Страница 29 из 32
Кстати, фамилия «Бодлер» переводится как обоюдоострый нож. И в этом есть некий символ: судьба кромсала сердце Бодлера, а в ответ он кромсал сердца ближних. «Совсем еще ребенком, — писал Бодлер, — я питал в своем сердце два противоречивых чувства: ужас жизни и восторг жизни».
«Восторг жизни» — это близость и тепло матери, но она его предала, как считал Бодлер. Приведем выдержку из очерка Сартра о Бодлере:
«Еще вчера он был целиком погружен в исполненную согласия и единодушия жизнь четы, состоявшей из него самого и его матери. И вот эта жизнь отхлынула, словно отлив, оставив его на берегу, как одинокий сухой камень; лишившись всякого оправдания, он со стыдом обнаружил свою сирость, обнаружил, что его существование дано ему „просто так“. К чувству бешенства, испытываемому изгнанником, примешивается чувство отлученности. Вспоминая это время, Бодлер писал в „Моем обнаженном сердце“: „С детства — чувство одиночества. Несмотря на родных — и особенно в среде товарищей, — чувство вечной обреченности на одинокую судьбу“. Уже тогда он воспринимал свою отторженность как судьбу…»
Сартр приводит свидетельство Жюля Бюиссона, дружившего с поэтом в юности: «Бодлер обладал весьма чувствительной, тонкой, своеобразной и нежной душой, давшей трещину при первом же столкновении с жизнью».
Словом, Бодлер не был бойцом и не хотел им быть. Он жил на содержании семьи. Не удосужился научиться какому-нибудь профессиональному мастерству, ибо считал любое дело, кроме литературы, совершенно ненужным. Уже в зрелые годы он говорил: «Быть полезным человеком всегда казалось мне ужасной гадостью». Особенно возмущали его коммерсанты и коммерция: «Коммерция по сути своей дело сатанинское».
Итак, Бодлер — исключительно поэт. Вольная пташка. Впрочем, еще денди. Он всегда стремился быть денди, безупречно выглядеть «в любое время дня и ночи». Красил волосы. Они у него были длинные, как у женщины. Красил ногти. Любил носить розовые перчатки. Придавал большое значение своей обуви. Здесь следует вспомнить основателя дендизма Джорджа Брэммеля, который, как гласит предание, чистил свои ботинки шампанским. Нет, Бодлер не употреблял шампанское в качестве моющего средства. Но он был истинным денди-фланером, любящим гулять, фланировать по улицам Парижа, превращая свои прогулки в некий перфоманс. Он любил не только наблюдать и подглядывать (а это уже вуайеризм), но и выглядеть яркой фигурой, привлекающей внимание толпы.
Современник рисует такой портрет Бодлера: «Медленными шагами, несколько развинченной, слегка женской походкой Бодлер шел по земляной насыпи Намюрских ворот, старательно обходя грязные места и, если шел дождь, припрыгивая в своих лакированных штиблетах, в которых с удовольствием наблюдал свое отражение. Свежевыбритый, с волнистыми волосами, откинутыми за уши, в безупречно белой рубашке с мягким воротом, видневшимся из-под воротника его длинного плаща, он походил и на священника, и на актера».
Кто-то может усмотреть в этом портрете признаки «голубизны». Странно, что сам Бодлер часто распускал о себе слухи как о гомосексуалисте, хотя, возможно, им совсем и не был. Еще ему нравилось представлять себя тайным агентом полиции, а когда этому верили, он от души веселился.
Очень странным человеком был этот Бодлер. Не любил природу за ее пышность и плодородие. Тяготился солнцем. Больше всего любил сумеречное время дня, подернутое дымкой небо, «белесые дни, теплые и туманные», «юные болезненные тела». Ему нравились все создания, вещи и люди, которые выглядели ущербными. Он тяготел к распаду.
Бодлер — певец сплина, скуки и зачарованной задумчивости. Одно из своих стихотворений он так и назвал — «Задумчивость»:
Однако вернемся к биографии поэта. После получения степени бакалавра он не стал продолжать образование, предпочтя рассеянный образ жизни: встречи с друзьями, литературные знакомства, ленивое ничегонеделанье, интерес к злачным местам («Ранняя тяга к женщинам, mundi muliebrus, ко всем этим струящимся, мерцающим, благоухающим одеяниям, порождает высшую гениальность», — утверждал Бодлер). Общение с проститутками не прошло даром: осенью 1836 года Бодлер заразился сифилисом, но это обстоятельство ничего не изменило в его жизни.
В 1843 году Бодлеру привалило отцовское наследство (100 тысяч франков), и это дало ему возможность продолжать жизнь скучающего денди, беспечно сорящего деньгами. Обеспокоенные родственники не могли допустить такого мотовства и установили через суд опеку над ним. Все последующие годы после суда Бодлер получал лишь ежемесячное скромное пособие, небольшую ренту, что, естественно, приводило его в бешенство. Во время революции 1848 года он призывал разгневанную толпу «расстрелять генерала Опика!» К тому времени отчим стал генералом.
Кстати, а что делал Бодлер в революционные июньские дни в Париже? Сражался с оружием в руках на баррикадах. Что привело его к бунту? Позднее Бодлер сам попытается дать объяснение своему порыву:
«Мое опьянение в 1848 году. Какой природы было это опьянение? Жажда мести. Природное удовольствие от разрушения. Литературное опьянение; воспоминания о прочитанном».
Это как понимать? Будоражил пример Робеспьера и других бешеных якобинцев? Но так или иначе, никакой подлинной революционности в Бодлере, конечно, не имелось. Было лишь общее неприятие реальности, отвращение к общественным нормам. Невыносимо давила опека. Мучительно не хватало денег. Литература, которой он стал заниматься, не освобождала от внешних и внутренних проблем. В силу всех этих причин Бодлер постоянно находился в тисках тоски, байроновской «мировой скорби».