нужно пойти в огонь…

Она в отчаянии всплеснула руками.

— Мне хорошо, когда вы говорите о людях, Нахман. Расскажите мне о них. Пойдем в большую улицу и будем смотреть на город. Огни еще не потухли…

Она взяла его под руку, и они опять пошли медленно и оглядываясь.

— Говорите, говорите, — просила она.

Они проходили длинный, темный переулок, впадавший в главную улицу окраины, и в темноте и в тишине было какое-то очарование от шороха этих молодых тел с трепетом прижимавшихся друг к другу.